Опять звонит телефон.

– Ты меня хоть в какой-то момент впустишь в себя, милый?

– Что?.. Ой!

– Чего ты такой скованный? Вся эта лабуда насчет раскрепощенности ямайцев все больше превращается для меня в миф. Говорю как на духу.

– Я не скован.

– Милок, с таким же успехом я мог бы свисать с потолка, запихивая тебе в попу свой большой палец.

– Ха-ха.

– Ага. Значит, фокус в том, чтобы ты у меня смеялся. Или трахать тебя в темноте. Тогда бы у тебя, может, не было проблемы.

– Почему-то во всех фильмах герои трахаются исключительно в темноте. Даже в сериалах.

– В какой, интересно, миг до тебя доперло, что не все мужики в Америке похожи на Бобби Юинга?[246]

– А мне темнота нравится.

– Умоляю, Бэтмен, смени пластинку.

– Это ты смени, а не я.

– Знаешь, единственное существо, которое увидит тебя из этого окна, – это Супермен. Верить в него или нет – дело твое. А я схожу отолью – и сразу назад.

Вынужден шлепнуть себя ладонью по губам, чтобы не сказать «поспеши». Меня по-прежнему свербит нелепая мысль, что сейчас через подоконник покажутся лоб и глаза Джоси Уэйлса, на манер картинки «Здесь был Килрой»[247]. И знаете что? Я скажу ему: «Это Америка, блин, поэтому делаю что хочу, и положить на то, что ты мне скажешь; как говорят американцы, “kiss my ass”[248]. В Нижнем Ист-Сайде все схвачено, и в Бед-Стае я тоже рулю, и не надо звать никакого идиота Юби, а если он не будет смотреть в оба, то я скоро подомну под себя и Бронкс. В сущности, не нужен мне этот Бронкс с его гребаными темнокожими, у меня есть белые люди на Манхэттене, с которых я беру тройную цену. Так что когда самолет Джоси наконец приземлится, то пусть он увидит, что Ревун заправляет Нью-Йорком, и всё, что нужно делать, делается мастерски благодаря мне, так что оставь меня в покое и не лезь ко мне в дом, не смотри под одеяло, а уж если залез, то ничего не говори. Что еще человеку, язви тебя, надо?

Дела идут туго, только и всего. Всегда со скрипом.

Партнер выходит из санузла со стоячим, загнутым влево хером, уже в резине. Кожа у белого под цвет плавок. А вокруг хера огнистая курчавость. Интересно, будет ли он нежен; если да, то я буду чувствовать себя педиком. По-другому не бывает ни в «Шахте», ни в «Орлином гнезде», ни в «Шипе», ни в «Новом театре Давида», ни в «Театре Адониса», ни в «Западном мире», ни в «Бижу 82», ни в «Драгоценном камне», ни в «Книжной лавке на Кристофер-Стрит», ни в «Логове Джея», ни в «Клубе адского пламени», ни в «Лез оммс», ни в «Книжном магазине на Энн-Стрит», ни в «Шомполе», ни в «Бэдлэнде», ни в «Прогулке», ни у бизнесмена, идущего домой к своей жене, ни у байкера, ни у патлатого хипповатого студента, ни у guapo, muchacho или mariconcito, ни у церковного хориста, ни у клоуна с аршинной надписью на джинсах, ни у мужика, которого другой мужик называет «голубком», ни у седовласого джентльмена, выгуливающего собаку, ни у человека без особых примет с обычного рода занятиями и ничем больше. Кто-то подходит сзади, когда я спускаю шорты, кто-то меня снимает, если дома у него есть «белая женка» (хотя никто в Америке понятия не имеет, что такое «белая женка», и поэтому я говорю «лимон» или «йейо», «порошок бурундучка» или просто «кокс»). Дилер может втихую курковать себе нычку. Дома или в парке я спускаю шорты и жду, когда они вздрогнут при эякуляции, а иногда они ждут, чтобы первым кончил я, и сдрачивают спущёнку мне на задницу. Но все равно при этом пежат меня, как мужик мужика. А когда вот так, по-нежному, в постели, то возникает ощущение, что мы два педика. И разговариваем, как педики. Ну так что? Значит, мы, наверное, ими и являемся.

– Ты там так и будешь весь день стоять дрочиться? – спрашиваю я.

