Всё это Таня помнила, и все это всегда было с ней.

По приезде в город к Тане — как почуял — прибежал, не успела она с усталых плеч рюкзак скинуть, друг её Вадим, молодой, спортивного вида крепыш двадцати двух лет. Заждался — Таня была в отъезде целую неделю, — похудел даже, глаза — словно изголодались: за минувший год их знакомства они так надолго не разлучались ни разу. Схватил её в охапку, как только мать Тани вышла из комнаты, зацеловал, заобнимал.

— Как съездила, Танюшка? Все рекорды побила? Не утонула? — Вадим её очень любил, Таня знала, но от подтрунивания даже над ней отказаться не мог.

— Неплохо, понравилось, только от меня команде было проку мало на этот раз.

— Ничего, когда-нибудь асом станешь, — пообещал он, широко улыбнувшись.

Вадим был Таниным женихом — так все окружающие небезосновательно считали, и, действительно, между ними уже была такая договоренность. Как-то так случилось, что встретив эту, тоненькую, с большими глазами и толстенной косой, десятиклассницу, Вадим сразу полюбил её и, мучась и болея неведомым доселе сильным чувством, решив, что она для него подходящая партия, и боясь потерять её, сразу сделал ей предложение — авансом, потому что Тане ещё не исполнилось восемнадцати лет. А Таня, получив предложение — первое в своей жизни, — оказалась к нему не готова и была им ошарашена, сбита с толку. Они были мало знакомы, но все говорили, что Вадим — хороший парень, «не пьет, не курит», да она и сама это видела; отказать — значит, обидеть хорошего человека, стало быть нельзя отказывать, — и, в растерянности, она согласилась, хотя замуж ей вовсе не хотелось, да и в своих чувствах к Вадиму она еще не разобралась. Вадим же, получив согласие, будучи старше Тани на четыре года, пожалел ее молодые лета и благоразумно предложил подождать пару лет со свадьбой, намереваясь все это время пестовать Таню и готовить ее к роли жены. И вот они успешно, не расставаясь ни на день (Таня со всем этим и учебу-то в институте забросила, тянулась еле-еле — заниматься было некогда), один год уже скоротали.

Вадим, дождавшись наконец свое юное чудо, исстрадавшись в разлуке, гладил волосы Тани, посадил ее к себе на колени, приобнял. Таня, хоть и успела отвыкнуть, все же заставила себя — прильнула, обвила его шею, долго не разжимала рук: «Родной, солнышко, миленький…» — делала все как надо.

— Вадик, мне в Петрозаводске сон приснился… — вдруг вспомнила Таня о мучившем ее, — такой нехороший… про бабушку. Как она там, в деревне? Мама мне сказала, что она опять болеет, не встает даже…

Вадим пожал плечами.

— Надо бы к ней съездить. Поедем завтра!

Вадим поджал губы, покачал головой:

— Нет, не могу ехать, у меня послезавтра последний экзамен, готовиться надо… И тебя не пущу. Соскучился… Неделю не виделись! А ты не соскучилась разве? — он заглянул ей в глаза. — Побудь со мной… С бабушкой там тетя твоя, и мать собирается туда… И не забывай — ведь через два дня мы улетаем, тебе надо собраться. Вот что ты с собой хочешь взять, ты подумала? Все приготовила?

Таня неопределенно пожала плечами. Откуда ей знать, что с собой надо брать на юг? Она никогда не была на Кавказе, тем более в горах. Да и в самом деле, что с собой взять?

— Ну вот, видишь, у тебя просто нет времени ехать, тебе надо собираться. А к бабушке мы потом съездим — лето еще длинное.

— Но я видела сон…

Вадим снисходительно рассмеялся:

— Глупышка!

Тане стало неудобно за себя. Чего там — доводы у Вадима резонные… Да и бабушка далеко, а Вадим — вот он, рядом. Она привыкла везде с Вадимом, а он сейчас не хочет. Потом съездят, попозже, лето еще длинное.

И она осталась.

Через день Вадим сдал свой последний экзамен, а через два дня, вечером, они уже выходили из самолета в Адлере — и сразу как будто попали с улицы в парилку: густой жаркий, влажный воздух заставил их скинуть с себя верхнюю одежду прямо в аэропорту. Оставшись в одних футболках и джинсах, они отправились искать свою турбазу.

