Интересно было бы, чтобы он оформил свои мысли в письменной форме, потому что они оригинальны.

24/IV

ЛЕНИНГРАД

«ОТЕЛЛО» (Выборгский Дом культуры)

Хотя наша кассирша говорит, что нет аншлага, но народ висит гроздьями и стоит у стен толпой…

Для меня сегодня был хороший спектакль. Поставил себе цель найти новые средства выражения того же внутреннего логического хода, но менее изнуряющие. Сдержанно и тихо играл с отдельными всплесками: первый, второй, начало третьего и четвертый акты. В полную меру играл главную часть третьего акта и весь пятый. Очень интересно. Надо продолжать в этом духе. Это может расширить палитру, и играть станет легче… Прием отличный. Аплодисменты на выход, на уход из сената, на уход с Кипра с Дездемоной, на уход с первой половины третьего акта. Бурные после третьего акта, на обморок, на «козлы и обезьяны», и неистовые после финала.

Сегодня я очень любил Дездемону. Сегодня я нашел новую мизансцену: душил второй раз, целуя. Я не уверен в ней, но как-то мне интересно это. Надо проверить.

25/IV

«ОТЕЛЛО» (Выборгский дом)

Сегодня другой спектакль и другая публика, а с этим и другая реакция. За кулисами дожидалась меня группа студентов театрального института, поздоровались и стояли молча со слезами на глазах. Как мне это дорого все! Ужель я все-таки делаю большое дело?! Играл во многом по-новому, в развитие того задания, которое поставил себе в прошлый раз.

Сердце протестует и отказывает мне в поддержке. Приходится всячески экономить свои силы.

В основном играл только пятый акт. Жаль… очень жаль…

Но находки интересные: на Кипре громко только: «О радость»! — и хохот вслед за этим. В ответ — бурный прием. И то же самое, когда подбегаю к Дездемоне и колочу себя в грудь от радости. Четвертый акт — весь в себе. «Отелло болен, Отелло очень болен», — говорил Ю. А… Это сегодня мне дало возможность существовать в другом ключе. Весь в себе, говорит то ли с партнером, то ли с собой, не поймешь порой. От этого многое стало и верней и лучше. Словом — живой спектакль. Живое общение, глаз, ухо… Все это создало новые условия и новые выражения их. В последние спектакли стала расти любовь к Дездемоне.

26/IV

Слушал Андроникова[264]. Чудесный человечина. А его колхозник[265] на могиле Лермонтова согрет такой любовью, что вызывает к его автору большое чувство уважения.

27/IV

«МАДЛЕН ГОДАР»

Райкому обещали показать «Особое мнение»[266], но спектакль далеко не готов, поэтому вытащили «новинку».

Кстати, «новинка» прошла за год 23 раза!

А сколько таких спектаклей, на которые израсходовано по сотням тысяч и которые прошли по нескольку раз?!

Ю.А. и некоторые артисты нашли, что спектакль шел хорошо, а я играл «прекрасно»…

Низко же пало наше искусство, если это стало выглядеть на общем фоне «прекрасным».

Спектакль прошел на редкость вяло и пониженно, я продолжал спать…

28/V

«ОТЕЛЛО» (театр оперетты)

Последний спектакль сезона.

Роль получает новое дыханье… Чувствую сам… работа не проходит бесследно. Сильно играл пятый акт. После «Привет Отелло доброму» я пошел, хватаясь за воздух руками, потом, закусив правую руку зубами, несколько раз прокричал, нет, издал какой-то животный звук, стараясь заглушить его, стараясь унять смятение души… Звук получился непонятный и потому выразительный очень.

27/VI

Ю.А. предложил мне директорство в театре.

— Не говори сразу нет. Подумай. Комитет за тебя. В театре твой авторитет очень высок. Можно найти форму, при которой руководить театром тебе будет легче. Сейчас не отвечай. Оставим разговор до Одессы.

