Я заглянул в свой бокал — пусто. Помахал официантке. Потом взглянул на Оскара. Тот не казался расстроенным, как я ожидал, сидел все так же, левая рука в том же неуклюжем положении, и только слабая улыбка блуждала по грубому лицу.

Клод возразил:

— Ваши рассуждения звучат логично, мистер Кери. Но это мое хобби — разыскивать такие вещи. И если за потраченное время вам заплатят, надеюсь, возражений помочь мне не возникнет?

Я пожал плечами.

— Отлично. Но теперь вы знаете, что я об этом думаю. Что нужно делать?

— Когда вы будете готовы, мистер Кери?

— В любое время. Мне осталось несколько часов до полного расчета с нанимателем.

— Очень хорошо. Как вас найти?

— Оскар знает, где я. Если нет, будут знать на диспетчерской вышке Ивайло.

Официантка принесла новую партию напитков.

Я буркнул: «Kippis!» — и принялся за дело. Немного погодя спросил:

— Ну ладно, в чем будет состоять работа?

Клод медленно тянул свое виски.

— Точнее я скажу при нашей новой встрече.

Я повернулся к Оскару и заговорил с ним исключительно сдержанно, почти по-дружески:

— Как тебе это нравится? Нам настойчиво предлагают секретную работу в неопределенное время, за неизвестную сумму. Можно даже подумать, что нас просто дурачат.

Оскар снова стал напряженным и очень серьезным. Он хотел было что-то сказать по-английски, затем сорвался на шведскую скороговорку:

— Заткнись, тупица! Я хотел оказать тебе услугу, ты даже не подозреваешь, насколько получил хороший шанс. Только замолчи.

Клод взглянул на него почти с тем же выражением, с которым появился. Он не любил ситуации, когда чего-то не понимал.

— Пошел к дьяволу, Оскар, — сказал я тоже по-шведски. — Если ты скрываешь, что затевается, то не рассчитывай, что я буду играть по правилам.

То, как он держал свое левое плечо, все еще беспокоило меня. Конечно, он его мог застудить, но как бы он летал с таким плечом? В обычной ситуации я так бы и позволил своему беспокойству тлеть дальше. Но нынче вечером во мне уже плескалось вполне достаточное количество шнапса, рейнвейна и ликера, чтобы разозлиться по столь таинственному обстоятельству.

Я опустошил свой бокал, резко его поставил, перегнулся через стол, дотянулся до Оскара, рванул и распахнул его спортивное полупальто. Под мышкой левой руки у него была кобура для револьвера.

Он хотел схватить меня за руку, но промахнулся и лишь наградил взглядом, полным ненависти, но было в нем и кое что-то еще, похоже, страх.

Клод наблюдал за нами с тихим интересом, как будто я показывал ему фотографию своей любимой собаки.

Я обратился к Оскару:.

— И ты достаточно ловок в обращении с этой штукой?

— Пошел к черту!

— Если нет, я посоветовал бы оставлять ее дома.

— Пошел к черту.

— Ношение оружия увеличивает шанс самому нарваться на пулю. Во-первых, ты всегда можешь подстрелить сам себя, а во-вторых, это заставит других быть чуточку расторопнее, чтобы опередить тебя в перестрелке. Они же будут думать, что ты определенно знаешь, как пользоваться этой штукой.

Оскар кое-как застегнул свое полупальто, встал и повернулся к Клоду.

— Прошу прощения за случившееся.

Потом опять послал меня по-шведски и гордо удалился, чопорный и оскорбленный, ухитрясь при этом сохранять какое-то странное достоинство.

Клод встал одним текучим плавным движением.

— Не желаете заглянуть под мое пальто, мистер Кери?

Будь у него там что-то подобное, такого рода тип никогда не допустил бы, чтобы это было заметно, и уж во всяком случае не позволил бы никому ничего проверять.

Я отрицательно покачал головой. Клод повернулся и последовал за Оскаром.

Спустя некоторое время, поняв, что я свалял дурака, я снова подозвал официантку.

Утренний туман расползался, исчезая между деревьями вокруг аэропорта. Я просто сидел в самолете и наблюдал за движением рук по кабине. Руки что-то проверяли, включали, выключали, и я надеялся, что они делают все правильно.

