– Уцелел от чего? – не понимаю я.

– Ну как же! Или ты не слышал, бро? Про тебя сейчас только растрезвонили, что тебя нет в живых!

– Чего? Это что еще за разговоры? И кто их ведет?

– Ревун. Четырехглазый зам Джоси Уэйлса. Он буквально позавчера пустил, что только что слетал в Нью-Йорк и поставил на тебе крест.

– Крест, на мне? А перед тобой, получается, кто стоит – даппи, что ли?

– Честно сказать, я сам сейчас над этим раздумываю.

– Брат, этот мудак не только меня не убил, но и сам я не появлялся в Нью-Йорке.

– Что?!

– А то, солнце. Передумал, когда понял, что с радиостанцией в Нью-Йорке могу потрещать и по телефону. А в Майами стольким не мешает услышать о созданном Совете мира…

– Братуха, как хорошо, что ты явился… А то уж я думал брать двоих и идти строить того мандюка.

– Так погоди, он что, еще в Майами?

– Да, здесь. Сейчас к другану поехал почирикать, в дом на углу Тридцатого и Сорок Шестой. Ты знаешь, где здесь парк с памятником Линкольну?

– Ну конечно. Какие у тебя есть причиндалы?

А-Плюс показывает мне автомат «томпсон» и «девятку». Я беру «девятку», он снаряжает автомат, и мы выезжаем к мемориалу Линкольна. Машину ставим в двух кварталах и направляемся ко двору того другана. Ты вообще знаком с той частью Майами? Одноэтажный дом с верандой сбоку, иногда застекленной. Лужайка у них – это высохшая трава и сухая грязь. Тот дом со сплющенной машиной на лужайке как будто перенесли из Восточного Кингстона. Короче, подваливаем к дому. А-Плюс заходит спереди, я сзади. Дверь у тех мудаков, само собой, не заперта. Конечно же, громко и четко слышен голос Ревуна. В дом попадаю с левой стороны прихожей. Делаю два шага, и вот он, голубчик, стоит ко мне спиной и ссыт в унитаз. Хоть бы дверь прикрыл. Бросаюсь на него и пихаю мимо унитаза так, что мы влетаем в занавеску для душа и я впечатываю его в стену. Прямо мордой, так что удар его оглушает. Очки слетают. Пока он не опомнился, подставляю ему ствол к виску и взвожу, чтобы он слышал щелчок. Ревуна начинает бить дрожь, да так, что от тряски у меня чуть не выпадает пистолет. При этом ссать он не перестает. Я говорю:

– Представь себе, мандюк: я спускаюсь с трапа в Майами и узнаю́, что меня уже нет в живых, и это слышали все на свете, кроме меня. Как ты такое представляешь?

– Ай, ай! Не знаю, Тристан, не знаю, каково оно быть мертвым… Но ты-то, я вижу, вот он здесь, ай!

– Ах не знаешь? Но при этом, бро, расхаживаешь и рассказываешь, как ты меня убил? И когда же – на той неделе? Вчера?

В это время из-за угла появляется его дружок, которого сзади дулом автомата подталкивает А-Плюс.

– Ну так, Ревун, братец мой, расскажи, как ты меня убил? А то я мертвым себя что-то совершенно не чувствую.

– Да кто сказал, что я тебя убил, босс? Кто мог такое наплести?

– Хочу просто узнать, откуда у тебя такая резвость. Ты б хоть сначала убил, а потом уж бахвалился… А?

Мандюк помалкивает. А затем начинает плакать, а вместе с ним и его друг. Хотя сказать «плакать» будет мало – больше похоже на рыдания, в голос. Безусловно, кто сегодня не убил меня, того завтра убью я, и вот я прижимаю Ревуну ствол плотнее к виску, чтобы прикончить. А тот второй начинает выть, чтобы его пощадили. Прямо реально молит о пощаде, вот уж и на колени опустился, даже неудобно. Прямо как маленькие оба. В тот момент, как я отводил ствол, Ревун метнул взгляд на своего дружка. Было видно, что он разъярен донельзя. Ну, я дал им обоим раза рукояткой пистолета, и мы с А-Плюсом ушли.

