- Эй, катта! - окликнула их Ая. - Что вы делаете тут посреди этой лужи?

- Ая! Ая! - одним большим чёрно-белым комком подпрыгнули от неожиданности оба лемура. И тут же поскакали навстречу, заголосили наперебой:

- Мы увидели, как Низина рождает лес! Мы прибежали смотреть!

- Мы не видели вас на берегу! Но там был другой человек!

- Другой? - удивился Мэтт.

- Другой! Другой! - радостно закивали катта. - Мы покажем! Покажем!

Мэтт оглянулся на сестру, и та кивнула: - беги, беги, - потом улыбнулась, достала из-за спины рюкзак, из рюкзака - прозрачную банку, полную шевелящихся и тыкающихся в стеклянные стенки маленьких сверкающих искр и высыпала их перед собой на землю.

Искры вспыхнули ещё ярче, закружились над тропой, как стая вспугнутых мошек, и полетели вперёд, обгоняя Мэтта с лемурами и освещая им дорогу.

Другой - это был Лукаш.

Он сидел на холме, - там, где ещё полчаса назад был берег Низины, - и смотрел на то, что творила Ая. Не вмешиваясь и, вобщем-то, даже не удивляясь.

Три сотни лет, прожитые среди себе подобных, научили его смотреть на текучесть мира философски. Сам он бог знает когда уже перерос подобную ребячливость: и дочь его, и оба внука давным-давно стали взрослыми, а сам он всё чаще и чаще хотел быть причиной стабильности, а не изменений.

Однако ему нравилось наблюдать, как чудесят другие.

За те триста лет, которые стали его личным опытом, Альфа претерпела тысячи и тысячи активированных реализатами метаморфоз. Когда-то основным генератором чудес был Роберт, в детстве пытавшийся превратить Альфу то в межзвёздный корабль, то в Перуанскую сельву. Затем, когда Роберт уже немного подрастерял свою мальчишечью тягу к дикости и загадочности, на Альфе появились женщины и дети, и изменения стали происходить в основном ради них.

Лукаш же по большей части наблюдал.

В этот вечер он пришёл на холм, потому что ему нравилась Ая.

Временами он видел в ней себя самого, временами - свою уже ставшую взрослой дочь, временами она вообще казалась ему эдаким собирательным образом женственности и непосредственности.

Будучи реализатом, Лукаш кардинально отличался от обычного среднестатистического мужчины: он видел отличающее женщину женское не как некий подлежащий использованию ресурс, а как желающую быть написанной волшебную песню.

Вот уже несколько лет он был свидетелем того, как Бенжи, сам того не зная, творил свою волшебную песню из Аи. Иногда - активно, иногда - отсутствием и молчанием.

Лукаша одновременно пугала и восхищала эта гремучая смесь странной чуждой машины, на которую хотела быть похожа Ая, и реализата, которым она была, кипящая сперва в маленькой девочке, а потом и в красивой рыжеволосой девушке.

В отличие от Аиных родителей, которые были пусть и замечательными, но всё-таки обычными родителями, Лукаш на собственном опыте знал: с того самого волшебного момента, когда в человеке просыпается Человек, остальное человечество становится ему чужим, - примерно, как становится чужим речное дно вылупившейся из куколки стрекозе.

Он видел, как Ая выливает тоску по утраченной пуповине с человечеством на брата, заново повторяя путь, который в своё время так или иначе прошёл каждый из них, реализатов, и сочувствовал ей.

Мэтт был тем самым Аиным дном, с которым ей было никак не расстаться.

Как только мальчик в ворохе сверкающих искр появился у подножия холма, Лукаш поднял руку и кинул в его сторону пустоту.

Брошенная пустота зашипела, проросла тяжёлыми колючими ярко-красными каплями и со звоном осыпалась вниз, превратившиь в сверкающую красным тропу.

Лемуры испуганно пискнули и в панике попрыгали из-под звенящего "дождя" в разные стороны, а Мэтт почти сразу же почувствовал, как дорожка, на которой он оказался, мягко согрела его озябшие мокрые ноги. И пошёл по ней дальше.