В это утро мои вены были наполнены песком, мозги — битым стеклом, и вообще я себя чувствовал болотной нечистью, причем из самой вонючей трясины. Но мои руки знали свое дело, и лучше было не вмешиваться.

Триммера готовы к взлету, заслонка карбюратора закрыта, смесь обогащена, воздушный фильтр включен… Они все могут делать — днем или ночь, с похмелья или нет. Но сколько это может продолжаться, Кери? До тех пор, пока руки не промахнутся в первый раз. Только малюсенький малозначительный промах — для начала. А пока ты знаешь, что живешь в кредит у времени. Давно? В будущем году мне уже сорок. И позади летных часов больше, чем можно ожидать впереди. Я уже одолел перевал, как преодолел его этот год. Теперь остался только длинный пологий спуск к зиме.

Долго еще?

Только следующее лето — вот все, что тебе нужно. Потому что именно тем летом ты пролетишь над горой из никеля. И заработаешь большие деньги, и станешь знаменит; и тогда можно выбросить все это старое дерьмо, нанять пару замечательных, безопасных двухмоторных самолетов-разведчиков, и молодые, умные пилоты с ясными глазами будут летать на них.

И Билл Кери сможет сидеть за столом мореного дуба в Хельсинки или Лондоне, или, наконец, в Торонто и потягивать спиртное и после завтрака, и впредь, а при желании — до полной невменяемости.

Сегодня же утро явно пошло наперекосяк. Началось оно с проблем с моей головой и продолжало свое черное дело, начиная с того, что не появился Мика, и кончая прогнозом, обещавшим сильный северный ветер.

Я кое-как заставил «Бобра» оторваться от земли и направил его на юг. Когда ведешь разведку без помощника, тут уж не до смеха. На «Бобре» нет автопилота, так что приходиться настроить триммера на режим полета с утяжеленным носом и потом ползать по кабине, надеясь, что твои перемещения не нарушат баланса всего аппарата.

Затем все, что следовало сделать, — это включить самописцы сцинтиллометра и магнитометра, раскрутить лебедку, которая опускает магнитометр через грузовой люк, чтобы он оказался на достаточном расстоянии, исключающем влияние металла самолета, удостовериться, что самописцы прогрелись и работают как следует, — и тут же быстро пробираться вперед, чтобы предотвратить переход самолета в пике или штопор.

И все это с похмелья, когда небо с овчинку покажется.

Затем попасть в район, сделать контрольный проход над точкой с известным магнитным уровнем, вернуться обратно и забраться чуть-чуть повыше, сбегать в хвост убедиться, что с аппаратурой все в порядке и графики показывают то, что нужно.

Шторм где-то на востоке пересекает русскую границу и дает электрические помехи. Сильный северный ветер все время напоминает о себе, чтоб ты не задремал. Я только выбрался из обследуемого района и собирался повернуть на север, когда диспетчерская Рованиеми вышла в эфир, вызывая меня. С радиовызовами я всегда был очень осторожен, где-то на уровне инстинкта, мне требовалась секунда или две, чтобы сообразить, могу ли я ответить и не засветиться, если нахожусь в запретной зоне.

Из Рованиеми сообщали, что меня ждет работа.

Я спросил, кто меня фрахтует и что нужно делать. Диспетчерская ответила, что у них находится молодая леди, которая ждет меня, чтобы отвез ее куда-то. Я поинтересовался, знает ли она, во что ей это обойдется? После паузы последовал ответ:

— Ей безразлично, сколько это будет стоить.

Такие молодые леди мне нравятся. Я развернулся и направил машину на юго-запад.

Поле аэропорта все так же, как всегда, было мешаниной песка и глины, все с тем же самым деревянным настилом через жидкое месиво к постройкам.

Она ждала меня в конце настила. Щегольской багаж из белой кожи был сложен позади нее. Во всем этом было что-то знакомое, состояние моего организма даже усиливало это впечатление, и я должен был догадаться, но не догадался.

Женщина была миниатюрной, но пропорционально сложенной, насколько я мог судить учитывая прямое пальто в три четверти из светло-голубой кожи. Лет тридцати плюс еще год-два. Лицо из тех, что никогда не располнеют, крутые скулы и большие серые глаза, рот чуточку широк. Прямые шелковистые волосы забраны назад и собраны в пучок.