Макогон внимательно осмотрел труп Петьки вместе с другим человеком в демисезонном пальто.
— Врач, Александр Полуектович. Заврайздравом. Смерть кон… кон…
Осведомленный голос не справился с судебным термином — констатирует. Я подсказал.
— Во, верно.
С прибытием Макогона все не то чтобы успокоились, но приободрились, своей властью он хоть и не мог оживить Петьку, но покарать виновного мог. А это не пустяк. Люди ждали, что скажет Макогон. Но он ничего не сказал, а лишь ребром ладони — снизу вверх — ударил шофера по подбородку, вынуждая поднять лицо.
Сердце мое покатилось и ухнуло в пропасть.
— Старков?
И Воловенко его узнал:
— Точно, Старков!
Да, это Старков! Левак Старков, калымщик Старков! Хитер наш брат, мастеровой, даром что хлюст! Я оглянулся — не услышал ли кто-нибудь наших слов? Если Макогон спросит — откуда знакомы? Ведь и я с Воловенко — старковская клиентура. Жгучий, как бритва, страх полоснул сознание. Нет, мы не виноваты перед Мурановым. Я впился пальцами в запястье Воловенко. Однако он не шелохнулся. Мы — ни при чем, и вины своей он не чувствует. Однако я чувствую; может, не вину, а что-то иное, — что-то, болезненно разорвав мою грудь, вползло в душу и свернулось там холодной скользкой змеей. Мне страшно взглянуть на Муранова.
К милиционерам подошла женщина, платье — в толстых синих фасолинах по белому фону. Она громко отчеканила:
— Это Старков — шофер горкоммунхоза, а я — да вы меня знаете как облупленную — зав постоялым двором. Он мне совершенно известен.
Макогон ответил ей неразборчиво. Старков взбрыкнул, как взнузданный конь:
— Эх, Зоя, профурсетка, удавлю!
Тогда Макогон жестом приказал: ну-ка — дыхни! Старков глубоко вобрал в себя воздух и покачнулся. Милиционеры подхватили его.
— Пьян, мерзавец?
— Выпивши, — ответил Старков.
— И кто тебя устроил в горкоммунхоз, падаль?
— Я сейчас не в горкоммунхозе, а у Кролевца, в «Зорях социализма».
— У Кролевца? — Макогон искренне удивился. — Расстрелять тебя мало.
— Мало. Это я понимаю. Но выпивши. Бражка ударила в голову.
Тогда, больше не слушая оправданий, Макогон кивнул, и Старкова повели к «козлику». Он еле волочил ноги за собой, потом совсем ослаб и впал в прострацию. Милиционеры просто тащили его. Ну точно меня Дежурин и Муранов после вечера смычки. Колени убийцы чиркали по асфальту. Муранов зачем-то поплелся вслед.
— Недовесили ему, падле, шлепнуть его на месте надо, — сказал все тот же осведомленный голос.
— Он Петьку насмерть сшиб — раз, чуть гаишника не бортанул — два.
— И кокнуть его не жаль, ни мать, ни жена не заплачут.
И снова толпа забурлила, вскипая пеной догадок:
— В кузове под брезентом кровельная жесть.
— У моста какая-то баба упредила о засаде.
— Вот бы споймать!
— Их тут целая банда орудует, — подключила свой голос к общему хору женщина, заляпанная синими фасолинами.
Она мельтешилась в первых рядах, и у меня возникло неотвязное ощущение, что постоялый двор горком-мунхоза, чего бы то ни стоило, желает продемонстрировать перед Макогоном свое непримиримое отношение к расхитителям социалистической собственности, именно к расхитителям, а не к пьяницам или убийцам. Я бы лично послал туда обэхээсников не медля ни минуты. Макогон бросил ей с раздражением:
— Отыщем, отыщем, между прочим, не волнуйся.
Он говорил без нажима, обыкновенно, вовсе не грозно, скорее вяло и невыразительно. К тому же он обладал невыразительной внешностью, костистым, остроносым и собранным в старушечий кулачок лицом. Стать у него была даже не бухгалтерская, а счетоводческая. Без галстука, пуговка под кадыком. Пиджак, брюки — самые заурядные, из дешевого материала. Зато кепка мохнатая, козырек выдается вперед большим «аэродромом». Лет ему порядочно. Очень похож обликом на сыщика из немых фильмов двадцатых годов, но не на главного, а на тех, кто действует на третьем плане, в массовке.
— На каком основании ограду близко расположили? — спросил он у Цюрюпкина. — Сигнальные фонари, между прочим, имеются?
— Есть! Имеются! — нестройно загомонили в толпе.
— Первый забор в двадцати метрах, а второй в сорока, — ответил вместо председателя подошедший автоинспектор.
Под серым взглядом Макогона толпа сбилась поплотней. Вот взгляд у него имел одно свойство, которое улавливалось сразу. Не хотелось, чтобы он останавливался или даже задерживался, хотелось, чтобы он скользил дальше, дальше.
