(Отсюда в моей памяти прекращается ровное течение баллады. В этом месте неизвестный автор английского текста рассказывает о Рюбен Пейне, старом океанском капитане, и о его судне «Зунд». Я припоминаю описание какого-то странного парусника — его мачты выкрашены в белый цвет, над гротом поднят русский военный флаг, к бортам привязаны черные бревна. «А в тумане бревна похожи на пушки! Бревна в тумане похожи на пушки. Знайте это, друзья!» Автор повторяет эти слова, жует их, наслаждается ими.
Плоско зарываясь носом в воду, парусник входит в широкий залив, защищенный остроконечной горой. Впереди открывается неправдоподобная перспектива далекой океанской гавани, с коническими курящимися горами, стадами китов у мыса. Так больше не рисуют чужие страны, но такими они были на гравюрах начала прошлого века.
Из воды торчат обточенные рифы и сглаженные волной каменные площадки, на которых с овечьим блеянием ползают матки котиков.
«Подождите, — говорит автор английской баллады, немного насмехаясь над своим положением пророка по обязанности, — попробуйте угадать, что будет дальше. Чем объяснить русский флаг, поднятый на „Зунде“? Для чего ему, белые мачты и бревна, торчащие с бортов (а бревна в тумане похожи на пушки — не забудьте это!)? Попробуем угадать, кого он встретит в заливе. Для этого мы, пока „Зунд“ огибает рифы, взберемся на вершину остроконечной горы и посмотрим вниз».
Возле котикового лежбища стоит другой парусник. На корме мы видим надпись «Штральзунд».
Матросы со «Штральзунда» ходят по берегу. Они бьют котиков тяжелыми дубинами, веселясь как убийцы. Автор с суровым и угрюмым мастерством описывает лежбище котиков. Их шерсть коричневая с проседью. У них длинные уши и сивые усы.
Я не видел битвы старых океанских парусников. Неисправимые аварии много лет назад вывели их из строя. Они были проданы разным речным компаниям — старьевщикам портов — и потом были отданы на слом и сгнили в глухих затонах. Они исчезли в морях так давно, что бойкие грузовые пароходы, сменившие их, успели превратиться в продырявленных, страдающих одышкой стариков с котлами, готовыми взорваться каждую минуту. Но места и моря, где шли корабли с просмоленными парусами и на фут наполненными водой трюмами, остались такими же, как во времена подвигов и обманов парусного флота.
Капитан «Штральзунда» стоит на спардеке в розовых, как заря, подтяжках. Его зовут Томас Холл. Я ясно представляю себе, как лицо его наливается кровью, он прыгает на коротких ногах, машет рукой: «Свистать всех наверх! В залив вошел русский фрегат». И эти слова, взятые из морского романа, не кажутся мне выдумкой. Так правдивы застланные туманом скалы, где всегда слышно кряканье топорков и гаг.
Матросы кидаются к лодкам, бросив шкуры убитых котиков на берегу, и «Штральзунд» подымает паруса.
Впереди мокрый туман. «Штральзунд» выскользнул из залива, ожидая залпа батарей фрегата.)
Пяти кабельтовых они не прошли, не слыша выстрелов вслед,
Когда шкипер хлопнул по лбу рукой и свистнул себе в ответ.
«Обман за обманом! — воскликнул он. — Да не будь я Томас Холл —
Здесь у вора шкуры вор украл и вора вор провел.
Куда девались мои глаза, когда я дал ход назад?
И будь я повешен, если тот корабль был русский фрегат!
Во имя всех шхун Ванкувера и всех твоих шлюпок, Мэйн! —
Все это проделал не кто иной, как старый Рюбен Пейн.
Он чинил и белил свой треклятый бот (пусть дьявол его возьмет!),
Но я узнал декгауз его судна, и он от меня не уйдет».
(Здесь снова из памяти моей выпадает целая страница. Я неясно припоминаю, однако, ее смысл. Томас Холл отдал в рупор хриплое приказание, отрывистое как охотничий крик. «Штральзунд», приспустив паруса, медленно повернул обратно к заливу. Он продвигался, осторожно нащупывая воздух бугшпритом, как слепой матрос костылем. В английском тексте здесь стоит характерное, но вряд ли переводимое выражение: «Его доски дрожали, и каждый чувствовал себя не в продвижении вперед, а в опускании куда-то вниз». К сожалению, я не могу вспомнить потрясающую перебранку двух капитанов и описание начала битвы парусников в едком морском тумане.)
