— Ах, ты…
И колючие костяшки уже бьют по лицу.
Капельмейстер дергал врача за локоть.
— Господин врач… Меня убить могут. Я не хочу.
— Оставьте!
И врач уже разглядывал коричневый нагар на пальцевом суставе стрелка.
— Самострел!
Краска просквозила на тонкой коже докторского лица. Глаза прокалывают стрелка.
Капельмейстер прижался к стене. Никто не поймет: не тела толстого жалко. А в теле — талант, дар божий. Залетит пуля в тело, убьет талант.
Врач толкнул капельмейстера:
— Не мешайте! Прошу вас убедительнейше — уходите отсюда или…
Капельмейстер отодрал тело от стены и, подталкиваемый в бок, в спину, в живот, пробрался к двери, прыгнул с крыльца и завяз ногой в канаве.
И показалось тут капельмейстеру, что он — деревенская девка, сдуру залезшая в болото.
— Ой, тошнехонько! — завопил капельмейстер тонким голоском. — Ой, девушки! Тоню!
А уже на другом конце деревни увидели гнедого коня командира полка.
Полковник Будакович вскакал в деревню, опрокинул не успевших увернуться стрелков, остановил коня возле подпоручика Ловли.
Ловля подбежал, тяжело шевеля ногами, приложил руку к козырьку — что сказать? — и отрапортовал:
— Во время дежурства в шестом стрелковом полку никаких происшествий не случилось.
И сделал ударение на «не».
VI
Все смешалось, сплелось, перепуталось в деревне Емелистье. Кет Гулиды, чтобы разъяснить. А полковник Будакович молчит. Никого не наказал. Приказал только военными кордонами окружить деревню, никого не выпускать, никого не впускать. Одному Ловле полковник рассказал все.
Рыжая фигура подпоручика вытянулась перед ним в штабе полка. Полковник Будакович постукивал по столу пальцами, а на столе — германская каска, и в дыру, сквозь которую достигла острая сталь человеческой головы, вставлена свеча.
— Вот какое дело, — говорил полковник. — Пришло грозное время. Все зависит от плана дальнейших действий, который я составлю. Я сейчас выработаю план дальнейших действий. Нижние чины довольны?
— Так точно, господин полковник, совершенно довольны.
— А офицеры? Да отвечайте же, поручик! Что вы стоите да молчите все? Я — командир полка, а вы…
— Так точно, господин полковник, — сказал Ловля.
Рука его дрожала у козырька коричневой фуражки.
— Что «так точно»? А? Что это значит — «так точно»?
Рука задрожала сильнее.
— Никак нет, господин полковник.
Командир полка вплотную придвинулся к адъютанту, Ловля вздрогнул.
— Исполните все, — сказал Будакович. — Ничего не забыть. Слышите? Ничего не забыть. Через час в собрании быть всем господам офицерам. Я доложу о плане дальнейших действий.
Выйдя из штаба, Ловля вздохнул тяжело, снял фуражку, отер пот со лба.
В собрании офицеры разговаривали негромко. Замолкли, когда вошел Ловля. Поглядели на него в ожидании. Молодой прапорщик, выступив вперед, начал, задыхаясь слегка:
— Господин поручик… Я хотел…
Сквозь рыжий волос на лице подпоручика проступила краска.
— Что вы хотели? Если вы хотели, то вы так и говорите! Вы сегодня дежурный офицер?
— Так точно, господин поручик.
Ловля произнес важно:
— Командир полка полковник Будаковач приказал господам офицерам собраться здесь через час. Командир полка полковник Будакович доложит господам офицерам план дальнейших действий. Исполнить все. Слышите? Ничего не забыть. Через час.
— Слушаю-с, господин поручик… Но…
Ловля угрожающе шагнул к прапорщику.
— Но?
— Но… господин поручик… что случилось?
— Прапорщик! Будет занесено в приказ. Непослушание. Я сказал: план дальнейших действий. Через час. Вы слышите? Ничего не забыть.
И вышел. Двинулся к солдатским землянкам. Смолк говор среди стрелков. Встали медленно, отдали честь. Ловля глядел в бородатые и безбородые лица.
— Здорово, люди! Эй, ты! Баба! Честь не умеешь отдавать! Какой роты?
Круглый стрелок улыбался.
— Ты чего улыбаешься? Под винтовку! Дисциплины не знаешь!
