- Боюсь, что ваше пребывание здесь будет сопряжено с некоторыми э... неудобствами. Мы с вами здравомыслящие люди и, конечно, всё понимаем. Я не могу отвечать здесь и сейчас за всё человечество, но мне кажется, что в целом оно всё ещё э... неблагодарно и не способно к тому, чтобы снисходительно терпеть реализатов в собственном э... доме, что ли.

Он сделал глоток и покрутил стакан перед глазами, любуясь бегающими по нему бликами. - Но человечество в целом это человечество в целом, оно никогда особым умом и не отличалось. Я же хочу сообщить вам, что правительство Соединённых Штатов не только просит вас чувствовать себя здесь, как дома, но и готово предоставить в ваше распоряжение транспорт и охрану на случай непредвиденных обстоятельств. В общем, у вас есть неделя.

- Тогда для начала пускай это будет Гранд Каньон, а затем - родители, - сказал Лукашу появившийся в дверях ванной Роберт.

***

Дорога между холмами была рыжей, пустынной и однообразной.

Дамба Гувера осталась далеко позади, и теперь по обе стороны дороги уже несколько часов подряд тянулась Аризона.

- Мне раньше казалось, что выбора нет вообще, - благодушно рассуждал Гилельс.

Одна его рука лежала на руле, локоть второй был высунут в открытое окно.

- Физика, философия... да даже просто здравый смысл - все они в один голос твердят, что ничего не появляется из ничего, что всё имеет причину. Но теперь я понимаю, что всё не так просто. Данность - она всегда снаружи твоей головы. А внутри - то, чем ты можешь этой данностью оперировать. И зачастую выходит, что ты получаешь именно то, к чему так настойчиво стремишься. Хочешь безысходности и безответственности - на, получи, распишись. Хочешь наоборот - получи наоборот. Причём без всяких приближений, допущений и суррогатов. Правда, и длина, и декорации твоей жизни могут быть совсем не те, которые ты нарисовал себе в своём воображении. Ну, как данность. Та, что снаружи. Но это всё всегда материал. То, с ЧЕМ ты можешь работать. А не то, ЧЕМ. И, кстати, сразу же возникает вопрос относительно этого "ЧЕМ". Так чем же? Чем мы работаем, выбирая те или иные обстоятельства?

- Тут ключевое слово - слово "мы", - сказал сидящий рядом с ним Лукаш, глядя в противоположную сторону на проносящийся мимо пейзаж. - Мы - это тот же самый материал, только окрашенный в другие тона. Мы - та же самая глина. Сформированная, обожжённая, но та же самая. С такой же самой необходимостью находиться в необходимости. И выбор наш зависит не столько от количества прожитых лет и полученных шишек, сколько от наличия решимости. Ну, согласитесь: ведь для того, чтобы сделать ПРАВИЛЬНЫЙ выбор, нужно ни больше ни меньше, как просчитать все последствия своего поступка чуть ли не до того момента, когда дни вселенной окажутся сочтены. А это звучит не только нереально, это звучит анекдотично. Так что любой выбор - это просто твёрдое решение сделать так или иначе не потому, что ТАК БУДЕТ ЛУЧШЕ, а потому что ПРОСТО ТАК.

Роберт слушал их вполуха, потому как занят был куда более увлекательным делом: он снимал с белого платья улыбающейся Лары нарисованных бабочек и выпускал их в раскрытое окно кадиллака. Воздушным потоком бабочек срывало с его пальцев и уносило куда-то далеко назад.

- Зачем тебе последствия такого большого масштаба? - удивился он. - Берёшь доступное тебе количество данных и ориентируешься на них. Всё просто. А я вот очень соскучился по людям. А, может быть, просто вырос.

- У тебя просто острый приступ потребности быть звеном эволюции, - усмехнулся Лукаш.

