Морригана достала из инструментального ящика кусок тонкой медной проволоки, которую на всякий случай возил Николай и, нагнувшись, сделала ею несколько витков вокруг руки, небрежно и больно наступив при этом на нее. От пронзившей его боли он потерял сознание.

И ему привиделось, что лежит он на зеленом лугу, а высоко в небе прямо в глаза ярко светит солнце. И вдруг непонятно откуда, с совершенно чистого неба, неожиданно пошел дождь, сначала одна капля, потом вторая и вскоре целый поток воды устремился с небес. Вода попадала на глаза, заливала нос, рот.

От неожиданности он поперхнулся водой, закашлялся и с трудом открыл глаза. Над ним, наклонившись, стояла Маша и лила на него воду из неизвестно откуда взявшейся большой двухлитровой бутыли.

— Ну, что за мужики пошли? Подумаешь, ручка у него болит. Это же не повод терять сознание. Пришел в себя? Можешь теперь продолжать.

Когда он немного пришел в себя, пошарил рукой в поисках топора. Тот валялся в паре метров от лежащего Николая. Он попытался достать топор, но рука его не доставала. Морригана подошла и, улыбаясь, ногой пододвинула топор поближе.

Николай, зажав обух топора левой рукой, закрыл глаза, сцепил до боли зубы, и начал наносить удары по руке. После нескольких совсем неловких, но достаточно сильных, ударов, он перестал ощущать боль. Его воспаленный мозг терзала лишь одна мысль, поскорее закончить свое страшное дело. Морригана стояла в полуметре от него и с наслаждением, с улыбкой на губах, наблюдала за действиями Николая. Наконец, ему удалось перерубить руку, и он обессиленный упал у колеса.

Когда он пришел в себя, рядом никого не было. Лишь пустынная дорога, да густой туман. Он стянул с себя шарф, обмотал окровавленную, покрытую уже тонким слоем снега, культю того, что еще совсем недавно было его надежным и безотказным инструментом. Мучительно хотелось пить. Он начал озираться по сторонам в надежде, что Морригана оставила бутылку с остатками воды. Бутылка, к счастью, валялась невдалеке, рядом с придавленной колесом отрубленной кистью.

Зажав бутылку предплечьем изуродованной руки, замерзшими пальцами с трудом отвинтил примерзшую пробку, с наслаждением прильнул к бутылке, выпивая остатки живительной влаги. Немного отдохнув, прислонившись к кузову машины, он попытался встать на трясущиеся ноги. После нескольких неудачных попыток ему это удалось, и он, пошатываясь, побрел по дороге по направлению к городу.

Туман неожиданно быстро рассеялся, и в небе засверкали крупные яркие звезды. Всю округу ярко осветила мертвенным светом ко всему безучастная луна. Но не успел сделать он и нескольких сотен шагов, как подул ветер. Сначала легкий, едва заметный, метя по пустынной дороге поземку снега, но вскоре его сила увеличилась, и на дороге начали образовываться быстро растущие сугробы. Вскоре сила ветра стала такой, что Николая сбило с ног.

Падая, он неудачно ударил о заснеженную дорогу свою культю и от пронзительной боли потерял сознание. Очнулся он от того, что кто-то бесцеремонно его тормошил. Он с трудом открыл запорошенные снегом глаза. Перед ним стояла Морригана.

— Нет, нет, давай двигайся. Тебе еще рано уходить в мир иной.

У Николая уже не было сил, просить, умолять, возмущаться, что-либо говорить. Он, молча, перевернулся на живот, попытался встать. Несколько раз он поскальзывался на заснеженной дороге и падал, теряя остатки своих сил.

Поняв тщетность своих усилий, Николай встал на колени и локти и пополз к видневшимся вдали огням города. Уже совсем скоро он перестал ощущать замерзшие ноги и руки. И только сила воли, желание жить ради любимых жены и дочери, заставляла его на автомате переставлять конечности. Когда он, на мгновение остановившись, чтобы перевести дыхание, повернул голову назад, рядом по-прежнему никого не было.

Сколько он полз, он уже не помнил. Время для него перестало существовать. Желание жить было единственной мыслью, постоянно терзающее его воспаленный мозг. По пути он несколько раз терял сознание, и тогда рядом с ним появлялась Морригана, которая бесцеремонно тормошила его, и заставляла ползти дальше, к дому. Уже под утро, не чувствуя от мороза ни рук, ни ног, подполз он к городу. Вскоре он уперся в калитку своего дома. Его отделяли считанные метры от домашнего тепла, от дочери и жены. Необходимо постучать в калитку, которая была закрыта на замок.