Когда Ловля подходил к штабу полка, его догнал дежурный офицер.
— Господин поручик, сторожевые доносят: по дороге от штаба дивизии движутся войска.
— Войска? Чтобы сейчас же все офицеры были в собрании! Или нет… Или да… Да. Я сейчас…
И побежал к полковнику Будаковичу.
Лучше всех обо всем знает Гулида. А Гулиды нет. Гулида ждал полковника Будаковича в штабе дивизии. Ведь ясно сказал полковник:
— Оповещу, офицеров выберем — и назад.
На коня — и мелькнул за поворот.
Гулида, сняв погоны, похаживал возле двуколки. К генералу заявиться неудобно — у генерала дел много. В Емелистье? Но бог его знает, что сейчас там, в Емелистье!
Стрелки, проходя мимо, не отдавали чести. Гулида оглядывался вокруг нетерпеливо, хмурился, будто ждал кого-то по делу. А полковника Будаковича все нет.
Из-за поворота показалась фигура, черная, как топь. Гулида радостно взмахнул руками:
— Господин поручик! Вы?! Вы живы! Вы, конечно, знаете? Вот! Приказ! Временное правительство! Темные силы… Темные силы все будут уничтожены! Вот!
Голова, свороченная набок, трясется. Руки гуляют вокруг поручика Таульберга, не прикасаясь: на шинели, на лице, на руках поручика — черная мокрая грязь. Сапоги — как пни — толстые, короткие. Не раз падал поручик, пробираясь сквозь топь.
— Господин поручик! Да вы же первый в полку революционер! Теперь вы командир полка! Обязательно командир полка! — И Гулида замахал руками: — И не отказывайтесь! Как же не командир! Командир! Да что тут откладывать? Идемте к генералу! Обязательно идемте!
— Да что — оставьте! — случилось? Я не…
Но Гулида уже тащил поручика Таульберга в штаб дивизии.
— Теперь все старое кончено. Новая жизнь! Вот! Прокламация, — пожалуйте! И генерал тоже… Уж если генерал — и прокламация… Идемте! А солдаты — совершенно спокойно. То есть, я вам скажу, только честь не отдают. А честь — что? Офицеру не честь нужна, а боеспособность армии. Идемте! А полковнику, как приедет, скажем: сдавайте, мол, свои обязанности более энергичному и…»
И Гулида утащил поручика Таульберга в штаб дивизии.
— Важное дело! Экстренное! Из шестого стрелкового!
И думал, подталкивая Таульберга:
«Убьют стрелки шпиона немецкого! Как пить дать, убьют!»
Поручик Таульберг послан был в Емелистье с ротой и уже приближался к деревне.
А в собрании уже наклонялись офицерские головы, подставляя ухо ко рту и рот к уху соседа. Ухо ко рту, рот к уху — и уже громче говорят офицеры. Качаются ордена, стучат шашки, где-то в углу даже звякнули шпоры. И все смолкло, когда появился полковник Будакович.
Ловля крикнул:
— Смирно! Господа офицеры!
Полковник Будакович оглядел всех внимательно, прошел к скамье, уселся, вытащил из кармана бумагу. Шум затих.
— Господа офицеры, план дальнейших действий…
Тут полковник Будакович, вздрогнув сильно, сунул бумагу назад в карман, встал и вышел из собрания.
Перед собранием — стрелки. Вылезли из-за изб на улицу. Тяжело, будто из-под земли, глядели на полковника, сливались в одно дыхание, тяжелое, подземное. И дыхание все тяжелее и дружнее — вот-вот опрокинут землю и вырвутся.
Полковник Будакович взмахнул рукой:
— Господа стрелки!
Стихло дыхание.
— Господа солдаты!
Стрелки слушали. Полковник Будакович оглядел толпу молча и спросил негромко:
— Кто сказал: курица?
И прибавил:
— Курица — не птица. Прапорщик — не офицер.
Повернул круто и пошел по улице. Стрелки расступались перед ним, сливаясь за его спиной в одно дыхание, и двинулись вслед. А за спинами стрелков, с другого конца деревни, вливались солдаты из штаба дивизии. С правого фланга шагал поручик Таульберг.
Полковник, выйдя из избы, остановился. Поглядел. В лицо сыростью и туманом дышала топь. Тяжелая фигура стрелка Федосея приближалась к деревне.
Полковник обернулся, вынул шашку.