- Но я вовсе не чувствую в себе потребности быть звеном эволюции, - отмахнулся от него Роберт правой рукой, одновременно отпуская левой в воздушный поток очередную бабочку. - Я вообще считаю, что чей-то локальный прогресс мало отличается от чьего-то локального регресса. Всё дело в ожиданиях.

- Откуда тогда эта тоска по массе? - снова усмехнулся Лукаш. - Смотри, вон твой Каньон.

Далеко на горизонте Аризона перестала быть плоской.

***

Они вчетвером стояли у самого края пропасти. Заходящее солнце красило обрывы и шпили в багряные и охряные тона.

Стеклянная смотровая площадка с туристами осталась далеко в стороне. Гилельс снял пиджак и остался в белой рубашке, а Лара оказалась теперь в белом платье без бабочек, - уже стоя здесь, на краю обрыва, Лукаш снял и отпустил последнюю.

Роберт стянул кроссовки, носки и рубашку, оставшись в одних джинсах, повёл широкими плечами, и за спиной его из ниоткуда развернулись два широких крыла.

Первая пуля вошла ему в голову ровно в тот момент, когда он шагнул со скалы.

Вторая догнала двумя метрами ниже.

Что он ошибся, снайпер понял парой секунд позже, - когда у него онемел лежащий на спусковом крючке палец. Надо было сперва брать того, который остался стоять на скале, думал он, пока его накрывала горячая волна, тогда было бы время снять второго, пока его внимание было захвачено идущим из-под скалы потоком.

Но мысли эти были вялые и безрезультатные.

В это время где-то в одной из параллельных вселенных кричала Лара. Она закрывала руками побелевшее от ужаса лицо, а вокруг неё суетился Гилельс, - падал в своей белоснежной рубашке на землю и доставал из почти недоступной кобуры запутавшийся в ней бесполезный пистолет.

А где-то в другой параллельной вселенной в это время в глазах у Лукаша отражался закат - он упрямо и сосредоточенно ткал новую реальность.

В этой новой реальности не было места не только успевшей вылететь из снайперского ствола третьей пуле, которая растворилась на полдороге между больше не предназначавшимся ей виском и млеющим в параличе снайпером: в ней не было места и первым двум.

В этой новой реальности Роберт всё ещё падал, широко раскинув бессильные крылья, но смерть сперва отступила от него на один маленький шаг, а потом, когда где-то на полпути к сверкающей далеко внизу Колорадо он широко распахнул глаза, она и вовсе махнула на него своей костлявой рукой.

- Ну, что за дурачьё... - прошептал Гилельс.

***

В этой новой реальности польская группа "Ludzie" численностью в семь человек, ставившая себе целью уничтожение обоих реализатов, перестала существовать.

Пилот бело-голубого "Робинсона", стоявшего у стеклянной смотровой площадки, опустил бессильную голову на штурвал - так, словно не спал неделю и теперь навёрстывал упущенное; непоседа-механик, сидевший с ним рядом, пару секунд назад выронил изо рта на собственные штаны недокуренную сигарету и теперь из уголка его полуоткрытого рта тонкой струйкой текла густая слюна. А филер, нервно и не очень похоже изображавший гулявшего неподалёку туриста, прилёг прямо на ведущей к обрыву дороге, не удержавшись на внезапно подкосившихся ватных ногах, и теперь спокойно и бездумно смотрел в оранжевое закатное небо.

У троих остальных - одного, ожидавшего гостинице в Лас-Вегасе, и двоих, оставшихся в Варшаве - оставались считанные минуты на то, чтобы ужаснуться пагубности своих намерений и сдаться местной полиции.

Когда Роберт, поймавший восходящий воздушный поток, снова появился на краю обрыва, Гилельс уже стоял, отряхивая наглаженные некогда брюки от рыжей дорожной пыли, а глаза Лукаша утратили бездонность и снова обрели глубину.

Лицо Лары всё ещё было белым, она всё ещё закрывала его руками, но маска ужаса на нём потускнела и истончилась.