Одиннадцатого января сорок девятого года Народно-освободительная армия начала генеральное наступление на город П. Спустя два дня подпольный горком партии уведомил все ячейки: решающий миг настал, необходимо немедленно приступить к действиям — согласно планам, разработанным и утвержденным в последние два месяца, не допустим, чтобы убегающая гоминьдановская армия разрушила город; не позволим разгуляться подонкам и отбросам общества в тот миг, когда мы перелистываем страницы истории; пресечем грабежи и всякие прочие преступные действия.

Ученик первой городской школы, секретарь одной из трех ячеек, два с половиной года назад подавший заявление в партию и еще проходящий кандидатский срок, семнадцатилетний Чжун Ичэн, получив через связного указание руководства, нарушая конспирацию, собрал свою ячейку — четверо коммунистов (одному из них, преподавателю математики, было за пятьдесят) и тринадцать комсомольцев — в котельной, где давно уже не собирались, и среди ночи, при слабо мерцающей свече (электростанция уже перестала давать ток) довел до их сведения распоряжение сверху, а потом кратко и ясно сформулировал задачу. Эти семнадцать впервые собрались вместе, их переполняла гордость за своего руководителя, ум, опыт, самозабвенность которого внушали им спокойствие. Вернувшись ближе к полуночи в общежитие, они подняли на ноги весь северный флигель, и Чжун Ичэн обратился к учащимся:

— Друзья, в город вступили крупные силы Народно-освободительной армии, пришел конец преступному правлению гоминьдановских реакционеров! Тысячелетняя история людоедства в Китае закончилась! Светлеет небо! Рождается сильный, богатый, цветущий Китай свободы и равенства, и хозяином в нем станет народ! По указанию Ученического союза Северного Китая мы с вами должны сформировать группы охраны города, в первую очередь учебных заведений, от разрушений, спасти исторические памятники, сберечь народное достояние… Вот тут у нас есть нарукавные повязки, кто хочет вступить в группу — подходи…

Чжун Ичэн осветил фонариком груду флажков и повязок Ученического союза, и на лицах ребят отразились восторг, изумление, замешательство, страх… С ними вместе учились и всякие реакционные элементы, дети помещиков, бежавших из освобожденных коммунистических районов, но «главком по ликвидации коммунистических банд», готовясь к смертному бою, недавно отозвал их в «авангард самообороны». Так что в общежитии остались в основном правильные ребята. Кроме нескольких трусов, бормотавших что-то невнятное, все воодушевились и, надев красные повязки, под громкие лозунги «За судьбы родины отвечает каждый!» и «Мы хозяева новой эпохи, авангард нового общества!» сорвали дверь спортзала (школьные власти куда-то смылись), вооружились «бойскаутскими» дубинками и рванули на улицу. А преподаватель-коммунист привлек своих коллег в Группу защиты государства.

Край неба начал светлеть, стих ледяной ветер, вдалеке раздавались резкие возгласы, точно лопались жареные бобы, пушки замолкли, но винтовки еще постреливали, пули свистели где-то совсем рядом, воздух был пропитан запахом пороха. Улицы пусты. Магазины на запоре, на окнах толстые ставни. Доживавшие свой век, обшарпанные, дребезжащие трамваи и прокопченные, обугленные автобусы сейчас вовсе не вышли на маршруты. Рикш, пассажирских и грузовых, да ручных тележек и след простыл. Даже нищие, которых день ото дня становилось всё больше в этом съеживавшемся, дряхлевшем городе, — исчезли куда-то. Лишь мусор, загромоздивший улицы зловонными пестрыми кучами, напоминал о жителях: те продолжали свое гнилое существование на краю бездны, гибели, на рубеже преображения, обновления.

Шагает отряд из тридцати школьников во главе с Чжун Ичэном. Им в среднем по восемнадцать: старшему — не больше двадцати одного, младшему — около четырнадцати. Одетые кое-как, с красными от холода носами, но преисполненные энтузиазма, с открытыми, суровыми лицами. Плечи расправлены, шаг твердый, глаза сверкают, в сердце гордость — они вращают колесо истории.

Внутри Чжун Ичэна звенела эта мужественная песня, самая его любимая. «Не отставай!», «Сомкни ряды!», «Налево!» — решительно командовал он, направляя свой отряд к каменному мосту через Цзиньбохэ, узловому соединению восточного и западного берегов. Когда они приблизились к этому древнему сооружению, то увидели на перекрестке отряд скромно одетых школьниц. Казалось, они держались неуверенно, словно молодые деревца на ветру, но шагали бодро и быстро: отряд был отлично подготовлен.

