До чего хороша роль, боже мой, как хороша!

Дивный костюм, грим, тексты, мизансцены…

К великому огорчению, группа так много отдала началу съемки, что на главное времени не хватило и два последних монолога сняли наспех.

Ужасно беспокойно.

Из-за Отелло я затеял весь сыр-бор и вдруг это — не «то». Все наскорях, спешно, необдуманно… Беда, да и только.

26/X

Ну так и есть. Запороли материал, осветили неправильно. Центральная фигура — Лир оказался между двумя дочерьми не освещенным, а статичные фигуры дочерей прут белыми блинами, без разработки. […] Не использовано преимущество телевидения — крупный план. Конечно, не может быть никакого иного решения, кроме как пересъемка. А ее они боятся хуже огня. А в таком случае мне не добиться никаких результатов, кроме как отказаться от съемок совсем. И в этом случае я буду во всем виноват…

Что же делать?

27/X

Снимали монолог из «Трактирщицы».

Монолог произвел на всех хорошее впечатление.

Приходили, говорили, смеялись… набралось много артистов, рабочих, других работников театра. Смеются, довольны…

Да… очевидно, спектакль был много выше тех, которыми пробавляемся сейчас.

В роли я чувствую себя легко и свободно и играл с удовольствием.

Но зато… теперь ясно, что это все — последнее.

28/X

Места себе не нахожу. Что там делается?

Смотрели подмонтированные куски из разговора с Сурковым: мило, серьезно, индивидуально, смотрится.

Завтра сдача ленты совету. Режиссер просит не приходить, то ли боится, что будут долбать, то ли опасается меня.

Не приду. Я и сам не хочу переживать неудачу и стеснять их в высказываниях.

Кстати, мне кажется, что «Маскарад» у меня сейчас интереснее, глубже, мотивированнее, хотя и в том варианте есть свое лицо, своя сущность.

30/X

«ЛЕНИНГРАДСКИЙ ПРОСПЕКТ»

Сегодня в 8.25 идет моя лента по телевидению. Сам я не видел целиком. Основное видел без звука и вообще…

Изображение плохое.

«Ленинградский проспект» снят с грубейшей ошибкой оператора, маловыразительно по кадрам, основной объект опять (как и в «Лире») притемнен… в каком контексте все это идет, не знаю…

Словом — мука.

Очевидно, все внимание мое сегодня будет не на сцене, а там.

31/X

Редактор передачи:

— Не хотим говорить об огрехах. Они были, но о них не хочется говорить, так хороша передача. У нас праздник. Приносим благодарность Н.Д.

В передаче полностью представлен Мордвинов — актер и человек, как мыслящий художник, и очень интересно представлен. Решаем после праздника смотреть и работать дальше. Включить Лира, дописать концертную деятельность. Кое-что переозвучить и чистить, чистить… Вернуть разговор о солнце с Сурковым.

— Лента признана уникальной и должна быть тиражирована. На студию было такое количество звонков, после передачи и утром, и ни одного плохого отзыва, а ведь мы получаем такие! Отмечают душевность. Вот вам и результат наших усилий.

18/XI

Говорил с Усовым и Чаплиным о сценарии «Короткое замыкание». Рассказал, чем и почему недоволен тем, что они сделали с повестью и главным действующим лицом. Предложил свое и усложненное представление об образе и, кажется, испугал режиссеров. Ну так им и надо. Делать то, что они предлагают — твердолобого и прямого, как телеграфный столб, — не буду. Не хочу.

Говорил, что из самобытного сделали знакомое. Вместо интересной и захватывающей поэмы об электричестве и власти человека над ним… Ведь в единоборстве человека с гигантской силой выявляются превосходные черты характера человека. А сейчас сюжет с массой знакомого и нетипичным, маленьким человечком в центре. Это — прошлое искусства.

Поэзия — власть над громадной силой. И в этой ситуации пропеть гимн характеру.

Утеряна поэтичность повести, настаивают даже не на психологии, а на занимательности.