Чего ждать, Ю.А.? Я сразу говорю нет!.. Я не смогу прикрывать собою то, с чем я не согласен, с чем воюю и чего мне не исправить…

30/VI

ОДЕССА

Шумная встреча, с речами, народом, оркестром. Фоторепортеры, любопытствующие, будущие зрители, представители… Впечатление, что ждут как дорогих гостей. Говорят, что интерес к театру большой.

1/VII

«ОТЕЛЛО» (оперный театр)

Какой театр![267] А как легко говорить. Какая слышимость, несмотря на большие размеры! Прелесть! Великолепный, праздничный театр. Именно театр.

Сколько проверенных, прекрасных театральных зданий оставили нам строители прошлого, а не только перекрыть их, похожего сделать ничего не можем.

Но дышать нечем. Рубашки меняю после каждого выхода. От жары к концу спектакля пропал голос. Пришлось прибегнуть к ментолу.

В театре 1750 мест, а народу собралось тысячи три. Все проходы забиты. Оркестровая яма полна. Наших оркестрантов задавили.

В зале исключительное внимание. Характерно, что в одну из трагедийных пауз на галерке какой-то остряк (в каждом городе найдется такой разряд публики) умышленно громко чихнул, желая привлечь на себя внимание. Как единодушно и с каким негодованием зашикал на него зрительный зал!

Играли собранно, подтянуто, в темпе, темпераментно. В таком темпе с начала до конца мы еще, пожалуй, не играли. Сдержанно и неохотно берут от меня юмор(?). Я было начал расценивать это как ослабление интереса и внимания, но после окончания третьего акта поднялся такой единодушный крик «Браво, Мордвинов», какого я еще не знал в своей жизни.

Обморок аплодисментами не приняли, а только как-то замерли, как будто зал был пуст.

Как-то у наших критиков повелось, что пересказ содержания роли, кстати мало индивидуализированный, не восполняет отсутствующего анализа (исполнения) роли. Да и пересказ-то ведется от «вообще», а не от того, как роль понимает данный актер. Сохраняю письмо к А. Г. Образцовой[268] по поводу рукописи книги обо мне.

Дорогая Анна Георгиевна!

Сделал все пометки. При желании карандаш можно стереть, а с пометками не считаться.

За счет того, что, с моей точки зрения, может быть выпущено, надо было бы сказать о Кавалере. Это роль этапная.

Кое-что для меня явилось новым.

Так, Соболевский, с легкой руки Ю.А., стал декоративен… Не согласен. Это неверно.

Кое-какие «показные» черты характера были включены в образ умышленно и играли весьма заметную и положительную роль в характеристике. Но они были минимальные и преднамеренные. А кроме того, «декоративное» не в силах повергать в обмороки, да еще старых партийцев. Оно не вызовет той ненависти в зале, которую удавалось нагнетать мне и на основе которой Ю. Д., приходя, говаривал: «Боюсь, не кончится добром, Коля!» Оно не заставит коммунистов бросаться на сцену с револьвером в руках, как это бывало на моих спектаклях в НКВД.

Кстати, эти примеры, чрезвычайно редкие в биографии актеров, были бы в книжке интереснее и правдивее, чем то, что вы нашли нужным сказать о Соболевском.

Эта страница в моей биографии чрезвычайно мне дорога, она говорит о моем вмешательстве в жизнь и явилась принципиальной победой: так в те времена «врагов» не играли. Я едва ли не первый или один из первых сыграл «врага» жизненными, реалистическими средствами, благодаря чему он так сильно воздействовал на зал, за что мне и попадало на всех дискуссиях, где велись споры о том, как надо играть отрицательную роль. А Ростов, хорошо знакомый с такого сорта людьми, в один голос говорил, что такого они знали.

О Карле[269].

На меня Ю.А. обиделся сильно и надолго за то, что я протестовал против предложенного им решения спектакля и ролей. А Виноградов — художник этого спектакля, воплотитель этого порочного решения, а может быть, и автор его — в натянутых отношениях со мной и до сих пор.