Она поднялась и пошла будить младшую:

— Иринка, вставай.

Потом нашла красивый бантик, взяла расческу:

— Ириша, давай я тебе волосы приберу, отрасли уже, некрасиво таким помелом в школу ходить.

Заспанная Иринка сердито увернулась от расчески:

— Иди ты от меня, я сама… — и принялась хмуро собираться в школу.

Галина спорить не стала: с этой — бесполезно…

— А чайку попьешь? Согрею.

Иринка взглянула заинтересованно:

— А с чем?

— С булкой, с маслом…

— Нет! — отрубила Ирина, и опять спорить не имело смысла.

Голодный, кое-как причесанный ребенок, самостоятельно водрузив на спину тяжеленный ранец, хлопнул дверью…

Тоска и безысходность придавили Галину с его уходом. Такая тоска… И вдруг со страхом и острой болью подумалось: а как же там Нина, старшая, в чужом-то городе? Она-то как перебивается? Потом слабой тенью мелькнуло: а как там неудачник Тряпкин, в своей новой семье? Здоров ли?.. Хлипкий он, жалконький какой-то. И все жалче и жалче становится, хоть и наглее… А как там?.. Кто же это все-таки, откуда? Галина вспомнила девочку-замухрышку из сна, ее робкий взгляд снизу, неуверенный вопрос: "Мама?.." Может, это…

Но тут она схватилась и, отметая мысли, заторопилась: наваливался новый, угрюмый рабочий день.

3. Сила слова

Жил-был таракан Вася.

Пока маленький был, хорошо жил — на него не обращали внимания. А как подрос и стал большим — ну словно столик на шести ножках, — житья ему от хозяйки не стало: охотится она за ним, и все тут, — противным он, что ли, ей кажется?

Бывало, заползет Вася в раковину водички попить, а хозяйка тут как тут, и давай его водой поливать — норовит в дырку смыть, расправиться с Васей; при этом фыркает так брезгливо, а то и кипяточком норовит ошпарить.

Но Вася хитрый: юркнет быстренько под решетку и притаится в щели; поливай его сколько хочешь, только не кипятком, а то Вася — создание хрупкое, нежное: ни мороза, ни жары, ни засухи не переносит. А душ — это пожалуйста: прикинется Вася дохлым, будто бы он воды этой самой до ушей нахлебался, переждет чуток, а потом рванет с места в карьер — только его и видели.

На какие только хитрости хозяйка ни пускается, чтобы Васю извести — уж очень он ей отвратителен. То брызнет ядовитой жидкостью — дыши, чем хочешь; то химикаты рассыплет по местам Васиного обитания — хоть помирай от них; а то начнет мебель двигать, чтобы гнездо Васино разорить — кочуй, Вася, ищи себе новое гнездышко… А сынок хозяйки — тот вообще специализируется на измывательствах над Васиными товарищами, изверг: если поймает кого — ждет того мученическая смерть. Или на газовой плитке поджарит и будет смотреть, как трупик обугливается, или в бутылку из-под водки спустит, а это — тихая, но верная смерть, по причине тонкости тараканьей натуры. А то еще пригвоздит иголкой к полу и зовет: "Мама, иди посмотри, я в него уже шесть иголок загнал, а он еще шевелится!" И вот оба смотрят, не наглядятся. Конечно, им все можно — они хозяева, а Васины друзья, что: одно слово — тараканы…

И такие облавы на Васю и его соплеменников сынок устраивает периодически. Хозяйка ему за муки тараканьи не пеняет — уж больно она Васю и ему подобных не любит. И, чтоб их извести, снова за свои радикальные методы принимается. А уж тапком так походя бьет, только все мимо: очень Вася юркий да хитрый от природы, как заяц петляет, где там неповоротливой хозяйке за ним поспеть. Раз пять по одному месту стукнет, а Васи уж нет — он опять в щели сидит.