Человек и стихия, которой управляет человек. Да, с ошибками большими, но чем они больше, тем интереснее, как он выберется из них.

Человек не придаток машин, а творец, их повелитель. Поднять человека до творческого отношения к жизни, до подвига.

24/XI

«ЛЕШИЙ» (МОСКВА)

Дирекция настояла, чтобы играл я, а у меня нет никакого желания. Вчера была «репетиция». Ю.А. перед репетицией сказал напутственную речь.

Понял, что от меня хотят всего того, что узаконено со времен первых постановок Чехова в МХАТ и чего я никак не могу выполнить. Очевидно, не имею на это душевного права. А то, чего я хочу, встречает отпор.

И тем не менее, работая эти четыре дня над ролью (я забыл текст начисто), чувствую, что меня опять и опять тянет взорваться и взорвать материал.

Почему он Леший?

Только ли потому, что он в лесу, или потому, что он другой, непохожий, с дичинкой (для других), со своими свежими, от природы взятыми чувствами, мыслями, желаниями. И тогда он может быть трактован как угодно коряво, не прилизанно, не плакатно, нервно, взвинченно, протестующе, вызывающе.

Мне в нашем спектакле многое мешает. Очень хороший исполнитель Федора, а мешает потому, что он, Федор, хотя и на другой основе, несет качества, нужные мне для Лешего. А дублировать его мне не захотелось с самого начала. Я и проиграл, не найдя ничего другого… остался между двух стульев. Мягкость — новое для моего актерского существа, лиричность — не восполнили основного в характеристике образа. Я показался в новом качестве на сцене, но не сделал характера в пьесе. Он вял, неубедителен, не приведен к бунтарскому вызову финального монолога. Он не вырывается из этой среды.

Попробую сегодня разрушить все, что делал до сих пор […]

Полный зал.

Великолепный текст и очень хорошие исполнители. Это так редко в наших театрах. Говорить текст — одно удовольствие, такой он свой для каждого образа, такой сочный и глубокий, то душевный, то ироничный… И это все прекрасно чувствует сегодняшний зритель. Он так внимателен и как будто приятно удивлен и смеется и наслаждается.

Пьесу бы, как баховскую мессу, разыграть, плести, как кружево. В значительной мере это умение утрачено. Потеряно потому, что не на чем было растить его, потому, что забыли о нем позаботиться, потому, что уже никому в голову не приходит, что оно возможно. А если и возможно, то не придет само собой. В лучшем случае, в театре разрабатывается та или другая роль, а не роли, не ансамбль.

18/XII

«Мосфильм» предлагает пробу[548] на «Секретаря обкома» — Кочетова — рязанское дело.

Увы, зритель редко отличает плохую роль от плохого исполнения.

Я не хочу, чтобы обо мне так думали, тем более что пока нет оснований сомневаться в своих способностях.

А перспективы?.. Ну, отказываюсь, ну, протестую, ну, бунтую… А что дальше?

Перспективы… да нет у меня перспектив. Будет роль — сыграю, не будет, то есть не напишут или не возьмут написанное, и — не сыграю…

А мечты…

Есть два рода мечты, разные и противоположные… Одна — действенная, конкретная и направленная, а другая мечта — маниловская.

Цену последней я знаю, и она меня не увлекает, не успокаивает. А вот от реальной мечты меня оберегают и дирекция и товарищи, берущие всю нагрузку на себя. Живу, как в коммунизме.

А тут еще…

Душевная слабость стала брать верх, повергает в уныние и пессимизм… должно, старею…

Лишь бы не сдать своих позиций в искусстве.

20/XII

Говорил опять о кочетовском сценарии.

Прообраз рязанца я играть не буду. Кочетов с режиссером стыдливо обходят все мотивировки образа, обескровливают его, лишают его поводов, побудивших принять не только решение, приведшее к самоубийству, но и вообще — к какому бы то ни было решению. Сузили возможность говорить на большую и интересную тему. Не дают? Тогда и мне делать нечего.