– Если в тебя стреляют со спины, откуда ты знаешь, кто именно в тебя стрелял? – спрашивает одна из женщин.

– Кажется, я потерял сознание. А когда пришел в себя, то понял, что по-прежнему нахожусь на кухне. В меня стреляли. Вокруг раздавались людские голоса, и, судя по всему, меня сочли за мертвого. Ну, а раз я мертвый, то и внимания к себе больше не привлекал; растафари, насколько известно, к мертвецам не прикасаются. Все сочли, что я убит. Именно поэтому полиция кинула меня в зад фургона: чего церемониться с трупом. Медсестра в больнице взглянула на меня всего раз и сказала: «Это покойник». Меня уже погрузили на каталку и покатили в морг, хотя я все это время слышал разговоры обо мне. Однако поделать ничего не мог. Представьте себе. Слава богу, в госпитале были багамцы. Мимо проходил багамский врач, приостановился и сказал: «Дайте-ка я гляну». Он и сообщил, что я еще жив. Четыре выстрела, господа. Один у основания спины – это просто чудо, что я сегодня могу ходить на своих ногах, спасибо докторам в Майами. Это просто чудо, что меня не отправили туда, куда указали ямайские врачи и медсестры.

– Имеет ли что-либо сказать Певец?

– За Певца говорю я.

– Он знает, кто пытался его убить?

– Разумеется, да. Некоторых из них он видел лично.

– Который из них сделал выстрел?

– Смею поправить: выстрелы.

– Выстрелы. Он видел, который из этих в него стрелял?

– Трое из них – однозначно. Но где остальные?

– Остальные мертвы.

– Мертвы?

– Да, мертвы.

– Как же так? Как минимум двоих из них я видел на концерте. Один даже отирался вблизи сцены.

– Мы не знаем, о чем ты говоришь. Здесь у нас трое, и все они сознались.

– Даже этот, с кляпом во рту?

– Двое других говорят, что он тоже участвовал.

– Они меня заставили, шеф! – встревает Зверюга Легго. – Они, Джоси Уэйлс и тот цэрэушник, применили порошок, чтобы меня заморочить! Убить меня грозились.

– Могу я слышать того, что с кляпом? – спрашивает менеджер.

– Не очень хорошая идея.

– Боюсь, я вынужден настаивать.

– Настаивать? Это что значит?

– То, что если мы не услышим его слов, то уйдем. Оба.

– Тони, вынь ему изо рта ту штуковину.

Тони вытаскивает кляп. Тот парень просто пускает слюни и пялится в вечерний свет, как слепой.

– Молодой человек, что вы можете сказать за себя? Вы, конкретно вы. Вы не видите, что мы даем вам шанс?

Дурак дураком смотрит на менеджера и бабачит:

– И могу видеть прямо сквозь себя. Вижу насквозь, насквозь вижу. Левит, Числа и Второзаконие.

– Из этого рта ты не услышишь ничего путного, – говорю я и машу Тони Паваротти, чтобы тот вставил кляп на место. – Ну а кого-нибудь из этих ты видел сам?

– Мы видели вот этого, который сзади, – отвечает менеджер. – А сейчас он чего-то молчит…

– Этого? Его год прятала мать. Прямо у нас под носом.

– Нас надуло ЦРУ, – мямлит обапол, – мы даже ничего не помним. Это только когда мать мне сказала, что я стрелял… Я только тогда и узнал, а сам так и не помню. Джа клянусь.

– А ну-ка, ну-ка… Постойте. Да я же с ним знаком! Его кличут Зверюга Легго. Он из Джунглей. Недалеко от тех мест, где мы все выросли. Он всю дорогу там ошивался; так часто, что даже я стал его узнавать, хотя наведывался туда довольно редко.

– Это все тот цэрэушник. Цэрэушник и Джоси Уэйлс, и еще один, что говорит по-ямайски и по-америкосовски. Вроде тебя. Почему мне никто не верит?

– Тони, заткни этого козла. Легго, так ты видел его возле дома?

– Раз или два. Внутри – нет, а только за воротами или в воротах. Раз мы даже подходили перетереть с ним и его братьями.

– Мы?

– Ну да, мы. Те, кого ты тут видишь. Подошли потолковать с ним и его другом, но они сказали, что из Джунглей и у них дела с другом, а не с Певцом.

– Вот как?

– Я же говорю, что никогда не давал никому беспокоить Певца. Даже подходить к его дому без моего разрешения. А уж тем более что-то у него клянчить.

– Ой ли?

– Да я же говорю! Мы никогда его не доставали, Певца! Я сам только за его другом ходил. Мы с Демусом.

