Ей этого сделать так и не удалось — такого мужа она не нашла. Цзинъи использовала все свои возможности, все силы и тайные приемы, надеясь изменить Ни Учэна, но муж так и не переменился. Образы идеального мужа и реального Ни Учэна разошлись на тысячи ли[27].

Никак солнце нынче взошло на западе! Она не верила своим глазам — на ее ладони покоилась небольшая печать. Прохладная слоновая кость, казалось, обжигала руку. Ясно, с мужем что-то произошло. Как говорится: «Лик изменился, сердце омылось, сменились кости, и чрево сменилось — все, что связано с Небом и Землею, — все преобразилось!» Бесшабашный, весь нашпигованный сумбурными идеями муж, часто убегающий из дома, погрязший в распутстве, — ее муж Ни Учэн вдруг превратился в идеального супруга. Немудрено, что у жены закружилась голова от нахлынувшей радости.

На лбу женщины были видны следы напряженной работы мысли, цвет лица изменился, оно посерело от волнения. Что это: во сне или наяву? Но скоро лицо приняло обычное выражение. Его осветила улыбка, и женщина в один миг похорошела, стала похожа на цветок персика. От возбуждения дыхание ее стало прерывистым. Волнуясь, она спросила мужа, не хочет ли он съесть пару яиц, сваренных в мешочек… Она вдруг вспомнила, как они впервые увидели друг друга в день смотрин, когда оба еще учились в средней школе… Потом она открыла граммофон. Они заговорили о Ху Ши, о Лу Сине, потом вспомнили Ван Цзитана и Ван Кэминя[28]. Их разговор перекинулся на бытовые темы. Надо, мол, купить дощечку для записей счетов на воду, пора починить железный чайник. Вспомнилась хэбэйская пьеска, исполнявшаяся под аккомпанемент деревянных колотушек, — «Чарка с бабочками». Они заговорили о знаменитом актере по прозвищу Алмазное Сверло, голос которого на самом деле будто алмазом рассекал пространство. Потом они позвали детей: Ни Пин и Ни Цзао. Во время разговора она совсем не обратила внимания на то, что муж часто хмурился, хотя обычно она быстро реагировала на изменение выражения лица, не любила, когда он принимал озабоченный вид. Не заметила она (да и могла ли заметить) и то, что муж не проявляет ни малейшего интереса к ее словам… Ни Учэн улыбнулся лишь тогда, когда появились дети.

Право же, все эти мелочи не стоили внимания, потому что печать на ее ладони гораздо важнее любых улыбок. Она побежала в западный флигель, чтобы поделиться с родными радостной вестью. Обе вдовы, мать и дочь, высказали свое сомнение, и ей пришлось предъявить «доказательство», которое наконец заставило их поверить ее словам, понятно, лишь после того, как они со всей тщательностью обследовали печать. Женщины обрадовались, совершенно забыв, что пятью минутами раньше они посылали ее владельцу самые страшные проклятия, которые только способны придумать люди. Цзинъи снова переехала в северный дом вместе с детьми, отведя для них отдельную комнату. Все эти изменения происходили как бы сами собой; муж вернул прежний статус главы дома, жена вновь стала хозяйкой, а дети заняли каждый свое место. Итак, блудный сын вернулся к семейному очагу, произошел великий процесс «возвращения к исходному». Наивная и простодушная Цзинъи! Можно лишь посочувствовать тому, как мало ей надо.

Радость, воодушевление… Как долго может их испытывать человек? Пролетели первые мгновения радостного подъема, а что дальше? Муж на ее восторги никак не реагирует. «Может быть, ему жаль, что передал свою печать, и он сейчас раскаивается?» — думала она. Но, обрадованная тем, что муж наконец-то отдал ей деньги, проявив тем самым заботу о доме (а значит, ее больше не ожидают неприятные сцены), она снова почувствовала удовлетворение. Теперь жить можно по-человечески, спокойно растить детей. Именно в этом состоит смысл ее жизни. Никаких больше претензий к Ни Учэну у нее нет. У нее сейчас отличное настроение, ей в пору промурлыкать песенку из репертуара хэбэйских банцзы[29], в разухабистом мотиве которых слышатся скрытые слезы. В каждой песне есть эти волнующие, бередящие душу нотки с их особым ритмом и мелодией.