И до того хозяйка озлобилась, что он из щели и выходить перестал, только по ночам — попить да поесть, чего Бог послал. А Бог послал хозяйку-грязаву: крошки везде валяются, так что прожить можно. Но грусть Васю заедает: за что его хозяйка не любит? За что травит? Или он не такое же Божье создание, как и она? Почему ей покойно живется, а ему постоянно о своей безопасности думать надо, изворачиваться, изобретать, десять глаз на макушке иметь, искать, где и чем прокормиться? Да за его живучесть в таких невыносимых условиях ему уже медаль на грудь надо вешать — за то, что он живет до сих пор и не помер. А детей заводить и род свой продолжать как он в такой обстановке может? Будет ли у них будущее? На такие же вот мытарства их обрекать?

От этих дум хватался Вася сразу четырьмя своими лапами за голову и тихо стонал. Но жить надо было. И удваивать свою природную выносливость.

Но однажды Вася все же попался. Ведь и поел-то того, что всегда ел, а понял — отравился. Перехитрила его хозяйка. Значит, скоро ему придет конец. Но самое ужасное, что никогда уже у него не будет детей. Пусть даже и в такой невыносимой обстановке, но никогда, никогда они не смогут увидеть свет, почувствовать вкус к опасностям жизни — потому что Вася был неосторожен и отравился. Поел сам, а их убил… И Вася ползал по кухне, грустный и меланхоличный, иногда он надолго застывал в задумчивости, подавшись вперед — он забывал, что ему надо прятаться, и все чаще попадался на глаза хозяйке. Но она его не трогала — пепел смерти покрыл уже Васины крылышки. Ему оставалось недолго…

"Что ж, вся жизнь моя прошла в тяжких заботах — как бы выжить, как бы продержаться… Как у таракана. Всю жизнь по щелям прятался, о том, что я — такой же хозяин жизни, забывал… Умереть хоть надо достойно — на людях: пусть все видят, пусть помнят, что Вася жил — нельзя сгинуть в этой щели вот так вот безвестно…" И Вася выполз на средину кухонного пола, лег на спину и запрокинул свои, подернутые мертвой сединой, лапки. "На миру и смерть красна", — подумал, отходя, Вася, и этой своей первой и единственной радостью умиротворился…

А хозяйка, увидев окоченевшего Васю, не удивилась его достойной смерти, а замела его на совок и торжественно погребла в помойном ведре.

— Ну что ты все поминаешь какую-то Машку? Машка, Машка… Я — перед тобой, а не Машка!

Она стояла перед ним — красивая, стройная, зрелая, уверенная в себе, и в его зарождающейся любви к ней, женщина. Но она хотела, чтобы эта любовь была безграничной.

Он посмотрел на нее красивыми черными глазами, подернутыми туманом воспоминаний, и, скривив тонкие губы, капризно произнес:

— И все равно у Машки самые зеленые глаза…

— Да что это за Машка, черт подери, ты можешь мне объяснить? Заинтриговал уже: "Машка, Машка…" Кто она?

Он ответил, как говорят о вещах, недоступных пониманию:

— Корова Машка… Просто Машка, и все!

Она, рассердившись, отвернулась к окну.

"Черт бы побрал эту мифическую Машку… Все уши пропел — скоро мне самой захочется такие же зеленые глаза, как у этой Машки… Что она из себя представляет? Так она в нем крепко засела, что и на меня уже распространяет свои вездесущие чары — того гляди, и я скоро начну ею бредить!" — она усмехнулась.

Повернувшись к нему, она увидела, что некстати, застав его за занятием, которое не выставляют напоказ: он сидел на своей узкой общежитской койке и отвлеченно и яростно грыз ногти, совсем забыв о ее присутствии…

Она поспешно отвернулась, чтобы своей бестактностью нечаянно не поставить его в неловкое положение.

— Ты останешься у меня сегодня?

Не веря своим ушам, она медленно повернулась, с намерением беспощадно отчитать его, но увидела в страдающих глазах его мольбу и надежду.