В настоящее время Ном — маленький чистенький городишко с четырьмя тысячами жителей, аккуратными деревянными домами с острыми башенками и веселыми красными крышами. На его улицах можно встретить кого угодно — американцев, негров, китайцев, эскимосов, норвежцев, даже русских и кавказцев — осетин и ингушей, в большинстве скупщиков пушнины. В Номе есть целая кавказская колония. Когда об этом мне рассказывал Кнудсен на шхуне, я ему поверил только наполовину. Откуда могли попасть кавказские торговцы на Аляску?

Кнудсен говорит, что кавказцы переселились в Ном на его памяти. Некоторые из них приехали из Америки — из Сан-Франциско, другие, по его словам, двигались через Сибирь. Впрочем, я сам убедился в справедливости его слов.

Я встретил Алихана Мальсакова в первый же день на главной улице Нома, сырой, узкой и довольно оживленной. На этой улице все было, как должно быть в городах, но казалось маленьким и каким-то портативным. Карманное издание настоящего города. Даже в углу, как в больших городах, торчал траффик — полисмен с дубинкой, наблюдавший за движением. Рядом с ним стоял высокий, рыжий и остроносый парень, куря трубку и перекидываясь словами с японцем-подмастерьем, киснувшем у зеркального входа в парикмахерскую Кими Окохира. Мимо дверей парикмахерской, сося табак и выплевывая жеваную резинку, текла номская толпа. Отвратительная манера плеваться по сторонам не считается здесь неудобной или неприличной. Жевательная резинка продается в любых количествах, маленькими пачками, в синих обертках и в серебряной бумаге, как плиточки шоколада. Если вы любитель сладостей — можете жевать резинку, пропитанную виноградным или апельсинным сиропом. Если вы тайно выпиваете и боитесь быть изобличенным в этом пороке, караемом в Америке со всей строгостью закона, — жуйте мятный чьюин-гэм, который изготовляется специально для нарушителей сухого билля. Кроме резинок в Номе жуют табак и еще какую-то дрянь зеленого цвета и горькую на вкус. Эта привычка вносит постоянный налет неряшливости в господствующую везде опрятность.

Я остановился возле самых дверей парикмахерской «для джентльменов самого высшего качества», как гордо заявляла вывеска, рассматривая выставленные в витрине аппараты. По улице с гудком несся куда-то маленький очумелый «форд», которым правил толстый, мордастый господин, не брившийся, судя по растительности на его щеках, целое столетие.

— Алло, Магомет! — окликнул его по-английски человек, стоявший у двери. Он говорил со странным и необычайно знакомым акцентом, от которого за версту несло шашлычной и добрым кавказским вином. — Шэв йорсэлв, фэллоу! Абскобли свое физиономие!

— Алло, — сказал я, стараясь обратить на себя его внимание. — Вы с Кавказа?

Он поглядел на меня и несколько мгновений молчал, опустив губу, как очень изумленный человек. Затем он сразу заулыбался и закричал, ударив себя несколько раз ладонями по груди:

— Ва, ва, ва, ва! Теперь знаю. Русопет, который приехал с Кнудсеном. Аткуда приехал? Кто такой? Балшевик? Атчего не позволяете торговать честным коммерсантам? Ва Владикавказе был? Письма привез?

Оглушенный этим диким наскоком, я не знал, что ответить.

— Ну, ну, я пошутил. Все равно приятно увидеть земляка. Ходи на мое квартира — будешь гость. Валаги-биллаги, давно не видал русского из России!

Он потащил меня к себе, разговаривая сразу по крайней мере на пятнадцати языках, сдобренных, как перцем, крепким американским жаргоном.

В его доме нас встретила маленькая, смуглая, птичьего вида женщина, тоненьким голосом воскликнувшая: «Алихан!»

— Вот моя клуч[6],— добродушно сказал Мальсаков, — Мэриэнн. Она метиска. У нас есть и дети. Настоящие ингуши.

— О Алихан, опять вы называете меня вашей клуч, — жалобно и безнадежно залепетала женщина. В ее голос врывались почти плачущие нотки. — Но я не клуч, я не индианка. Вы всегда, всегда оскорбляете меня. Джентльмен подумает, что я действительно клуч. Но я не клуч, не клуч. Вы прекрасно знаете, что только мой прадедушка со стороны матери был из цветных, но мой отец швед и моя мать белая, и все…

Домик Алихана состоял из нескольких чистеньких комнат с дощатым полом, дорожками на стенах и большим граммофоном. На столе стоял «Биг-Бен» — большой будильник с нарисованными на циферблате дикими людьми в фантастических костюмах. По замыслу американца-художника, это должно было изображать Кавказ.

