Вечером, к неописуемому своему удивлению, Жан узнал, что перешел на третью ступень Сокровенного таинства Азы Гийи.

– Я давно разглядел в тебе незаурядные способности, Каллас, – сказал Верховный проктор, согбенный старик, чей одышливый сиплый голос глухо доносился из-под Скорбного лика. – Сначала ты проявил замечательное усердие в обычной учебе и с похвальной быстротой освоил все внешние ритуалы. А теперь ты пережил озарение… озарение в ходе первого же своего Смертного мучения. Ты избранник Азы Гийи, Таврин Каллас! Сирота, воочию видевший страшную гибель своих родителей… Самой судьбой тебе предназначено служить Всемилостивейшей госпоже!

– А… гм… каковы дополнительные обязанности посвященных третьей ступени? – спросил Жан.

– Смертное мучение, разумеется, – ответил Верховный проктор. – Месяц Смертного мучения, месяц нахождения на грани Смертного перехода. Тебе предстоит еще не раз испить изумрудное вино и познать иные способы приблизиться к нашей Госпоже, готовой принять тебя в свои объятия. Тебя будут вешать за шею на шелковой веревке, удушая почти до смерти, из тебя будут выпускать кровь, ты будешь отбиваться от напущенных на тебя ядовитых змей и барахтаться в ночном море, где обитают многочисленные слуги Азы Гийи. Я завидую тебе, младший брат! Я завидую тебе, только начинающему постигать наши тайны!

Той же ночью Жан бежал из Обители Откровения.

Упаковал свои скудные пожитки и кое-какую снедь, похищенную с кухни. Перед самым своим прибытием в Обитель Откровения он схоронил мешочек с деньгами под громадным валуном, примерно в миле от меловых скал, близ деревни Утоление Скорбей, снабжавшей обитателей скал всем необходимым. Этих денег хватило на обратную дорогу. Жан нацарапал записку и оставил ее на постели в своей новой одиночной келье, отведенной ему как посвященному третьей ступени.

Потом Жан в последний раз вскарабкался по каменным ступенькам над бушующим морем, в кромешной тьме, которую рассеивал лишь тусклый красный свет алхимических штормовых фонарей. Никем не замеченный, он добрался до верха храма, затем до верха скалы – и растворился в ночи.

– Черт… – потряс головой Галдо, когда Жан закончил свой рассказ. – Я рад, что меня отправили в орден Сендовани.

В вечер возвращения Жана отец Цеппи перво-наперво обстоятельно допросил своего воспитанника касательно пребывания в храме Азы Гийи, а потом позволил четырем мальчикам подняться на крышу с кружками тепловатого каморрского пива. Они сидели под звездным небом, по которому плыли редкие серебристые облака, и с нарочитой небрежностью прихлебывали хмельной напиток. Им страшно нравилось воображать себя самостоятельными взрослыми мужчинами, собравшимися посидеть вместе на досуге.

– Без дураков, – сказал Кало. – В ордене Гандоло нам через неделю давали сладкую выпечку и пиво. А каждый Праздный день выдавали по медяку, чтобы мы потратили по собственному усмотрению. Во имя Покровителя торговли и звонкой монеты.

– А мне больше всего нравится служить Великому Благодетелю, – сказал Локк. – Поскольку все наши обязанности сводятся к тому, чтобы сидеть на ступенях и делать вид, будто Благодетеля не существует. Когда мы не воруем, во всяком случае.

– Золотые слова, – согласился Галдо. – Служение Богине Смерти – для полных придурков.

– Но все же… тебе не приходило на ум, что вдруг они правы? – спросил Кало и, отпив глоток пива, уточнил свою мысль: – Что ты и впрямь призван служить Всемилостивейшей госпоже?

– У меня было время подумать об этом на обратном пути в Каморр, – ответил Жан. – И я решил, что они действительно правы. Только в другом смысле.

– То есть? – хором произнесли братья Санца, как часто делали, когда одновременно испытывали подлинное недоумение.

Вместо ответа Жан завел руку за спину и вытащил из-за пояса топорик – подарок дона Маранцаллы. Простой, ничем не украшенный, но ладный и превосходно уравновешенный – славное оружие для отрока, еще не вошедшего в полную силу. Жан положил топорик перед собой и широко улыбнулся.

– Вот оно как… – хором выдохнули Кало и Галдо.

Очнувшись, Локк обнаружил, что лежит на спине и смотрит в закопченный штукатурный потолок с поблекшей фреской. Фреска изображала беззаботных мужчин и женщин в нарядах эпохи Теринского владычества, собравшихся вокруг огромной винной бочки, с кружками в руках и веселыми улыбками на румяных лицах. Локк застонал и снова закрыл глаза.

– Вот он и пришел в чувство, как я обещал, – раздался незнакомый голос. – Все благодаря припарке. Превосходное средство при истощении телесных каналов.

– Ты кто такой, черт побери? – Локк пребывал не в самом благодушном настроении. – И где я нахожусь?

– Ты в безопасности, хотя я не взялся бы утверждать, что в полном порядке. – Жан Таннен с улыбкой положил руку на плечо Локка. Обычно безукоризненно опрятный, сейчас он выглядел не лучшим образом: изрядная щетина, чумазая физиономия. – А иные бывшие пациенты знаменитого господина Ибелиуса не согласились бы и с моим утверждением насчет безопасности.

Жан быстро сделал рукой пару условных знаков: мол, не волнуйся, можешь говорить свободно.

– Что за язвительные уколы, Жан? Хорошенькое вознаграждение за мои труды!

Незнакомый голос, похоже, принадлежал востроносому старику со смуглым лицом, сморщенным, как кора древнего дуба. Его темные глаза раздраженно поблескивали за толстенными очками. Одет он был в дрянную полотняную рубаху, всю в бурых пятнах то ли соуса, то ли крови, и горчично-желтый камзол устарелого фасона, вышедшего из моды еще лет двадцать назад. Кучерявые седые волосы были заплетены в тугую, упругую косичку на затылке.

– Я вернул твоего друга к берегам сознания, – произнес старик.

– Да бросьте вы, Ибелиус, Переландро ради! У него же не арбалетная стрела в башке сидела. Ему надо было просто отоспаться.

– Теплые жизненные соки в нем почти иссякли, в телесных каналах практически не осталось энергии. Он был мертвенно-бледен, бездыханен, жестоко избит, обезвожен и истощен.

– Ибелиус? – Локк попытался приподняться, не без частичного успеха, а Жан обхватил товарища за плечи и помог довершить начатое; комната плыла перед глазами Локка. – Собачий лекарь из Красного Затона?

Собачьими лекарями в народе прозывались незаконные врачеватели, не имеющие (подобно черным алхимикам) разрешения на профессиональную деятельность и не входящие ни в одну медицинскую гильдию; они лечили разнообразные хвори и телесные повреждения Путных людей Каморра. Если настоящий врач посмотрит косо на пациента, получившего рубленую рану в половине третьего ночи, и, скорее всего, вызовет городскую стражу, то собачий лекарь не станет задавать никаких вопросов – при условии, что ему заплатят вперед.

Конечно, обращаясь за помощью к собачьим лекарям, человек всегда шел на заведомый риск, ибо далеко не все они обладали достаточным мастерством. Среди них встречались поистине опытные целители, настигнутые жизненными невзгодами или изгнанные из профессии за преступления вроде раскапывания могил. Многие же были просто самоучками, которые приобретали практический опыт, излечивая последствия пьяных драк и грабительских налетов. А иные были натуральными безумцами или прирожденными убийцами – причем порой и тем и другим одновременно.