Ключи от калитки остались в машине. Николай совсем об этом не подумал в начале своего нелегкого пути. Теперь надежда только на жену, которая, может быть, проснется от стука в калитку и выйдет к нему. Но между калиткой и им неожиданно возникла Маша.

— Ну, вот и хорошо. Наконец ты дополз до своего дома. Здесь тебя и найдут утром, мертвым и свежезамороженным. Это мой новогодний подарок под елочку твоей дочери и жене. Ты что же всерьез надеялся, что я тебе дам спастись? — злорадно смеялась она. — Ты испортил жизнь мне, я испорчу жизнь твоей жене и дочери. Ты забрал жизнь у нашего с тобой сына, я заберу жизнь у тебя. Мы будем с тобой квиты. Прощай!

— Маша, — с трудом шевеля языком, с едва двигая замерзшими мышцами рта, произнес Николай — ответь мне, почему ты раньше не лишила меня жизни?

— Во-первых, я тебе уже говорила, что я не Маша. Это я в той, прошлой, загубленной тобой жизни, была Машей, теперь я ведьма и зовут меня Морриганой. А, во-вторых, ты прав, у меня было много возможностей лишить тебя жизни. Ты помнишь случай в дренажной канаве? Ты, конечно, помнишь, как, напившись, полез под колеса машины? Я тогда едва успела спасти твою никчемную жизнь. А случай с повешеньем? Ты до того допился, что даже повеситься по-человечески не смог. Лишать тебя жизни в тот момент, когда ты сам этого хочешь? Ну, уж нет. В то время для тебя жизнь ничего не стоила. И для меня твоя смерть тогда была совсем не интересна. Я долго ждала, когда ты оценишь вкус жизни, когда самый маленький шанс сохранить жизнь для тебя будет стоить любых лишений, даже тобой же отрезанной руки, — Морригана бросила к лицу лежащего обессиленного Николая его отрубленную кисть. — Полюбуйся ею, и, прощай, скоро светает. Мне пора.

Она с улыбкой поднесла свою ладонь к ладони левой руки Николая. Послышался звук электрических искр, и между их ладонями начали проскакивать маленькие молнии. Тело Николая забилось в конвульсиях, и через несколько мучительных мгновений агонии он затих. Теперь навсегда.

Морригана наклонилась к лежащему трупу и похлопала по карманам брюк. Почувствовав в них что-то мягкое, наклонилась и вытащила из правого кармана кожаную перчатку. Удовлетворенно улыбнувшись, она еще раз внимательно посмотрела на лицо человека, сломавшего ее жизнь, выпрямилась и, прошептав что-то негромко, медленно растаяла в сумраке наступающего зимнего утра.

А утром, выйдя на порог, его закоченевший труп обнаружила жена.

Жила Маша в селе отшельником. После работы заходила в магазин за продуктами и домой. Ни с кем особо не общалась, разве что по работе. Однажды Ольга Степановна увидела ее на рынке. Стояла в очереди за помидорами. Не понравился учительнице ее вид. Бледная какая-то, глаза ввалились, под ними круги черные. Стоит, даже покачивается. Подошла она к ней, хотела расспросить, как жизнь ее, как мама. Но увидев свою бывшую учительницу, она смутилась, съежилась как-то. У Ольги Степановны так и не хватило духу начать расспросы. Поздоровалась просто, да и пошла восвояси. А через несколько дней после этой встречи, по словам Гены, видел он ее с каким-то мужчиной. Да лучше бы и не видел. А получилось так. Был как-то Гена в соседнем городе в командировке. Посылали его за какими то деталями для сельского гаража. Ну, Генка и обрадовался, что оторвался от жены, выпил водки. Да слегка не рассчитал, перебрал. Чтобы не появляться дома в нетрезвом виде, иначе получишь нагоняй от жены Юльки, решил поспать на природе, благо лето было в полном разгаре. Сошел он с аллеи, что от вокзала идет, лег на травку под кустики, да и заснул. Проснулся он поздним вечером от разговора двух человек, что сидели недалеко на скамейке. Ярко светила на небе луна, освещая все вокруг мертвенно бледным светом. Да и фонари вовсю светили. Прислушался, больно уж голос женский знакомый. Выглянул из кустов, смотрит, действительно, сидит Маша с каким-то мужчиной. Вскоре Маша и говорит: