Пользуясь случаем, она наконец сосредоточилась и мысленно послала мольбу бабушкиной душе, которая, конечно, незримо присутствовала где-то рядом. Попросила прощения за то, что не навестила бабушку перед смертью, хотя и слышала ее немой, пробивший расстояние зов, и еще — попросила снять проклятие с золотой цепочки.
О том, что цепочка эта проклята, Анна догадалась сама, когда сопоставила некоторые факты из жизни родни, а догадавшись, поспешила рассказать обо всем своей сестре, у которой была тогда цепь, — чтоб уберечь от несчастья.
***
Цепочка эта прошла длинный путь, и история ее тянется через несколько поколений, издалека.
Бабушка Анны — она сама ей и рассказывала — в молодые годы, девушкой, гадала однажды в святки с подружками-ровесницами, запершись в чьей-то бане. Смотрела в зеркало одна из девушек — гадала на себя, а остальные подглядывали из-за ее плеча, и вдруг в зеркале показался гроб, бабушка сама его видела. Но тут в дверь бани застучали, в сенцах затопали. Все со страху попрятались: "Черт идет!" — а девушке нельзя, она осталась сидеть, судьбу свою досматривать. В дверь, как оказалось потом, ломился уполномоченный с помощниками — не гонят ли в бане самогон? В то время такие облавы частенько бывали. Выломали дверь. Бедная девушка обмерла и онемела со страху, а вскорости заболела тяжелой скоротечной болезнью и, через две недели после того, как гроб показался, умерла: высмотрела-таки свою судьбу.
Бабушка Анны в то время в конецдворской церкви на клиросе (она называла "на крылосе") пела, все молитвы знала. Родители бедной девушки попросили ее почитать по покойнице, и бабушка сорок дней — у них и жила — по ней читала: отслужила все как надо. За это ей родители девушки подарили золотые часы-кулон с цепочкой. Цепь кованая, длинная, полтора метра червоного золота. Эта цепь потом, в годы войны, хорошую службу сослужила: бабушка ее по кусочкам на продукты обменивала, свою большую семью от голода спасала. Но осталось от нее еще два порядочных куска — по хорошему украшению дочерям на грудь. Но — только двум из пяти. Мать Анны первой замуж вышла, она и цепочку на свадебное платье надела. Но не долго форсила: старшая, Ольга, тут как тут: "Замуж вышла, да еще и цепочку хочешь носить! Отдавай!" Забрала цепь себе. С тех пор цепь у Ольги и была. А другой кусок все у бабушки оставался. Перед смертью она своим "девкам" всем по золотой вещице на память завещала: одной — свои дутые сережки, другой — татино обручальное кольцо, третьей — золотую монету, а двоим — по цепке золотой. Мать Анны после смерти бабушки в дележке не участвовала — не привелось как-то, вот и осталась под конец ни с чем: кто-то помнил, что она на свадьбу цепочку надевала, значит, у нее она и должна быть. Так никакой памяти о маме у Нины и не осталось. А когда где-то к слову пришлось — выплыло, что нет у нее ничего, а Ольга — до чего хитра! — оба куска цепи себе заграбастала.
У сестер суд короток, пришли к Ольге: "Отдай Нинке одну цепочку, мамину память!" А Ольга ни за что не хочет отдавать: у нее две дочери выросли, и эти цепочки она уже им в приданое определила. Одной цепочки мало, а две-то — в самый раз. Она и не из жадности, а оттого, что дочь одну обидеть не хочет, ни в какую не отдает. Но у сестер не забалуешь: "Мама хотела, чтобы всем память о ней осталась, а у Нинки ничего нет!" Наконец швырнула Ольга им цепочку (ту, однако, что покороче) да в сердцах стол опрокинула и брякнула: "Чтоб она там, в гробу, перевернулась!" — это про родную-то мать, Аннину бабушку. Та, может, и перевернулась. А Ольга оставшуюся цепочку старшей дочери подарила…
И вот Анну недавно как осенило, возьми она да и вспомни, что тетка Ольга-то года три назад на один глаз окривела — глаз у нее, конечно, есть, да только не видит. Но еще страшнее стало Анне, кода она вспомнила, что и дочь-то теткина, которой цепь досталась, тоже на один глаз не видит, и ребенок у нее недавно умер, тетки Ольги-то внук…
Анна тут же связала это с бабушкой, золотой цепью да дурными словами тетки Ольги и сделала для себя неутешительный вывод: кто насильно этой старинной цепью завладеет, того ждут несчастья, и немалые. А вспомнила она это потому, что кусок, который ее матери в конце концов достался, присвоила себе младшая Аннина сестра: так уж он ей приглянулся, такой она к золоту вкус почуяла, что и позволения спросить забыла. А когда Анна попробовала усовестить сестру, та чуть было лицо ей не расцарапала — вот она, наследственность, — но цепь ни за что не вернула.