В эту секунду звонит телефон. Он смотрит на него, затем на меня и видит, что я на него не смотрю. Думает что-то сказать, но не говорит. Телефон все звонит. Я жду, когда он перестанет, забираюсь на кровать, и он поднимает мне лодыжки. Звонки обрываются, и он задирает мне обе ноги. Я жду, не начнется ли снова трезвон, потому что, если что-нибудь важное, мне перезвонят. Он умащивает мне дырку смазкой. Телефон молчит. Он смазывает себе хер. Телефон молчит. Я все жду, что тот вот-вот зазвонит, и, хотя он молчит, хихикаю, как шаловливая девчонка. Он улыбается, смотрит прямо на меня и вставляет мне на всю длину, не быстро и не медленно, но уверенно и не останавливаясь, и секундная боль вскоре проходит, когда он умещает в меня весь свой загиб кривизны. Поехали.

Не успеваю я сходить отлить, как телефон оживает снова.

– Алло?

Черт. Трубку беру не я, а он.

– Алло? Секундочку… Кажется, тебя.

Через пять секунд я у аппарата:

– Аллё?

– Что там за херь?

– Что? Ты о чем?

– Что там у тебя за херь? Там у тебя что, даппи берет трубку?

– Нет, Юби.

– Тогда кто?

– Это мой бро зашел… зашел за… Хочешь, я тебе музычку поставлю? Фила Коллинза?

– И он снимает трубку с твоего рабочего телефона?

– Да погоди ты, Юби. Никто ее не снимает. Просто я отлучился в туалет, выхожу и вижу, он ее уже взял. Ну так что там у тебя? Что стряслось?

– Не гундось со мной на пиндосовский манер.

– Ну а ты не разговаривай со мной, как с сынком. Что, спрашиваю, стряслось?

– Да вот стряслось, блин. Третий раз тебя уже набираю.

– Ну вот, я у аппарата.

– Мне есть что сообщить.

– Ну так что именно, ёшь твою медь?

– Короче, планы поменялись. Джоси встречаю я, а не ты, и…

– Ну нах. О перемене планов Джоси мне сказал бы.

– Тогда милости прошу в аэропорт, увидишь, как я его там встречаю. В любом месте веселее вместе, я всегда так говорю. И еще. Джоси не хочет ехать в Ист-Виллидж, а хочет посмотреть, как дела идут в Бушвике.

– Бушвик? Чего это вдруг Бушвик, ни с того ни с сего?

– Ты думаешь, мое имя Экстрасенс? Если у тебя проблема с Джоси, то с ним ее и обсуждай.

– Я хотел для начала сводить его в «Мисс Куини». Лучшая ямайская еда во всем Нью-Йорке. Прямо в бруклинском Флэтбуше.

– Ревун, Джоси Уэйлс похож на того, кто улетает с Ямайки затем лишь, чтобы променять настоящую ямайскую кухню на подделку? Ты идиот или прикидываешься?

– Ты с кем так разговариваешь…

– Прибытие в девять тридцать. Увидимся в Бушвике.

Может, кто-то знает побольше моего, но лично я не знаю случая, чтобы мужчина произносил фразу «это я так, из праздного любопытства», не имея при этом какого-то добавочного подтекста. «Ты живешь одна? Это я так, из праздного любопытства». Да, то было началом одной сказочной ночки. Понятно, я идиотка, что потянула его к себе домой в тот же вечер. Почему? Потому что увязываться за мужиком в том шумном ямайском клубе только из-за того, что он не похож на ямайца; виснуть на нем и давать на парковке повод для продолжения; не идти к нему домой, потому что «настоящие гулящие так не поступают» (слова директрисы школы «Непорочное зачатие»), – как еще можно такую кретинку назвать? В общем, я привела его к себе домой, а у него, как только мы переступили порог, тут же выросло еще семь рук – одна обвилась мне вокруг шеи, другая полезла в трусы и облапила мое «верблюжье копытце» – он, очевидно, полагал, что клитор у женщин потарчивает вперед, как хренок. Примечательно, что пиво пахнет зазывно только в баре. Я сказала, что передумала, на что он без лишних слов схватил меня за горло и стал душить. Я схватила его за руки, на что хватка его лишь окрепла, и он задушевно пропел: «Нам же, я думаю, проблемки не нужны?» Я ответила в том духе, что просто хочу пойти в спальню и переодеться во что-нибудь поудобнее. Прямо как в кино.

«Тогда скажи, где у тебя тут бар, я себе плесну».

«У тебя на это не будет времени, любёночек».