Девушку, которая вела их, Чжун Ичэн сразу признал: Лин Сюэ из девятого класса частной средней школы «Цзинчжэнь». Круглолицая, с добрыми и спокойными глазами, короткой стрижкой и улыбкой, таившейся в постоянно сомкнутых губах. Ее красивый прямой носик был важно вздернут и блестел как лакированный… Они уже не раз встречались и беседовали: на вечернем костре, который в знак протеста против гражданской войны и голода устроил в 1947 году Ученический союз; через год, когда в Дунбэе убили студентов — это была провокация гоминьдановского Национального политического совета, — они оказались вместе в протестующих рядах; а потом не раз еще они ходили на киновечера в советский ВОКС. И сегодня, в этот переломный момент истории, они вновь встретились в этом городе, за который сражался народ, и оба — во главе отрядов, открыто заявляя о своей политической принадлежности. Лица их озарялись ясными улыбками взаимопонимания, сердца вспыхнули жаром революционной близости, большей, чем родительская или братская. Чжун Ичэн помахал Лин Сюэ и крикнул:

— Светает!

Она не успела ответить — прогремели выстрелы: по высохшему руслу улепетывали два гоминьдановца. Один, с кровавыми пятнами на зеленых обмотках, хромал, видно раненный в ногу. Второй, здоровенный детина, обросший щетиной, прямо дьявол какой-то, волочил винтовку.

— Стой! — гаркнул Чжун Ичэн и, не задумываясь, сиганул с двухметрового моста за беглецами, достал детину, ощутив гадкий, несвежий дух его тела, сбил на землю и, взмахнув своей «бойскаутской» палицей, закричал: — Бросай оружие, руки вверх!

Подоспели ребята, девушки, взяли гоминьдановцев в кольцо. Те поспешно подняли руки, а хромой еще и на колени бухнулся, не сообразив, кто перед ним, насколько серьезен противник. Гоминьдановцы и не помышляли о сопротивлении, да и как сопротивляться, когда ребята презирали любую опасность: какие могут быть опасности, когда революция побеждает, когда они побеждают и Чжун Ичэн, прыгнув с двухметровой высоты, не только не ушибся, но даже не поцарапался.

— Вон туда их ведите! — распорядился он, как командир на поле боя.

— Поздравляю! Сразу удача! — улыбнулась Лин Сюэ, подходя и по-взрослому пожимая руку Чжун Ичэну, и поспешила за своим отрядом.

— Куда направляетесь? — крикнул им в спину Чжун Ичэн.

— К барабанной башне, — отозвалась Лин Сюэ, повернув голову, и помахала Чжун Ичэну правой рукой: — С комприветом!

Что такое? Компривет? Приветствие большевиков, communist — коммунистов! В освобожденных районах, рассказывали Чжун Ичэну, это слово, бывало, употребляли в партийных или административных документах, но вот так, в живой жизни, от живого человека, молодого, доброго своего товарища, Чжун Ичэн слышал это впервые. Вихревое, огненное слово, святое, переполняющее радостью приветствие. Компривет! Компривет! Будто звон огромного храмового колокола, сохранившегося со времен древней династии Чжоу…

Он очнулся.

Увидел ребят с красными повязками, в зеленой армейской форме, с широкими кожаными ремнями, подвернутыми рукавами, у девушек косички торчат в разные стороны, как рожки… Сколько им? Семнадцать, как мне в сорок девятом? Возраст революции! Красных повязок! Кто в семнадцать, если только он не трус, не кретин или законченный паразит, не мечтает подложить мину под старую жизнь и начать — под красным ли знаменем, в нарукавной повязке или с пламенными стихами — созидать светлый, справедливый новый мир, очищенный от всей скверны прошлого, свободный от человеческих недостатков? Кто не жаждет сдвинуть горы, опрокинуть небо, разом покончить с корыстью, ложью, несправедливостью? Какой это чистый, славный, кипящий возраст — семнадцать! Могучая армия человеческой истории, неостановимо движущейся вперед! Ни прогресса, ни развития, ни, разумеется, революции — ничего не было бы без семнадцатилетних.