Я пробормотала «до свидания», и хендлер вывез меня из комнаты. Мы поехали по коридору. Я окончательно пала духом. Даллас теряла рассудок, прежняя личность Лейси стерта; осталась только я, но, по иронии судьбы, я привязана к креслу. Я не могу ждать, пока меня явятся спасать Джеймс или Релм. Надо оглядеться в этом корпусе и разобраться, как отсюда выбраться. Я знаю, чего Программа от меня хочет: безмятежного спокойствия. Придется вспомнить актерские навыки.

– А можно попросить, чтобы вы мне устроили экскурсию? – сама любезность, я повернулась к хендлеру. На его губах мелькнула улыбка, и он коротко взглянул на меня. Глаза у него орехового цвета – не незабываемо голубые, как у Джеймса, но, кажется, добрые. Он явно более человечен, чем остальные, – за исключением Кевина.

– Сейчас поздновато для экскурсий, – сказал он негромко. – Может, завтра.

Я выпрямилась, разочарованная, но не обескураженная. Я запрещу себе грустить, спрячу эмоции. Я говорила Даллас правду – я нас спасу.

У меня нет иного выхода.

Когда я открыла глаза, в палате кто-то напевал. Утреннее солнце просачивалось вокруг наглухо задернутых штор. Я заморгала и повернула голову. Медсестра Келл сидела на стуле около кровати и, представьте, вязала. Некоторое время я оторопело смотрела на нее, прежде чем обрела голос:

– Что вы делаете?

Она не подняла взгляда, но перестала напевать. Металлические спицы позвякивали.

– Позволила тебе выспаться. Вчера ты выглядела очень усталой.

Я стиснула зубы, вспомнив обещание, данное себе вчера вечером: надо подыгрывать.

– Да-да, – согласилась я. – Возможно, это от лекарства, которое вы мне ввели.

Она отложила вязание.

– Наверное. Но сегодня нам инъекция не понадобится – доктор Беккет хочет тебя видеть.

– О’кей. А есть шанс, что меня перестанут привязывать? Ремни стирают кожу до крови.

Лицо Келл дрогнуло.

– Бедняжка, – сказала она, осматривая мои руки. – Я посмотрю, как твои дела, и решу, что можно сделать. Все будет зависеть от тебя.

Трудно было не вставить шпильку: если бы от меня что-нибудь зависело, ноги моей не было бы в этом жутком заведении. Я готова была плюнуть Келл в лицо за ее жестокость, но я лишь опустила голову.

– Я постараюсь, – покорно произнесла я, хотя внутри все кипело. – Келл, а почему вы здесь работаете? Вам-то какая выгода?

Она искренне удивилась моему вопросу, даже отложила вязание.

– Я спасаю жизни. Даже твою однажды спасла.

Неужели она действительно так считает? И было видно – да. В облике круглолицей, с рыжими кудряшками Келл не было ничего зловещего; скорее, она походила на чью-то любящую бабушку.

– Вы же знаете, что тут с нами делают, – не выдержала я. – Нас насильно изменяют, губят нашу жизнь!

Маленькие зеленые глазки Келл стали жалостливыми.

– Я знаю, что ты так думаешь, милая, но ты ошибаешься. Я уже тридцать лет работаю медсестрой, и такой эпидемии никогда не было. По-моему, ты не осознаешь…

– Я это испытала на собственной шкуре, – перебила я.

– Да, ты была больна и выздоровела, поэтому не можешь оценивать происходящее объективно. У инфицированных же искажение восприятия. Мне доводилось вытаскивать нож для масла из горла пятнадцатилетнего подростка – после этого случая в кафетериях Программы только ложки. Я забиралась на стул, чтобы перерезать простыню, на которой повесилась тринадцатилетняя больная, ногтями процарапав кровавые спирали с внутренней стороны предплечий. – С порозовевшими щеками Келл подалась ко мне: – В прошлом году я похоронила двоих внуков, Слоун, поэтому не воображай, что я плохо знаю, что такое эта эпидемия. Знаю, и гораздо лучше тебя. Я просто человек, готовый делать все, что могу, лишь бы ее остановить.

Я онемела: Келл все же оказалась человеком.

– А почему вы в этом стационаре? – спросила я наконец. – Почему попросили о переводе сюда, чтобы присматривать за мной?

Она улыбнулась и заправила мне выбившуюся прядку.