— Первый с маху шарахнул в степь — ух!
— Второй под колеса попал.
— Мы инструкцию соблюдали.
— По углам флажки, а ночью фонарь вывешиваем.
Девки оправдывались, дополняя друг друга. Взгляд
Макогона гусеницей переползал с лица на лицо, и внезапно я почувствовал, что он, взгляд, наткнулся на мое, ощупал его, потом тронулся по намеченному маршруту — но нет! — возвратился и замер двумя холодными медяками на лбу.
— Не шукай тута виноватого, Макогон, — резко произнес Цюрюпкин.
Он энергично шагнул вперед и повернулся спиной к людям, которые прихлынули к нему, как бы в поисках защиты.
— Чего мне шукать, — ответил вяло Макогон, — мое у меня в кармане. Вон виновный сидит. Я следствие веду, и ты мне не перечь.
— На этом отрезке кажинный год зерно сушат. Малые дети помнят. И слепые, и косые, и шоферы, — сказал Цюрюпкин. — Ты веди его, веди, но не заведи куда не надо.
— Зерно сушат! — рассвирепел Макогон. — Зерно сушат! Разве так его сушат? Ты проверял, между прочим, кривой, как его сушат? Кучи с Корсак-могилу, погниет к чертям. Девок бы выслал, баб! А то пацанву.
Муранов легко поднялся, оставил Петькино тело, подошел к Цюрюпкину и встал рядом с ним, напротив Макогона:
— Зерно правильно сушат, двадцать — тридцать сантиметров слой. И девки вон с совками. А пацанва — так где ее нету? Ты лучше ответь, зачем гаишники гоняют? Они-то хорошо знают, где зерно сушат. Они его и гнали на зерно.
— Как же на зерно они его гнали, когда он с развилки должен был уйти на Новоалексеевку? Зерно здесь разрешил сушить райисполком, потому как движения почти нет. Куда этот аппендикс ведет? На проселок, то есть никуда. Разве ему по проселку уйти?
— Тогда об чем речь? Вот тебе и все следствие, — сказал Муранов просто, без злости и без отчаянья.
Однако Макогон не унялся. Что-то его мучило, что-то его грызло внутри.
— Зерно сушат! Зерно сушат! — восклицал он. — Присыкались, между прочим, с этим зерном! Не гони, он оторвется. Груз в реке или овраге утопит. Докажи, что его. Зачем смывался? А испуг взял, ваше благородие. Канцелярию, между прочим, раздувай тогда, тяни резину. Шобла в чайной — хи да ха! Опять Макогон ушами хлопнул. Нет, их на пекучем ловить надо. И харей об асфальт. Гаишник каждую минуту существованием рискует, а война, между прочим, для всех закончилась. Как Богачева припечатали? Адвоката шоферу, между прочим, схлопотал родич. А у Богачева и грудь не в крестах, и голова под кустом. И двое сирот у райотдела в кармане.
— Ты вон ей лекцию читай! — и Цюрюпкин кивнул на мать Петьки, свернувшуюся клубком у тела. — Мы государственный план выполняем, мы сушим законно!
— При чем здесь государственный план, когда это твое зерно?
— Не имеет значения чье. Наше оно, обчее, колхозное.
— Нечего тут друг дружке нерв трепать, — сказал решительно Муранов. — Ты, товарищ Макогон, своих-то отзови — я жену возьму, а то совсем закаменеет.
— Петька сунулся сам.
— Петька сунулся сам.
— Петька сунулся сам.
— Увидел, как первый забор в степь шмякнуло — эй, эй, кричит, стой! Зерно сушат! И сунулся.
— И сунулся.
— Петька сунулся сам, — зашумели в толпе.
— Шофер виновен, калымщик.
— Петьку не задевайте, — обернулся Муранов. — Его теперь нету. Может, и сам, а не свое берег.
Он не упрекал, не казнил живых, а лишь устанавливал факт.
Сумерки понизили и распластали небо, оно придавило зачерневшую степь. По окружности оно еще было серо-зеленым, как пустая на просвет бутылка, а в центре — темно-фиолетовым, мутным на склонах от рассеянных облаков, которые ветер еще не успел сбить в мохнатые набрякшие тучи. Воздух загустел духотой и как бы стал цветным — будто в нем развели синьку. На «харлеях» и полуторке зажгли фары. Милиция завершала предварительное следствие. Муранов обнял жену, совсем к тому времени обессиленную. Тело Петь-ки-Боцмана положили в кузов на мешки. Туда же залез Муранов, который помог втянуть нескольких женщин. Дежурин вскочил на подножку, и полуторка на малом газу, непрерывно сигналя, тронулась в сторону Степа-новки. Народ врассыпную пошел за ней. Автоинспектора оседлали «харлеи» и разъехались, круто заворачивая рулевые колеса кто куда. Большинство назад, в Кравцово.
