— Я молод, Коля, хочу все перепробовать и уж потом остановиться на одном.
Вот тебе и молод: умер 44-х лет…
15/XII
Был у меня Бояджиев и говорил об Отелло.
— Огромная разница между тем, что я видел в последний раз и видел вчера. Может быть, она не так ощутима тебе. Замысел твой воплощен значительно яснее, чем это было в первой редакции. Но этот замысел не полностью осуществлен в первой половине роли, точнее, в сенате. Стройная поэтическая форма, которая опережает существо, которая опровергает твою простоту и наивность роли, надо убрать совсем. Она является существенной преградой между тем, что тобою задумано, и тем, что ты делаешь после сената и что является в исполнении наиболее ценным.
Сложность Отелло в том — в нем простота чувств, их детскость должны быть воплощены в шекспировской форме, должны существовать в накале шекспировских страстей. Должна быть поэтичность в элементарном выражении. Всякое исполнение с «блеском» формы, с ощутимым мастерством несет неизменно и рассудочность и холод. Юрьев был в Отелло[285] обдуманный, благородный, расчетливый и потому — холодный. Остужевского Отелло охлаждали прекрасные интонации, которых нельзя было не заметить, хорошо звучащий голос, на который актер просил обратить внимание, — это делало роль неизменно рассудочной и охлаждало ее. Такое внешнее благородство мешало мне и в твоей прежней редакции.
Человеческая простота, которую ты нашел сейчас, мне нравится, она меня волнует. Очень нравится, когда ты играешь обессиленного в борьбе Отелло.
Это — золотой фонд, а как он обставлен? Видно, что спектакль не фаворит. Я бы не позволил никаких замен, тем более, по таким пустячным причинам, как вчера.
Спектакль ренессансный, Яго — Петросян — его отрицание. Это мелкий человечек, жулик. Это снижает образ самого Отелло, и Ю.А. это надо бы знать.
Яго Отелло должен быть противен как представитель иного мышления. Чтобы подогреть себя, он представляет для себя измену Эмилии, должность, которой его лишили. В самом же деле — это разность мировоззрения.
Нельзя так небрежно относиться к самому лучшему в театре, не меркнущему, а растущему спектаклю, лучшему спектаклю театра.
Дездемона. Она ушла от отца. Должна быть отчаянной. А в таком исполнении она не может изменить. Надо, чтобы могла, но не будет, потому что страстно любит Отелло.
Конкретный совет:
Не начало роли определяет последующее. Наоборот, надо посмотреть на начало с точки зрения исполнения роли в третьем, четвертом, пятом актах. Там созрело. Там мужественная правда солдата, с огромным сердцем, душой. Не надо бояться, что он мужик простой и неизысканный, в чем раньше обвиняли тебя. Право на некоторое изящество и одухотворенность в роли есть, но нужна мера.
В общем, поздравляю тебя с огромным успехом. Эта работа показывает, что ты, безусловно, становишься трагическим актером. (Ах, Гриша, Гриша!.. Конечно, я вырос… Но ужель вырос из того «ничто», что я представлял из себя, по заверению критиков в печати?! Вот почему мы, современные «искусники», и не можем с вами договориться ни на одном вопросе!)
— Я очень рад, что так все получилось. Но ты не все помнишь, не все правильно пересказываешь. Самое трудное мне было — поверить. Ты вместе с другими критиками в ВТО лишил было меня веры в свои способности играть Отелло, ты не нашел, по чести говоря, во мне этих возможностей в принципе. Не в том дело, что тебя хвалят или ругают, а в том, с чем это делается. Твое право и обязанность были мне сказать, что это вот — то, а это — никуда негодное… тогда бы мне, как и каждому, было бы легче жить и работать, но этого не случилось… к большому огорчению…
В принципе, я ни от чего не отказался, Гриша. Ни от формы, которой я придаю, очевидно, большее значение в искусстве, чем ты, признающий ее, но как-то умозрительно. Не отказался и от существа. Все это, как мне кажется, такое, как оно должно быть в моем исполнении. Весь вопрос в той или иной зрелости роли. Содержание оперлось — выросши, конечно, ведь я работаю и расту — на мастерство, форма нашла оправдание, стала органичной, ушли нитки… Ясно, что многое изменилось, стало глубже и, как ты говоришь, проще, но разве на пустом месте все это могло бы быть?! Так же я не отказался от своего пристрастия к стиху. Я опять признаю, что роли, написанные стихом, не должны стыдливо прикрываться прозой. Роли, написанные прозой, я буду играть, как роли, написанные прозой. Роль я играю, написанную в стихотворном размере, с соблюдением строчки и прочими непременными условиями для читки стиха, и, как видишь, это тебе теперь не мешает.