– Потому что я видела тебя после первой госпитализации. В твоих глазах была мертвенная чернота… Я не сдамся, пока ты не выздоровеешь. – Было видно, что Келл считает свой поступок благородным и ждет от меня благодарности. Если бы не мои утраченные воспоминания, я бы, может, и углядела ее благие побуждения.

Крикнув про себя: «Спасибо, что сломали мне жизнь!», я буркнула, стараясь, чтобы не дрогнул голос:

– Спасибо, что спасли.

После беседы по душам медсестра Келл помогла мне надеть новую желтую пижаму и пушистые тапки-носки. Хендлер пришел вчерашний, и тревога меня немного отпустила, хотя я не знаю почему. Он вполне мог оказаться таким же негодяем, как другие.

– Аса, – бросила ему Келл, когда он ввез кресло в палату. – Отвези Слоун к доктору Беккету, он ее ждет.

Хендлер не ответил, но взял меня за руку и помог сесть в кресло. Неожиданный добрый жест застал меня врасплох.

– Скоро все наладится, – сказала Келл, нетуго пристегивая мои запястья. Она отступила, и Аса вывез меня из палаты, прежде чем я успела ответить.

Можно было подумать, что продолжается вчерашний вечер: хендлер снова вез меня по коридорам, правда, на этот раз медленнее. Он не спешил. Кое-где бродили пациенты, но Лейси среди них не было. Я искала ее взглядом, надеясь и страшась увидеть то, что от нее осталось.

– Я хочу тебе кое-что показать, – тихо произнес Аса, нажимая кнопку, открывшую двойные двери – не те, которые вели в терапевтическое отделение. Я посмотрела на него, стараясь понять, с чего он решил меня покатать. Но Аса чем-то напоминал Релма, и я не стала спорить. Мы ехали по тихому больничному крылу. Белые стены сменились светло-серыми.

– Неужели это дорога к выходу? – спросила я, стараясь разрядить напряжение, угадывавшееся в Асе.

– Не совсем, – ответил он, не взглянув на меня.

Сердце тяжело застучало. Я села прямо. Легкость улетучивалась, сменяясь страхом. Когда впереди показались новые двери, Аса замедлил шаг.

– Здесь их и держат, – пробормотал он.

– Кого? – Сразу было ясно, что эта часть больницы используется не так активно – вокруг было тихо, как в мавзолее, и в воздухе слегка пахло аммиаком. Страх пересилил разум, и я начала рваться в своих ремнях, сперва не сильно, а потом все более агрессивно. Я не понимала, куда он меня везет. Что происходит?

Вдруг мы остановились в большой комнате, вроде рекреации, но вместо развлечений и карт вокруг лишь инвалидные кресла, в которых сидят люди в серых пижамах. Все смотрят в окно, только один – на черно-белую картину на стене. У некоторых левый глаз закрыт белой нашлепкой.

– Что это? – дрожащим голосом произнесла я.

– Врачи считают, яркие цвета беспокоят прооперированных, – пробормотал Аса. – И шум тоже. Их держат в изоляции, пока психика не станет стабильнее.

Я резко обернулась на кресле – ремни рванули так, что я вздрогнула.

– Ты хочешь сказать, здесь всем сделали лоботомию?

Аса кивнул, встретившись со мной взглядом.

– Да, Слоун. Вот что делают в этом корпусе. Ты считаешься неизлечимой, поэтому тебя ждет то же самое.

Его слова упали, точно гири. Я судорожно огляделась, пытаясь уложить это в голове. Угроза лоботомии существовала всегда, но я никогда не думала о ней всерьез, не верила, что это может произойти со мной…

– Но я же иду им навстречу, – пискнула я. – Я же им говорю…

– Они вытянут нужную информацию и отправят тебя сюда, как остальных.

Я заморгала. Теплая слеза сорвалась со щеки и упала на колено. То, что показал мне Аса, потрясло меня до глубины души. Перепуганная, растерянная, я не представляла, что делать. Господи, я так боюсь, что не могу мыслить связно!

– У тебя осталась примерно неделя, – добавил Аса. – Придержишь информацию, выиграешь время. Теперь ты знаешь, каковы ставки, Слоун.

Неделя. Мне осталась неделя жизни. Как смириться с такой перспективой, не сорвавшись в кромешное безумие? Чего этот Аса от меня хочет? Что мне отсюда, на крыльях улететь? Или это такая новая пытка?