Потом они пили густой, горячий чай с сахаром, смотрели на вечереющее озеро, и что-то теплое закралось в одинокую, черствеющую без любви девичью душу…

Тихо шли они вечерней тропинкой к дому, отмахиваясь от наседавших комаров, робко прощались у дверей.

"Попросить его остаться здесь, что ли?" — вспомнила Даша про ночные страхи. Но мужчин (а Саша относился к их числу) как отвлекающего фактора — Дарья знала, как они умеют выхолащивать мозги, — она боялась еще больше, чем нечисти…

— Послезавтра свожу за ягодами, за черникой, — нашел что сказать на прощание Саша.

На том и расстались. Эту ночь Дарья спала спокойно, а за новый день успела больше, чем за два предыдущих.

Потом с пунктуальным Сашей они ходили по ягоды — собирали чернику, грибы. В тот день Саша был к ней очень внимателен: поддерживал своей мягкой рукой, помогал взбираться на кочки, перешагивать упавшие деревья, и Дарья, уже не стараясь убежать от теплой Сашиной руки, несколько раз ловила на себе его грустный и как будто жалеющий взгляд.

— Через неделю придет сейнер, "дора" на ремонте, попадешь на нем сразу на материк, — внезапно под конец сообщил он.

Дарья разволновалась: "Как он узнал? Наверно, по рации передали. Что ж, даже лучше: у меня дней на четыре-пять работы, а там можно и вещички укладывать. Как раз кстати. Только почему так скоро?.."

Она нежно простилась вечером с Сашей и продолжила свое одиночное житье, с непременными ночными страхами и работой на целый день. Она уже не таскала машинку к озеру — было тяжело подниматься назад, а, пристроив ее на колоду у порога дома, сама садилась на бревно и стучала — хоть медленно, но неуклонно. Вскоре она наконец поставила последнюю точку и хотела подпрыгнуть от радости, но смогла только медленно разогнуться и потереть похудевшую спину. Буквы плыли перед глазами. "Отдыхать, отдыхать", — бормотала она кому-то. У нее еще был один день отдыха, а назавтра Саша приедет за ней…

Но весь "воскресный" день Дарья пролежала, а наутро едва поднялась: кровать, казалось, избила ей все бока, вытянула жилы, выпила соки. Она собрала потихоньку чемодан — свой неподъемный — и покачала головой: "Как с ним управляться? Здесь Саша поможет, несомненно, а там, дальше? Ох-хо-хонюшки, черт побери…"

Скоро приехал лесничий, и Дарья обвела прощальным взглядом свое тихое обиталище. Прощай, лес, прощай, озеро, прощай, избушка. Она взгромоздилась на мотоцикл между Сашей и своим чемоданом, и они втроем потарахтели к бухте, куда должен был прийти сейнер.

Спустя час неказистый МРС бросил якорь в виду избушки.

— Ну что ж, Дарья Семенна, пожалте, — Саша нежно подсадил Дашу в карбас и поставил рядом чемодан.

Когда карбас подошел к борту МРС, Дарья увидела у леера жадно вглядывающуюся в их посудину женщину, лет тридцати с небольшим. Завидев Сашу, она весело махнула ему и ловко спрыгнула с трапа в лодку, лишь только она ткнулась в борт. Саша подал ей руку, обнял… Куда девалась обычная робость? Сердце Даши зашлось непонятной ревностью: до сих пор на этом острове Саша принадлежал только ей, они успели как-то сродниться здесь, между ними протянулись невидимые ниточки, Дарья же чувствовала, что он к ней был неравнодушен, еще пять минут назад!.. Гневно она взглянула на Сашу, немо вопрошая: "Кто это?"

— Это моя… родственница, — наклонясь к ней, успокаивающе шепнул он.

"Родственница… Все они, мужчины, одинаковы!" — Дарья вцепилась в перекладины трапа и оскорбленно полезла наверх. Саша подталкивал ее снизу, потом передал матросу чемодан.

— Где ты такого одуванчика подцепил? — услышала Дарья, как шутливо спросил матрос, перегнувшись через леер и подавая груз лесничему. — Кандидат наук поди? Их тут немало по Островам шастает, куда только ни забираются, отчаянные ст… — последнего слова Дарья не расслышала.