В ответ ему звонко щелкнул затвор, и залп раздался в упор,
Холодный, длинный унесся крик, и снова щелкнул затвор,
И резкий, рваный, щемящий треск начавшейся стрельбы
Терялся в плотной туманной мгле, как разговор судьбы.
И туман все полз, и в нем был скрыт весь мир со всех сторон,
И каждый стрелял туда, где ему послышался крик или стон.
И в молчании дня вперед-назад только ржавый скрипел штурвал.
Да с ржавым скрипом каждый моряк зубами душу сжимал
И слушал свист, несущий смерть, и видел близость конца,
Стирая жестким рукавом холодный пот с лица.
(Еще одно замечание. Я не знаю, достаточно ли я точно передал описание этой великой битвы. Вот упущенная мной, кажется, подробность: «Туман удлиняет предметы, и матросы должны были видеть мачты и паруса огромными, как тени на вершинах гор».)
Как вдруг раздался сдавленный крик, словно кто-то воздух ловил.
Это раненный насмерть Рюбен Пейн, как женщина в муке, вопил:
«Том Холл, Том Холл, сумел твой глаз мишень в тумане взять.
Так вот где был мой последний час. О, если бы мог я знать…
Отлив пройдет Лаврентьев проход, но мне не вернуться с ним,
Не увидеть седого руна волны, скользящей по галькам сырым,
Не ложиться в дрейф рядом с тральщиком, не тянуть морской улов,
Не следить в непогодную хмурь глазки веселых огней маяков,
И горько мне. В этой хмурой стране для себя я конец нашел.
Но придет и твой беспощадный суд — и вспомни меня, Том Холл».
Другой усмехнулся, как жирный кот: «Ты это славно сказал.
Ступай просить суда у моржей на скаты приморских скал.
Пусть с миром ползет до адских ворот твоя душа, пират,
Поверь, я утешу всех твоих вдов и выпью за свой возврат».
(Конец Томаса Холла рассказан неизвестным автором с той же черствой сентиментальностью и скаредной мелочностью в описаниях. Я не стану передавать их.
Поваром на «Штральзунде» был старый финн, и, говорят, он был колдуном. Он тремя царапинами надрезал конец пули и убил Холла. Том Холл упал на палубу и, падая, успел крикнуть: «Во всем виноват туман. Проклятый туман!»)
Услышал ли это добрый туман? Но едва он окончил речь,
Как туман осел и пополз к воде и словно начал течь.
Он слегся, как парус, спущенный вниз, раздался, спал к сторонам,
И все увидели море, лазурь и котиков по берегам.
И с плеском прилив наползал в залив стадами серебряных грив,
И люди, омытые блеском лучей, стояли, глаза опустив.
И легкий ветер скользнул в снастях, завяз горбом в парусах.
Но никто не вертел тяжелый штурвал и трос не держал в руках,
И Рюбен Пейн тяжело вздохнул последним вздохом своим,
И Том Холл сказал: «Одному капут. Пора и мне за ним».
В глаза его пал великий сон свидания с черной землей,
И он говорил, как сквозь дрему больной, с прижатой к ране рукой:
«Западный ветер… сломанный лед… он мне ничего не несет…
Отмойте палубы… кровь с борта… и бегите из этих вод…
Эй, „Зунд“ и „Штральзунд“, ровно делить!.. Шкуры поровну всем ловцам,
Вы встретите новый день, но Том Холл никогда не встретится вам.
Он навеки ушел от пьяной волны и от грязных рыбных снастей,
И теперь он уснет на тех берегах, где лежбище сивых моржей.
Держите на запад и снова на юг, где льдов и туманов нет,
Пусть там веселые девушки услышат его привет.
И вы не несите его к холмам и не ставьте каменных плит,
А заройте его у песчаных дюн, где Беринг был зарыт,
И рядом пусть ляжет Рюбен Пейн — он знал, как сладок бой,
И покиньте нас, и потом подчас вспоминайте между собой».
