Тема мировой войны становятся одной из самых больших тем советской литературы. Правда, в некоторых произведениях наших писателей чувствуется и влияние тех гуманистических традиций, которые были характерны для антивоенной литературы Запада. Это можно видеть на примере романа К. Федина «Города и годы» и повести С. Розенфельда «Окопы». Но в своей массе советские писатели сумели самостоятельно подойти к трактовке этой большой темы. С этой стороны прежде всего надо отметить повесть Н. Тихонова «Война». Значение этого произведения в том, что здесь писатель впервые в мировой литературе ставит вопрос о месте и роли в войне техники. В проблеме газа и огнемета — центр замысла этого произведения. Н. Тихонов достигает большой силы в показе технического действия этих средств военной борьбы.

Ряд советских писателей ставит перед собой задачу показать русскую армию и в годы, предшествующие мировой войне. Это — тема и первой книги классического «Тихого Дона» М. Шолохова и «Капитального ремонта» Л. Соболева. В своем произведении Соболев стремится как бы раскрыть ленинское положение о том, что «надо объяснить людям реальную обстановку того, как велика тайна, в которой война рождается». Соболев широко пользуется приемом публицистических отступлений, органически включая в ткань своего романа высказывания Ленина и Сталина, которые насыщает художественными образами.

Другие советские писатели стремятся дать реалистическое изображение отдельных этапов войны на самых различных ее участках. Так, К. Левин в своей повести «Танненберг» рассказывает о трагическом эпизоде мировой войны, связанном с разгромом у Мазурских озер армии Самсонова. Он показывает храбрость русского солдата и беспомощность царского командования. Победоносному разгрому австро-германской армии в Галиции в 1916 году посвятил повесть «Прорыв» Ю. Вебер. Это произведение отчетливо показывает, каких победоносных результатов добиваются русские войска при талантливом военном руководстве.

Н. Брыкин в своих рассказах «Малиновые юнкера» рисует развал фронтов царской армии в 1916 году. Он показывает рост революционного сознания масс накануне социалистической революции.

М. Зощенко создает своеобразный образ российского Швейка, Назара Ильича — господина Синебрюхова. Этот трусоватый обыватель выбит войной из жизненной колеи и всеми средствами стремится приспособиться к новым условиям.

Советские писатели не ограничиваются показом военных событий, исключительно связанных с Россией. Как мы можем видеть и по роману Федина «Города и годы» и по повести Н. Тихонова «Война» — наша литература переносит читателя и в немецкую действительность этих лет и во Францию.

Художественные очерки В. Финка «Комбатанты» ярко показывают, как зарубежная буржуазия стремится путем пышных ритуалов в честь «неизвестного солдата» развеять в массах тяжелые воспоминания о страшных испытаниях мировой войны.

Б. Лавренев в повести «Стратегическая ошибка» переносит читателя из русской фронтовой действительности в кулуары английского адмиралтейства. На примере нарочитого пропуска в Турцию английской эскадрой двух германских крейсеров — «Гебена» и «Бреслау» — он ярко вскрывает двуличность империалистических дипломатов этой былой союзницы царской России.

Повести М. Слонимского, А. Ульянского, В. Финка, П. Евстафьева, Л. Славина — все они дают освещение трагических событий мировой войны, все они стремятся показать подлиннее лицо ее участников. Все эти произведения, объединенные в данном сборнике, стремятся в той или иной мере дать реалистическую зарисовку событий мировой войны. Эти произведения — яркое свидетельство того, что наш советский писатель вплотную подошел к ответственной задаче художественного рассказа о величайшем опыте империалистической бойни 1914–1918 годов.

Ленинская правда о войне, в той или иной мере отраженная в ряде произведений советских писателей, подымает их произведения на большую высоту. Эти произведения говорят о том, что нет никакой иной гарантии против войны, кроме победы пролетарской революции, кроме борьбы за еще большую военную мощь социалистического государства. Эту грозную правду человечество с особой ясностью видит сейчас, когда мир снова объят пламенем новой империалистической войны. Слова Ленина, сказанные восемнадцать лет тому назад, остаются незыблемыми и поныне: «Нельзя вырваться из империалистской войны и из порождающего ее неизбежно империалистского мира… нельзя вырваться из этого ада иначе как большевистской борьбой и большевистской революцией».