— Смотри, пожалуйста, — чванно сказал Алихан, — так, как я живу, у нас на Кавказе никто не живет. Здесь, в Америке, на все нужна голова. У кого есть голова — тот здесь сам голова. Кто умеет сколотить доллар — везде тот будет первый человек.

Дверь открылась, и в комнату вкатились дети — мальчик и девочка, черноглазые, стриженые и необыкновенно похожие друг на друга. Алихан поманил их пальцем.

— Агами, Зейнаб! Они у меня понимают по-английски и немножко по-ингушски. Агами, иди сюда! Кем ты хочешь быть? Он хочет быть Роккифеллером. Хороший мальчик. Настоящий галгай (ингуш). Ай, джан!

Мэриэнн поставила на стол жареную оленину и бутылку безалкогольного пива. Затем она сняла со стола банку с маринадом серого, мутного цвета. Это было блюдо, которым специально славится Аляска, — острые маринованные солмонс бэллис — лососьи пупки. Алихан пришел в хорошее настроение и, с коварным видом подмигнув мне, вытащил из какого-то тайника в полу маленькую бутылочку с бесцветной жидкостью.

— Это будет лучше, чем безалкогольный пиво. Закусим, а потом поговорим. Объясни мне — зачем советская власть не разрешает покупать пушнину? Пушнина у чукчей дешевая — в Америке дорогая. Если чукче дать бутылку спирту, он отдаст совсем даром. Ведь я кавказский человек, свой человек, пойми, друг! Скажи большевикам, что мы очень просим — пусть нам разрешат торговать. Американцам пусть не разрешают, а нам разрешат.

Он сразу, один за другим, опрокидывал в рот крохотные, как наперстки, стаканчики виски. Я не стал пить, и он не особенно настаивал. Вскоре его совсем разморило, и он принялся философствовать на тему о переменчивости мира:

— Отчего весь свет идет головой вниз? Ничего нельзя узнать. Например, как раньше американцы пили виски? Маленькими-маленькими глоточками, — это называлось «ту сип», а теперь потихонечку опрокинул бутылку, чтобы не увидал полисмен, и пошел… Когда я сюда приехал, доллары сами текли тебе в руки. Хочешь — открой духан, хочешь — торгуй, хочешь — бери пэн и кирку (инструменты золотоискателей), иди на бичи или на кирки за золотом. Теперь до золота никак не доплюнешь. Наш жизнь стал как шашлык из собачьего хвоста. Ни съешь, ни повэртишь, Синдикат все съел. Сосут землю драгами, ставят бойлер, пускают пар, моют тысячу тонн в день — все равно толку мало. Старатель идет на дальний Север — за Нунаок и мыс Барроу. Там еще можно работать в одиночку. Там есть много больших лагерей, энд сем эскимо-трайбз…

В увлечении разговором Алихан перешел с русского на английский язык, который был ему более привычен, потому что на нем он разговаривал с женой и детьми.

Да, некоторые эскимосские племена только и живут тем, что гонят спирт для проспекторов. Там прощупали все ручьи по тундре. Весело живут. Упряжка собак там стоит полторы тысячи долларов, а за одну добрую луковицу там дают три доллара, ни больше ни меньше.

Я с трудом распрощался с гостеприимным ингушом, отговорившись тем, что мне нужно идти в оффис пароходной компании «Гардвуд и братья», чтобы навести справки о пароходном сообщении с Азией.

В жизни полуострова Сьюард, на котором находится Ном, золото играет важную роль, но все-таки не исключительную. Конечно, добывание золота было решающим моментом в создании аляскинских городов, но теперь, помимо него, развилась также добыча других ископаемых — угля, олова, меди. Разведки на эти ископаемые сделаны во всех уголках Аляски. Нет ни одного усовершенствования в горной промышленности, которое бы здесь не применялось. На золоте работа ведется и летом и зимой. Во время морозов действуют огромные комбинированные установки, совмещающие в себе котлы для отпаривания мерзлоты, землечерпательные и золотопромывные машины.