Из карбаса ответили дружным смехом. Дарья надулась — наверно, он имел в виду ее панаму с этими дурацкими полями. А Саша-то тоже хорош — смеется еще… Она дернула свой чемодан и потащила его по палубе, но матрос ловко перехватил у нее поклажу:

— Что вы, что вы! Сюда, — он впустил ее в крошечный кубрик и показал место. — Сейчас выйдем в море. Если будет тошнить, бабуся, сухарики в миске, — он ткнул пальцем и исчез.

"Он что, рехнулся совсем, нашел бабусю, — разозлилась и без того сердитая, разобиженная Даша. — Я ему покажу бабусю…"

Она повернулась к зеркальцу, вделанному в стенку у нее над головой. "Что уж я, совсем…" — и осеклась: в зеркале она увидела старуху со сморщенным, как старая картошина, лицом, крючковатым носом, голубыми, будто выцветшими, глазами… Странное, знакомое лицо, где-то она видела его совсем недавно… Ах, да это ж Сашина мать, да-да, колдунья, очень похожа!.. Дашины брови полезли вверх, брови старухи полезли тоже; Даша открыла зачем-то рот — старуха ощерилась вслед за ней… "А-а-а!" — завопила несчастная Даша, а с ней завопила страшила из зеркала, но крик этот слился с прощальным гудком задрожавшего глухо сейнера, а остров Конец, мелькнув за кормой, растаял вдруг в тумане, как будто и не было его совсем.

— Приходи-ко сюда — удивишься!

Голос отца в трубке был таким, что я сразу насторожилась.

— А что случилось?

— Придешь — своими глазами увидишь.

Я тут же начала собираться. Раз отец зовет — значит, не зря. Не такой он человек, чтобы попусту кого-то беспокоить, тем более, когда время довольно позднее — около одиннадцати часов вечера. Но идти тут недалеко — два дома всего пройти; иначе он бы и не позвал.

Отец мой, отработав положенное, и даже сверх того, на заводе, на пенсию вышел с опозданием, но и тогда не успокоился — сначала долго работал "вахтенным матросом", а попросту сторожем, на лодочной станции, где и сам держал лодку с мотором, а сейчас работает ночным сторожем, а заодно дворником, при детском садике, что неподалеку от моего дома. Этот же садик посещала моя младшая дочь Алина совсем недавно.

Садик старый — с довоенной поры он в этом деревянном двухэтажном здании располагается. Когда отец пришел туда работать, рассказывал, что пришлось ему там и с домовым договариваться — чтобы по чердаку ночью не бродил, и с полтергейстом столкнуться (сейчас уже все учеными стали на предмет нечистой силы) — свет в садике, во всех помещениях, внезапно, ни с того ни с сего, несколько раз загорался… Я отцу верю — не тот он человек, чтобы привирать или подшучивать, к тому же он такой "экономист" старой закалки, что свет в помещениях сада вообще — ни вечером, ни ночью — не включает, перемещается по зданию при свете уличных фонарей — ему хватает этого освещения. Да и здание старое, довоенное еще, в нем все может быть…

Вышла, подхожу к детсадовскому двору; поздно, на улице ни души. Захожу в калитку и направляюсь к первому крылечку, над которым горит лампочка. От него ко второму крыльцу идет деревянный тротуарчик, сейчас припорошенный мокрым снегом — апрель на дворе. Иду по этому тротуарчику дальше, к следующему крыльцу — там должен быть отец… И вдруг резкий прилив необъяснимого ужаса, словно ветром, выбрасывает меня с тротуара в сугроб… На мокрой, ровной снежной поверхности я вижу огромный СЛЕД. Значительно поодаль — еще один. Еще один я миновала, не обратив на него внимания. Остановившись, я подошла ближе и стала рассматривать следы друг за другом. Впечатление складывалось такое, что здесь прошел-проскакал одноногий гигант: одиночные следы следуют ровной цепочкой, на расстоянии полутора-двух метров друг от друга.

На крылечко, завидев меня в окно, выскакивает отец в фуфайке и ушанке — спецухе дворника.

— Вот, — негодующе тычет он рукой в цепочку следов, — вот какие гости-то меня посещают, видишь?!

Он очень взбудоражен, я его таким и не помню. Меня тоже затрясло от возбуждения.