Федерико испустил дикий вопль еще прежде, чем Барсави закончил фразу, – пронзительный, отчаянный вопль обреченного человека. Локк стиснул зубы, пытаясь справиться с дрожью. Как часто, встречаясь здесь с капой, он вынужден лицезреть зверские смертоубийства!.. Похоже, боги все-таки извращенцы какие-то.

Мудрый Доброхот подошел к столику, на котором рядом с дюжиной стеклянных стаканов лежал грубый мешок с затяжным шнуром. Бросив в мешок несколько стаканов, он принялся колотить им об стол. Истошные вопли Федерико заглушали звон бьющегося стекла, но Локк хорошо себе представлял его. Через несколько секунд Доброхот удовлетворенно кивнул и неторопливо направился к Федерико.

– Нет, нет, не надо!.. Умоляю вас, не надо…

Придерживая одной рукой голову обезумевшего от ужаса парня, Доброхот ловко натянул на нее мешок и туго затянул шнур на шее. Толстая грубая ткань заглушила исступленные крики бедняги, снова бессловесные. Доброхот принялся мять мешок, сначала осторожно, почти нежно. Длинные пальцы пыточного мастера вдавливали острые осколки в лицо Федерико, и на мешке начали проступать красные пятна. Сейчас Доброхот походил на опытного скульптора, придающего форму своей глине. Федерико больше не кричал, лишь сдавленно стонал и хрипел. Локк страстно надеялся, что он уже провалился во мрак безумия, дарующего избавление от боли.

Доброхот стал нажимать и давить сильнее, вминая пальцы в глазницы Федерико, в нос, губы и подбородок. Мешок пропитался кровью насквозь ко времени, когда несчастный наконец перестал дергаться и безжизненно обмяк на дыбе. Руки у пыточного мастера выглядели так, будто он давил перезрелые помидоры; кровь капала с пальцев на пол. Доброхот грустно улыбнулся и направился к Жюльену, пристально на него глядя.

– Уверен, мне удалось убедить тебя, что я настроен самым решительным образом, – промолвил капа. – Ты будешь говорить?

– Прошу вас, капа Барсави… – прошептал Жюльен. – В этом нет никакой необходимости. Мне нечего вам сказать. Спросите о чем-нибудь другом, о чем угодно… Но минувшая ночь напрочь выпала у меня памяти. Я ничего не помню, иначе я бы все рассказал… прошу вас, капа, поверьте, я бы рассказал чистую правду. Ведь мы ваши верные пезоны, самые верные из всех!

– От души надеюсь, что не самые.

Казалось, капа принял какое-то решение. Он знаком подозвал сестер Беранджа и указал на Жюльена. Темноволосые женщины, ни слова ни говоря, проворно развязали веревки, удерживавшие узника на дыбе, но оставили те, что опутывали ему лодыжки, обвивались вокруг тела и затягивались узлом на шее. Потом они легко подняли парня за руки за ноги.

– Верные? Я тебя умоляю, Жюльен, мы же взрослые люди! Разве верные пезоны отказались бы сказать правду о событиях прошлой ночи? Ты меня предал – и я отплачу тебе той же монетой.

В дальнем левом углу зала находился открытый люк, всего в ярде под полом темнела вода. Пол вокруг люка был залит кровью.

– Я тоже предам тебя – смерти, – произнес капа.

Жюльен испустил последний короткий вопль, когда сестры Беранджа бросили его в люк головой вниз. Он с плеском упал в воду и на поверхность уже не всплыл. Капа имел обыкновение держать под Могилой каких-нибудь хищных морских тварей в сплетенной из толстых веревок огромной сети, висевшей под днищем галеона, точно сито.

– Ты свободен, Доброхот. Вы, мальчики, пока подождите на палубе, а когда я позову вас – прихватите с собой людей, чтобы прибрались здесь. Райза, Черина, вы тоже ступайте.

Капа Барсави медленно подошел к простому деревянному креслу и грузно опустился в него. Он тяжело дышал и дрожал тем сильнее, что отчаянно старался скрыть дрожь. На столике рядом с креслом стоял медный винный кубок вместимостью с хорошую супницу. Капа отхлебнул большой глоток и закрыл глаза, словно всецело сосредоточившись на вкусовых ощущениях. Наконец он очнулся от задумчивости и знаком подозвал Локка с Наской:

– Ну, мой любезный Ламора, сколько денег ты принес сегодня?