Что-то, я гляжу, Алекс Пирс, ты все это принимаешь очень уж непринужденно. Не обмочился там втихомолку под столом? А впрочем, что-то мне подсказывает, что ты не из пугливых…

Боюсь ли я чего-то? Скажем, возмездия? Поверь, из тех, кто отважится меня преследовать, Ревун самый последний. А вот полиция между делом шлепнула Медяка, а затем добралась и до Папы Ло. Тут надо кое-что пояснить. То замирение было между гетто ЛПЯ и ННП. Полиция не подписывала договора ни с теми, ни с другими. Правда, фараоны Ямайки известны своим тупоумием. Ты, пожалуй, слишком молод и не помнишь старых черно-белых фильмов. Никогда не видал коротких немых комедий про «Кейстонских копов»? Видал все же? Так вот, полицейские силы Ямайки – это та шайка копов и есть, только без Чарли Чаплина. И Медяку, и Папе Ло хватало ума понять, что фараоны слишком увлечены своей уличной вендеттой, чтобы придавать значение тому мирному договору. Вместе с тем, чтобы выследить такого человека, как Медяк, у этих тупиц ушло не меньше десяти лет. У тебя, Алекс Пирс, ума тоже должно быть достаточно, чтобы понять, к чему я клоню. К тому, какая непруха поперла с гибелью Джейкоба Миллера. О происходящем вскоре смекнул Шотта Шериф и зачастил летать в Майами; пять раз летал. А затем умыкнул партию кокаина у брата человека из «Уэнг-Гэнг» и перепрыгнул в Бруклин. Где его выследил и замочил один из нью-йоркских братьев «Уэнг-Гэнг»; шмальнул прямо на танцполе клуба «Старлайт». Так не успели люди опомниться, как все, кто входил в Совет мира, оказались мертвы, кроме меня и той женщины. Случайно иль нарочно, выяснять у меня времени не было. Потом я еще разок вернулся на Ямайку, на похороны Медяка, и снова умотал. И теперь обратно ни ногой.

Вот уже час я сижу и смотрю на мужчину, который сидит и смотрит на меня. Понятно, что я жду инструкций от миссис, мисс или как она там себя, эта фря, величает; ну, а он-то чего сидит, будто тоже ждет указаний? Спина по струнке, руки сложены перед собой, шея прямая – прямо-таки дроид из «Звездных войн». Вообще, это придает ему сходство с домашним песиком. Кобельком. Ну, а я, особь женского пола, в таком случае сучка? Можно сказать, неучтенный пункт договора – сидеть, смотреть и ждать, кто кого пересидит. Ну и пожалуйста, мне-то что. Может, это какая-то тактическая уловка? Типа, научить прислугу знать свое место. Дескать, я плачу́, а потому сидите и не звените. Вот чек, так что стоп мотор и ждем, пока мне не надоест, а счетчик пускай тикает. Чертова страна. Хотя, опять же, это ж не мои, а ее, хозяйкины, деньги. Хочет на почасовке платить мне за то, чтобы я ничего не делала, – ради бога. А он и в самом деле похож на Лайла Ваггонера, этот мужик. Меня не обманешь, я ведь «Шоу Кэрол Бернетт»[233] каждую неделю смотрю, в повторах. Рослый, темные волосы с заметями проседи, подбородок, как у волевого персонажа в мультиках. И каждую минуту нет-нет да и глянет на меня, а встретив мой взгляд, тут же отводит глаза.

Может, сказать ему, что мне нужно отлить, и тогда получится выйти из этой комнаты? Точнее, попи́сать… Блин, терпеть не могу это слово: «пи́сать». Лицам мужского пола нужно запретить употреблять его с десятилетнего возраста. Всякий раз, когда я слышу его от мужиков, мне сразу представляется, что хренчики у них мелкие-премелкие и струйки из них тонкие-претонкие. Внезапно он стреляет в меня взглядом – так сказать, вне графика, – может, потому, что я хмыкнула или хохотнула. О господи, надеюсь, я не сказала всего этого вслух. Теперь, если что, остается только прикинуться, что это был кашель. Слышно, как у себя в кабинете та миссис/мисс повышает на кого-то голос (наверное, на мужа, хотя кто его знает). Лайл Ваггонер смотрит на ее дверь и иронично поводит головой из стороны в сторону. Какой мужик носит розовые штаны – эпатажник? Гом? Впрочем, если б он был гомом, не было бы у него сейчас ни дочерей, ни внучек. Сверху на нем белая безрукавка, приятно обтягивающая грудь и мышцы. Пожалуй, такого Лайла Ваггонера вряд ли прогнали бы и с любовной оргии, покажись он туда. Готова поспорить на свою будущую зарплату, что в бассейне он носит стринги. Пожалуй, его можно даже назвать «седым плейбоем», как американские девицы именуют мужиков, с которыми им не трахаться. Господи, скорей бы уж эта мисс/миссис закончила свою трепотню, иначе я начну мыслить вслух и опомнюсь лишь тогда, когда Лайл Ваггонер начнет недоуменно казать на меня пальцем: мол, она же помешанная.