Много лет она напевала эту песенку, на разные мотивы, пока песенка не «вернулась к исходному» — нескольким строкам, которые она пела постоянно, но над смыслом никогда особенно не задумывалась.

Ни Учэн не любил слушать арии и сам никогда их не исполнял. Единственное, что он, пожалуй, любил петь, была ария Юэ Фэя «Вся река красна»[30], но помнил Ни Учэн из нее лишь первую половину. «От гнева великого волосы подняли шляпу», — запевал он и заканчивал словами: «Не жди в безделье, когда молодая глава поседеет». Спев слова «в пространстве печальном…», он останавливался, так как не знал, что петь дальше. Больше всего он любил произносить на «колченогом наречии» всякие иностранные слова: английские, французские, латинские. Всякий раз, когда он их выговаривал, Цзинъи казалось, что его рот издает мерзкое зловещее мяуканье дикого кота, отчего у нее сразу же возникали спазмы живота. Но когда в свою очередь начинала исполнять арии жена, лицо мужа кривилось в страшной гримасе.

Обладание печатью так обрадовало Цзинъи, что она была готова мурлыкать арии с утра и до вечера, чем в конце концов довела мужа до белого каления. Он сурово потребовал, чтобы она немедленно прекратила завывание о коленопреклоненной красавице. В другой раз Цзинъи, конечно, не стерпела бы подобной обиды и наверняка дала бы мужу отпор. Но сейчас магия обладания личной печатью супруга заставила сомкнуть уста, она лишь сверкнула глазами.

Наконец наступил день получки. В этот вечер муж домой не вернулся, заранее объяснив, что его ждут какие-то неотложные дела в Яньцзинском университете[31]. Всякий раз, когда муж не ночевал дома, Цзинъи терзали подозрения. Ох, как ненавидела она эти ночи! Но нынче она стерпела, так как предстоящий день сулил ей радость — обладание получкой. В означенный день она проснулась спозаранку, причесалась, оделась, однако платье ей не понравилось, и она меняла наряд несколько раз, так и не добившись желаемого результата. Направляясь в университет, где работал муж, она надеялась произвести самое хорошее впечатление. Ей очень хотелось быть достойной своего мужа. Чем больше она там понравится, тем больше сочувствия она вызовет и тем большему осуждению подвергнется ее непутевый супруг. И, наоборот, если она своей внешностью будет походить на маринованную редьку, года три мокнувшую в бадье крестьянина, то ее муж получит молчаливую поддержку, а его «внешние связи» — всеобщее оправдание. Сменив несколько раз одежду, она наконец остановила свой выбор на длинном платье старого фасона, довольно несуразном на вид. Много мучений ей доставили туфли, от которых у нее сразу же начинали болеть ноги: в свое время ей бинтовали ноги[32], правда недолго — всего четыре месяца. Сам процесс бинтования ей не запомнился. Как странно! Из своего детства (до и после бинтования ног) она помнила многое, а вот само бинтование забыла напрочь! Внешняя сторона ступни искривлена, как и пальцы ног, хотя они и не загнулись к середине ступни, как это обычно бывает на исковерканных «маленьких ножках». Однако за время бинтования пальцы все же успели сжаться и сейчас напоминают маленькие пуговицы, потому что самих пальцев уже почти не видно, от них остались лишь ногти. Какое мученье надевать на ноги туфли! Но что делать? Она купила изящные атласные туфельки, носки которых все же пришлось набить ватой. Наконец она обута! Остается водрузить на нос очки с позолоченной дужкой, лишенные оправы. Очки с обычными стеклами. Она посмотрела на себя в зеркало сначала с одной стороны, а потом с другой. Чем больше смотрела, тем больше дивилась своей внешности — похожа черт-те на что! Ну и пусть! Все останется как есть! Преисполненная решимости, она вышла из дома.