– Тридцать шесть солонов и пять баронов, ваша честь.

– Хм… Похоже, неделя не задалась.

– Да, капа Барсави, покорнейше прошу прощения. Но такая дождливая погода для нас, домушников, просто погибель.

– Хм… – Барсави поставил бокал на столик и обхватил левой ладонью правый кулак, потирая покрасневшие костяшки. – Ты не раз приносил гораздо больше. В удачные недели.

– Э-э… да, капа.

– Так не все поступают, знаешь ли. Некоторые неделю за неделей приносят мне одну и ту же сумму, пока я не теряю терпение и не объясняю доходчиво, что так не годится. Чего, по-твоему, не хватает таким гарристам, Локк?

– Разнообразия в жизни?

– Ха! Вот именно! Жизнь у них и впрямь до крайности однообразна, коли они каждую неделю получают одинаковый доход и приносят мне одну и ту же сумму в качестве десятины. Как будто я несмышленый ребенок, который ничего подозрительного не заметит. С другой стороны, есть гарристы вроде тебя. Ты не боишься явиться ко мне и извиниться, что в этот раз вышло меньше, чем в прошлый, – поэтому я знаю, что ты платишь мне честный процент.

– Надеюсь, я восполняю недосдачу с лихвой, когда у меня выдается урожайная неделя.

– О да, безусловно. – Барсави с улыбкой откинулся на спинку кресла; из-под пола около люка, куда сбросили Жюльена, донеслись зловещие всплески и глухие удары. – Если уж на то пошло, ты самый мой верный гарриста. Надежный, как веррарский замо́к. Сам исправно приносишь мне долю, без всяких напоминаний. Вот уже четыре года, неделю за неделей. Ни разу со смерти Цеппи не задержался с выплатами. Ни разу не сослался на некие обстоятельства, помешавшие тебе предстать передо мной с таким вот кошельком в руке. – Капа указал пальцем на кожаный мешочек, зажатый в левой руке Лукка, и сделал знак дочери.

Наска состояла при капе в должности счетовода. Она могла без единой запинки последовательно назвать все суммы, выплаченные любой шайкой в каждую неделю каждого года, и ни разу не ошибиться. Локк знал, что она вела для отца записи в пергаментной учетной книге, но остальные подданные Барсави полагали, что все до последней цифры баснословных прибылей капы хранятся единственно в памяти этой девушки с красивыми холодными глазами. Локк кинул кошелек Наске, и она ловко поймала его на лету.

– И тебе ни разу не пришло в голову послать вместо себя пезона, – добавил Барсави.

– Вы очень добры, ваша честь. Но сегодня к вам в любом случае пускают только гаррист.

– Не прикидывайся, ты хорошо понимаешь, о чем я. Наска, милая, нам с Локком нужно поговорить наедине.

Наска медленно и глубоко кивнула отцу, быстро и коротко кивнула Локку, затем развернулась и зашагала к дверям, гулко стуча подкованными башмаками по деревянному полу.

– Многие мои гарристы гораздо круче тебя нравом, – начал Барсави, когда девушка вышла. – Многие популярнее тебя, многие обаятельнее, многие руководят более крупными и доходными шайками. Но таких учтивых и внимательных, как ты, у меня раз-два и обчелся.

Локк промолчал.

– Многие вещи мне, скажем прямо, не по душе, но вежливость в их число не входит, будь уверен. Ну-ну, не напрягайся так – я не собираюсь тебя вздергивать.

– Прошу прощения, капа. Просто всем известно, что обычно выражать свое неудовольствие вы начинаете в… э-э…

– Окольной манере?

– Цеппи достаточно порассказал мне про ученых из Теринского коллегия, я усвоил, что они имеют привычку изъясняться обиняками и речи вести с подвохом.

– Ха! Именно так. Не верь тем, Локк, кто говорит, что от старых привычек трудно избавиться: от них вообще невозможно избавиться. – Барсави отрывисто хохотнул и отхлебнул еще вина, прежде чем продолжить. – Настали тревожные времена, Локк. Проклятый Серый король у меня уже в печенках сидит. А смерть Тессо… Видишь ли, у меня были планы, с ним связанные. А теперь я вынужден заняться другими делами раньше, чем предполагал. Скажи-ка, пезон… что ты думаешь об Аньяисе и Пакеро?