О. Цехновицер

Эшелон был в пути уже пятый день. С непонятной медленностью двигался он к западу, часто подолгу ждал на полустанках. Большие поля тянулись по сторонам дороги. Сухие копны хлеба, похожие на юрты кочевников, стояли прямыми рядами. Поля уходили в даль. Потом начинался лес. В кустах росла ежевика, и когда поезд останавливался, солдаты прыгали вниз и собирали темные ягоды. Вокруг была тишина. Ночи наступали теплые, ясные. В небе высыпало много звезд. В теплушках не зажигали огней. Во мраке блестели огоньки папирос, слышались тихие голоса. Засыпал эшелон, и вдруг лязгали буфера, повизгивали колеса, паровоз неторопливо тащил вагоны. Как-то ночью видели в лесу костер. Два человека сидели неподвижно, охватив руками колени. Из лесу выскочил — крупный пес, долго бежал рядом с вагонами, потом прыгнул в кусты, исчез. На больших станциях приходили толпы с оркестрами, флагами, пели гимн, кричали «ура». Женщины раздавали булки и папиросы. Пока стояли в каком-то городе, из женского монастыря монашки привезли целую корзину образков, кланяясь, совали их солдатам. Примчалась коляска, запряженная парой караковых лошадей. Человек в белой фуражке выбежал на перрон и пожимал руки офицерам.

— Ах, господа, господа, как я вам завидую! — громко восклицал он. — Как я вам завидую!

Его глаза увлажнились, он пригласил офицеров к себе.

Представил им свою жену, короткую, кривоногую, чем-то напоминавшую кактус.

За станционными зданиями на круглых грязных площадях, одинаковых, кажется, на всех захолустных российских станциях, стояли мужицкие телеги. Маленькие пузатые лошадки были привязаны к обгрызанным столбам. Их владельцы опасливо вылезали на перрон, в недоумении и страхе оглядывали длинную теплушечную цепь, солдат, сидевших на полу теплушек и свесивших наружу ноги, походные кухни, стоявшие на открытых платформах.

Пожилой рыжеватый крестьянин, одетый, несмотря на лето, в полушубок, вытирая шапкой слезящиеся трахомные глаза, рассказывал солдатам, что у них в деревне в течение трех дней забрали почти всех мужиков.

— Идите, значит, и идите, — негромко жаловался он. — А зачем нам идти? Ничего нам неизвестно и не объяснено. Это, дорогие, все равно как в сказке. Налетел змей-горыныч, выхватил любого и унес… Горько, ох, как горько мужику.

Шея у него была коричневая, обожженная солнцем, лицо сухое, потрескавшееся, на щеках и подбородке заросшее бородой. Солдаты молча смотрели на него. Среди них было много запасных, только-только оставивших свои деревни, и им был близок и весь до мелочей понятен этот мужик, летом ходивший в полушубке. О войне они знали не больше его, хотя были в защитных рубашках, вооружены и должны были в ближайшие дни столкнуться с тем неведомым врагом, о котором с таким недоумением говорил мужик.

Ночью проезжали мимо большого завода. Красные, налитые огнем окна были совсем близко от дороги. Тяжелое гудение машин доходило до вагонов. Поезд медленно прополз через полустанок. В скупом сеете керосиновых фонарей солдаты увидели толпу. Люди стояли тесно сбившись. Полустанок и завод скрылись в темноте, мимо поплыли насыпи, груды сложенных решетчатых щитов, низко над землей показались и прошли зеленые фонарики стрелок.

Все ближе подъезжали к границе. Пути были забиты эшелонами. На маленькой станции скомандовали выходить, брать с собой вещи. Солдаты шумно вылезали из вагонов, торопливо строились вдоль пути, поправляли походные мешки, смотрели на опустевшие теплушки, в которых уже обжились. Многие оставляли их с таким чувством, словно бросались в воду. Другие смеялись, были довольны.