— С твоим утверждением стиха и формы я не согласен и теперь!
— Ты не замечаешь, как сам себе противоречишь. И не только в этом. Сейчас я подчинил одно другому. Но на это надо было время… и всю мою силу воли. Чтобы не уйти с совещания в ВТО после речей знаменитых критиков, искусствоведов, шекспироведов, в лице Морозова, Юзовского и проч., когда вы вырвали у меня почву из-под ног, когда Ю.А., наконец, понял, что перед ним — посредственный актер, уйти с совещания, не кончить жизнь самоубийством от стыда и позора и начать работать, невзирая ни на что и ни на кого, даже на Ю.А., хоть это дьявольское упрямство, на это нужны были силы. Роль сделана, к большому моему сожалению, не благодаря критике друзей, а вопреки ей.
— Ю.А., к сожалению, поддается влиянию быстро, Юзовский же давно потерял душу, хоть и не без способностей человек… В общем, еще раз благодарю тебя. Твой пример для меня поучителен.
— О монологе: нет, это не нечто проходное, чтобы настроиться, для того чтобы обелить Дездемону и оправдать себя. Это — большой и умный ход Отелло. Рассказывая, он не мог не увлечься тем, что говорит, благодаря своему характеру. А то, что он рассказывал, касалось его лично и кровно. Эпоха богата была рассказчиками, и мимо этого пройти мне не хотелось. Словом, монолог — его живая жизнь, прожитая в муках и страданиях, его боевая история. А это не скажешь ни сухо, ни протокольно. Что тебе дорого и тебя волнует, об этом не умолчишь, не скроешь, даже если хочешь. Это могут делать дипломаты. Отелло не дипломат. А кроме того, ему незачем все это скрывать, он не хочет этого скрывать. Он хочет всех сделать причастными к его счастью, а следовательно, и подходу к счастью. Это воскрешенная, живая жизнь. Надо, чтобы зритель знал это. А кроме того, в роли он дальше не повторит ни разу того, что говорит здесь.
— Ну, в это ты сам поверишь и найдешь. А может быть, тебе помешала заминка, которая произошла на сцене, как ты говоришь. Еще раз спасибо за наслаждение. Прости меня, что я в свое время нечутко подошел к тебе. Я поздравляю, это большая и настоящая победа.
16/XII
Хоронили Игоря Савченко…
Речи… речи… Столько лжи… Правильно сказал Пырьев над гробом, что при жизни не бережем, умрет человек, говорим пышные речи.
Умер человек в 44 года, со здоровым сердцем и мозгом восьмидесятилетнего старика, как показало вскрытие.
Поди-ка найди ему замену, найди замену Эйзену[286].
11/XII
«ОТЕЛЛО»
Весьма посредственный спектакль.
Пробовал упростить монолог в сенате. Но понял, что убирать в монологе «биографию» — не надо. Интонации, долженствующие отобразить ритм, темп, смысл, отношения, картину, не должны быть уничтожены, а только должны быть подчинены смыслу, состоянию, мысли. Будет это выполнено, и все станет на место. Одно же без другого есть обеднение поэтической формы. Никому не приходило в голову менять темп или тональность в бетховенской сонате. Как будто стих не такая же железная форма, как ноты Крейцеровой. Это идет от недостаточного знания законов стиха, а в конце концов — от дилетантства.
20/XII