Неожиданная, яркая экзотика юга поразила Таню: люля-кебабы, острые соусы, диковинные цветущие деревья, море роз, серпантинная дорога по краю обрыва в горах, шикарная турбаза с бассейном на высоте двух тысяч метров… И все это благодаря Вадиму — это он позаботился о путевках.

Целую неделю они лазали по горам. Таня, с непривычки, изнывала в испепеляющем зное, такие нагрузки ей были не под силу. В огромных башмаках, полученных на базе, она, задыхаясь, обливаясь потом, тащилась в горы за более прыткими, выносливыми туристами, и даже восторг ликования почему-то не охватывал ее, когда она с заслуженно покоренных вершин, с высоты птичьего полета, смотрела на открывающиеся величественные виды Кавказа.

Затем с гор они спустились к морю, и вот тут началась более привольная жизнь: пляж, морские, прогулки, каждый вечер — танцы; но все же чужая природа, чужой ландшафт — склоны гор, поросшие незнакомыми деревьями, тяжелая вода моря, которая никуда не течет, — не так впечатляли Таню, как родная северная деревня, где она у бабушки привыкла проводить лето.

Везде и всюду Вадим сопровождал Таню, был ее проводником, как повелось, да она и не мыслила, что может быть иначе. Их все принимали за брата и сестру — так молода была Таня и так невинны были их отношения. Это Вадима почему-то злило, но он все так же продолжал заботиться о Тане, по-хозяйски ее опекал, решая за нее, куда ей пойти, куда нет, что надо делать, что нет, даже деньгами Тани распоряжался он — в общем, надежно заслонял ее от всякого внешнего воздействия и отпускал от себя одну только тогда, когда шел играть с туристами на волейбольную площадку. Каждый шаг Таня делала с его ведома — он ее направлял, одобрял или порицал — и, смирившись, считала это даже естественным, хотя такая тщательная опека ей, свободолюбивой и самостоятельной, все же порядком наскучила и вызывала глухой протест. Кроме того, Таня, как ни искала, не могла найти в себе признаков этой самой любви к Вадиму, а наоборот, с ужасом начала понимать, что никакая это не любовь, а только привычка, и она уже начинает тяготить ее. И хотя Вадим был заботлив, внимателен, предупредителен и вообще идеален, это-то Таню больше всего и смущало. «Нет, такого не бывает, чтобы все было настолько хорошо. А может, это и не хорошо? Но уж слишком у нас с ним все гладко», — беспокоилась она.

Заметив как-то ее скучающее настроение, Вадим всполошился, стал доискиваться причины:

— Танюша, может, я тебе надоел? Может, тебе кто-то другой здесь понравился?

Таня отрицательно качала головой: «Не угадал, круче бери…»

— Может, я, и сам того не зная, тебе жизнь порчу? Скажи мне, скажи!

Ох, как он в точку попал! Таня чуть было не согласилась с ним. Мешкала. Будь Вадим чуть-чуть понастойчивей — и все открылось бы. Но он, как почуяв, не стал настаивать, и к тому же Тане его было просто жалко: он такой хороший, заботливый, за что его обижать? Лучше она потерпит… Таня промолчала, не согласилась. И все между ними осталось по-прежнему.

Однажды в фойе столовой, где хранилась почта, в ящичке с письмами Таня отыскала письмо на свое имя. Из дома! Она распечатала, пробежала глазами… Дыхание перехватило. Она медленно подняла голову — выражение лица стало беспомощным, губы задрожали…

— Что такое, что случилось? — не узнал ее подошедший Вадим.

Таня смотрела на него остановившимися глазами.

— Бабушка… умерла… — с натугой выдохнула она и вдруг сразу, совершенно по-детски, будто её обидели, громко расплакалась, сотрясаясь в рыданиях.

Люди, находившиеся поблизости, стали испуганно оглядываться, подходить: «Что случилось?» Вадим, обняв Таню за плечи и поддерживая, осторожно повел ее, рыдающую, на крыльцо, за колонны, подальше от посторонних глаз. Там Таня, уткнувшись в его плечо, плакала долго, взахлеб, как никогда не плакала до того… Вадим ее не утешал — было бесполезно, а только похлопывал тихонько по плечу и кивал встревоженным туристам, чтобы проходили мимо.