Но с тех пор у сестры жизнь — совсем не сахар! В семье нелады, да и ребенок такой слабенький родился… Да, от фактов не уйдешь. С ними Анна к сестре и пошла, да все свои умозаключения ей и выложила, предложила подумать и от цепочки побыстрей избавиться, но только чтоб добровольно это было — так она рассудила. Сестра, хоть и молодая, а сразу все поняла и тоже испугалась: кинулась придумывать, куда цепочку деть. Дорожила, дорожила, а тут: "Давай ее продадим!" Но Анна это отвергла. Все было не так просто, как казалось на первый взгляд: если на цепи лежит заклятье, то лучшей вещи для этого было не найти — кто ж такую драгоценность так просто выбросит или подарит? Кроме того, это — память; а продашь — может, деньги эти тебе же боком и выйдут… В общем, замкнутый круг. Анна это уже хорошо понимала, сестра — еще нет. "Я ее подарю". — "Еще чего, она ж не твоя". — "Тогда спущу в унитаз". — "Такую-то кучу золота?" Сестра совсем растерялась: смекнула, что в самом деле — замкнутый круг. "Давай я возьму ее себе, — нашлась Анна, — на свой страх и риск, но только чтоб ты отдала ее добровольно. Хотя, черт его знает, может, и это опасно…" Но сестра тут же принесла цепь и с явным облегчением отдала ее Анне. А та со странным чувством унесла ее домой — не к родителям же, — решив, что будет только хранить, а надевать ее не будет.
И вот теперь, тайно все же опасаясь непонятной, недоброй силы цепи, Анна мысленно просила у бабушки снять с цепочки проклятье, если оно есть…
Вдруг она вздрогнула от душераздирающих громких рыданий — на краю кладбища, над свежей еще могилой, заголосила женщина. Оттуда же бежала Юлька, и с кульком воды за ней поспешала с реки мать.
***
Анна поставила цветы в вазу и, наливая воду, пролила порядочно на землю. В сухой примятой траве образовалась лужица, и Анна заметила, что она не уменьшается. Вода стояла, словно ртуть. Для Анны это была невидаль, чтобы земля воду не принимала: в их городе, построенном на намытом песке, лужи высыхали мгновенно. И вспомнилось ей детство — как вот так же у бабушкиного дома проливали они воду из колодца в траву, а потом топтались босыми ногами в теплой мягкой луже, а лужа все не просыхала. И после половодья долго стояли вокруг дома огромные "лывы" — вода задерживалась в поросших травой ямах и стояла, чистая и прозрачная, а женки полоскали в "лывах" белье… "Да тут же глина, — догадалась Анна, — здесь же кирпичные заводы ставить надо!"
Она поделилась запоздалым открытием с матерью. "А что, — не удивилась та, — у нас раньше на краю деревни одна семья рыла глину, делала кирпичи. Как же без кирпичей?" И Анна снова вспомнила, как недавно на дороге "жигуленок" обдал их пылью, и эта пыль пахла так вкусно и знакомо, как печка в бабушкином доме, когда разогревалась, особенно вкусно пахли кирпичи на шестке, когда высыхали. Кирпичи эти были сделаны, конечно, из той же глины, на которой дом стоял, и которая была, казалось, такой жирной и вкусной, что из нее можно хлебы печь, что Анна и делала в детстве, пробуя иногда "собственноиспеченные" пирожки не понарошку…
Мать тем временем приготовила снедь и налила в чашку вино.
— Давай, Анна, помянем бабушку и выпьем за праздник — ведь завтра пресвятая Троица.
Анна выпила, мысленно повторяя свое обращение к бабушкиному духу. В голове слегка зашумело. Мать тоже, перекрестившись, опрокинула "чарку". И тут у ограды появились две женщины: старая и средних лет, крепкая, с русским приятным, но попорченным неровным шрамом лицом. Поздоровавшись, они заговорили с матерью Анны, и та, что помоложе, называла ее "тетя Нина". "Какая она ей "тетя"? — недоумевала слегка захмелевшая Анна. — Они же почти ровесницы по виду! Может, действительно родня?"