– Тони, я тебе ни разу не говорил заткнуть этому парню рот кляпом? Что за Демус?

– Один из нас. А еще Ревун. И Джекль. Но не Хекль. А еще Джоси.

– Заткни его.

– Джоси? – переспрашивает менеджер.

– Хватит, разговор окончен, – говорю я. – Настало время допросить еще одного свидетеля. Мисс Тиббс?

Одна из женщин резко встает.

– О, так у вас дама за присяжную и за свидетельницу? – спрашивает менеджер с хохотком. Болтун, однако. А еще зубоскал – любит посмеяться там, где смеяться не положено.

– Мисс Тиббс, – повторяю я, и она стоя озирается, но на Певца при этом не смотрит.

– Шел десятый… вернее, одиннадцатый час. Я только что завершила обряд, воздала хвалу королю, выглянула из окна и тут увидала, как там резко заскрипел тормозами белый «Датсун». Смотрю – вылезают трое, в том числе тот, который вон там сзади. Да, вижу все это из окна хозяйским глазом. Они вылезают из белого «Датсуна» и порскают во все стороны, как тараканы, если внезапно включишь свет. Кто-то спрашивает вон того – не его, который петый, а который за Зверюгой Легго: «Где у тебя пушка?» А тот говорит: «Не знаю, обронил, должно, пока съезжали с Хоуп-роуд». Насчет Хоуп-роуд я слышала своими ушами. А назавтра его подруга куда-то из дома делась, и я ее больше не видала.

Следующий встает, не дожидаясь, пока я его выкликну. Поднимается и говорит:

– Вы все знаете, я человек, которому разрешается ходить и по Копенгагену, и по Восьми Проулкам. Это я пошел к Шотта Шерифу и сказал: «Здесь есть люди, которые стреляли в Певца, за них в Копенгагене никто не в ответе. Папа Ло ни за что не допустил бы у себя такую херь…»

– Следи за языком.

– Я в смысле, они себя обрекли. И я сказал: «Шотта, ты знаешь, они больше не на территории ЛПЯ. Так что прочеши свою территорию с окрестностями и вынюхай их». Так они поймали вот этого петого, он там все время прятался в кустах возле Сент-Томаса. В трусах у него нашли ствол. Я спросил у людей Шотты, как они его разыскали, а они говорят, где его искать, знали фараоны, потому как он запрыгнул в маршрутку, идущую за город.

– А как насчет того, кто стрелял персонально? Тот же громила, что выстрелил в меня?

– Его нет в живых, говорю я тебе.

– Того, который четырежды выстрелил в меня?

– Он мертв.

– Ой сомневаюсь. Он ведь потом был на кон…

Певец трогает менеджера за плечо:

– Ладно, я понял. Может, оно и к лучшему. Давай дальше.

Менеджер затыкается. Я все-таки рассчитывал, что Певец заговорит. Прямо-таки надеялся на это. Хотя для меня он сказал уже достаточно. Он знает, кто в него стрелял. И я тоже это знаю.

Джоси Уэйлс.

Все остальные в двух машинах были просто наполнителем, частями тела, ни головой, ни сердцем. Мы ничего не произносим вслух, но говорим очень многое. Я смотрю на него и чувствую, что снова его разочаровываю. Но он, конечно же, должен знать, что даже мир, и небо, и планеты не крупнее обычного человека из гетто, который пытается исправить неправое.

Джоси Уэйлс.

Мне хочется ему сказать: «Неправые шесть футов выше правых». Хочется сказать: «Не можешь схватить Гарри, так схвати хотя бы его рубашку и держись за нее». «Я старик, а когда старишься, все твои выстрелы становятся холостыми», – хочется мне сказать ему. Он смотрит на меня и видит человека, который целился ему в сердце. Джоси Уэйлс. Я-то надеялся, что стрелявший находится среди этих троих, хотя и знал, что так не будет. Конечно же, человек опознает того, кто пытался его убить, опознает хотя бы в душе. В менеджера стреляли со спины, но Певец-то получил пулю в грудь. Но и это меня озадачивает. Зачем кому-то понадобилось убивать Певца? Даже эти обаполы, облапошенные аферой со скачками, имели зуб не на самого Певца, а только на его друга. Он смотрит на меня, я смотрю на него, и мы оба знаем, что есть человек, на которого не сможет кивнуть ни он, ни я. Я хочу убить Зверюгу Легго, вернуть его к жизни и убить снова. И проделать это раз семь, пока Певец не удовлетворится. Но это не удовлетворит никого. А этот суд уже становится похож на анекдот. И я хочу уйти отсюда раньше, чем захочется ему.