Лемуры замешкались. Они долго ворчали в темноте, нюхая красное и осторожно трогая его тонкими холодными лапками, а затем расхрабрились и поскакали следом.

Заканчивалась дорожка на самой вершине.

- Привет, - голосом Лукаша сказала темнота.

- Привет, - сказал мальчик.

Присмотревшись, он различил в темноте улыбающееся лицо реализата.

- Как ты делаешь такое? - спросил он, садясь рядом с Лукашем прямо на тёплую землю.

Белые Аины искорки ещё немного покружились вокруг и тоже опали.

- Дай-ка руку.

Мэтт протянул ладошку, и Лукаш взял её, маленькую, в свою, большую, и слегка тряхнул, рассыпая в воздухе точно такие же густые красные искры.

- Ух ты! - обрадовался Мэтт. - А можно, я сам?

- Валяй, - согласился Лукаш.

Мальчик качнул руку, и с его пальцев тоже скатилась красная тяжесть.

К тому времени, как на вершине холма появилась Ая, Мэтт, хохоча, накапал перед застывшими в благоговейном экстазе лемурами целую горку сверкающего красного волшебства.

- Подумать только, - заметил Лукаш присевшей рядом с ним Ае, - иногда для счастья надо не так уж много.

Да, устало кивнула Ая, иногда немного, сняла сандалии и прозаично закопала в сотворённом Мэттом чуде свои босые замёрзшие ноги:

- А мне для того, чтобы душа заткнулась, уже не хватает высоты и температуры.

- Тоже мне барометр, - усмехнулся Лукаш. - Разве это счастье, когда душа молчит?

- Может, и так, - согласилась Ая. - В том смысле, что, может, и нет. Вот только просит она всё время чего-то не того.

- Чего не того? - подал голос молчавший до этого Мэтт.

- То пищи для ума, то репликации, то несовпадений.

- То есть ты хочешь сказать, что счастливая душа - это немая, слепая и одинокая? - поднял одну бровь Лукаш.

- Ну, я бы не была так категорична, - Ая поворошила ногой тёплые красные "бусины", и они побелели, озарив призрачным голубым светом лица сидящих. - Не немая, а удовлетворённая, не слепая и одинокая, а самодостаточная.

- Странно, - удивился Мэтт. - А я всё время считал, что все реализаты думают одинаково.

- С чего это вдруг?! - повернувшись к нему, хором возмутились оба реализата. - Одинаково думают только те, кто не думает.

- Вот-вот, примерно так, - засмеялся мальчик, и темнота эхом подхватила его смех.

Все трое подняли головы, всматриваясь во мрак.

- Это прямо шабаш какой-то, - продолжила темнота, грузно ворочаясь где-то то ли недалеко впереди, то ли за самой спиной.

- Роберт! - обрадовался Мэтт.

Лукаш с Аей переглянулись.

- Я, - отозвался большой чёрный с проседью волк, выходя из тени и садясь поближе к сверкающей теперь уже белым горке. Шерсть его была мокрой и пахла метелью и снегом. - Я слышал, у вас тут консилиум о самодостаточности и одиночестве.

Он широко, белозубо улыбнулся, и от этой чисто человеческой улыбки сверху вниз волной пошла метаморфоза. Ничуть не смущаясь своей бывшей волчьей, а теперь уже человеческой наготы, Роберт выставил руку ладонью вперёд, показывая, что, мол, вот он, сейчас, и по-волчьи передёрнул плечами, стряхивая с них воду, а потом подмигнул остальным под шелест образующейся на нём одежды:

- Ну что, продолжим про одиночество? Кто найдёт хотя бы один аргумент за то, что мы тут у себя в отрыве от человечества жутко одиноки, на целых полчаса заслужит моё уважение. Ну, и, чтобы интереснее было играть, я разрешу моей Море не интересоваться данной персоной.