Рано-рано утром они — Анна с пятилетней Юлькой и Нина Ивановна — встретились на дорожке, ведущей к речной пристани, и, необычно взволнованные, бодро пошагали к реке. Анна выглядела совсем по-дорожному в своих брюках, клетчатой рубашке и с рюкзаком за плечами, а Юлька и бабушка — так, как будто они вышли ненадолго прогуляться: одеты легко, лишь у бабушки на голове извечная косынка, а у Юльки — панамка, так как день обещал быть жарким.

На пристани Анна с некоторым волнением стала ожидать теплохода: десять лет она не ходила по этой дороге, столько же не ступала и на палубу теплохода, который развозит пассажиров по деревням. Мать, конечно, среди ожидающих сразу нашла своих земляков — да чего там, все побережье, почитай, родня — и оживленно кивала головой, здороваясь со всеми подряд.

Наконец подошел теплоход. Причалил, бросили трап, и публика стала взбираться на пристань. Странно, но все было как и тогда, десять лет назад. Через несколько минут и Анна ступила на шаткие сходни и помогла Юльке пройти по узкому, крутому трапу над живой полоской воды… Но на этом сходство с былым и закончилось.

Теплоход оказался не старым тесненьким и темненьким плавсредством, до отказа забитым людьми, а настоящим "лайнером" с просторными и светлыми салонами, диванами, столиками, легкими трапами, по которым Юлька сразу же унеслась на верхнюю палубу. И народу, по сравнению с прежним, поубавилось. Лишь скорость теплохода да блестящая вода за бортом были прежними. Анна вспоминала, как старый таинственный сон, радостные путешествия на том маленьком и тесном теплоходике, где пассажиры и его дрожащие и гудящие борта сливались в одно целое — чужой была только вода, — где полутемные трюмы что-то таили в себе, а с низкого борта, казалось, можно было дотянуться до волны… А здесь… здесь даже туалет был, как в гостинице. И все же Анна радовалась переменам — "Растем!" — и, изучив все удобства нового для нее судна, стала коротать дорогу за чтением, порою отрываясь от книги, чтобы разыскать на палубах Юльку, для которой путешествие по реке было первым в жизни и, конечно, захватывающим.

Спустя полтора часа на берегу появились знакомые очертания села Конецдворье: дома, церковь, колокольня… Анна с забившимся сердцем схватила фотоаппарат и еще на подходе сделала несколько снимков дорогих сердцу с детства силуэтов.

И вот Анна, мать и Юлька сходят на пристань, по мосткам идут на высокий…Неужели он был когда-то высоким, этот берег?… Река все размыла, и береговая круча осыпалась, осела, стала покатой.

Вдоль берега путники направились в ту сторону, откуда начиналась дорога на Питяево — там, за деревней, было единственное на всю округу питяевское кладбище. Шли мимо сельпо, и Анна не преминула заглянуть в магазин: что там изменилось? А перемены были… Раньше в магазине и ковер, и мотоцикл можно было купить, а сейчас сюда же перебрался и продуктовый магазин, поэтому невзрачные платья продавались вместе с тараканьей отравой, а гвозди — вместе с хлебом и крупой. Больше, пожалуй, в магазине ничего и не было.

Мать зайти в магазин наотрез отказалась и осталась на улице судачить с деревенской знакомой (может, бывшей одноклассницей?). Анна чувствовала, что настроение у матери не очень-то веселое — видно, кожей ощущает себя здесь уже гостьей, испытывает неловкость, потому и заупрямилась, не захотела заглянуть в сельпо. А может, мать досадует на то, что Анна чувствует себя здесь более уверенно?

Где начинается дорога на Питяево, им пришлось спрашивать. Мужик в ответ махнул рукой: дескать, правильно идете. Значит, не забыли еще окончательно.

Проходя мимо чьего-то хлева, Анна вдруг почувствовала настоящий деревенский запах: пахнуло навозом.

— Юлька, хочешь понюхать, как пахнет настоящий навоз? — спросила она дочку.

Та брезгливо сморщила носишко, а Анна блаженствовала… Юлька взглянула на маму недоверчиво: может, она притворяется?

В загоне они увидели овец и барана.

— Юлька, вот настоящие овцы, — походя пояснила Анна.

— Я никогда не видела их живых! — радостно закричала Юлька. — Но это не овцы, а телята!

Ах, бедная Юлька! Конечно, для нее это были телята. Ну разве могла она себе представить, что какие-то нарисованные книжные овечки окажутся такими большими… как телята?…

Наконец они вышли на пыльную дорогу и зашагали полем. Идти нужно было пять километров. Мать и Юлька вырвались вперед, а Анна сбросила с себя рубаху и, оставшись в маечке, подставила белые плечи палящему солнцу.

Но прогуляться полем и насладиться деревенской дорогой им не довелось. Анна вдруг услышала знакомые звуки и оглянулась. Их догонял красный "жигуленок". "Вот кстати", — сразу подумала она, и только потом удивилась: "Жигули" — на этой дороге? Да это все равно что посреди тундры! Для деревни — лошадь, трактор, грузовик, мотоцикл наконец, но чтобы здесь когда-нибудь появился "проклятый частник"?! Этого Анна не ожидала. Поэтому, когда машина остановилась и они, приняв молчаливое приглашение водителя, дружно уселись в нее, Анна первым делом спросила:

— А куда вы тут на ней ездите?

Грунтовые разбитые дороги, между деревнями — всего четыре-пять километров… Может, и есть резон машину гонять… Но все равно она казалась здесь Анне елочной игрушкой в бетономешалке.

Хозяин только простодушно улыбнулся в ответ: дескать, его игрушка, хочет играть — и играет.

До деревни они домчались за две-три минуты. А до кладбища надо было еще идти лугом. Оно едва виднелось вдали в сени деревьев. "Надо же, деревья успели вырасти", — удивилась Анна. Раньше кладбище издалека блестело оградками и крестами, как лезвие бритвы под лучами солнца. Но она забыла, что прошло семнадцать лет…

Мать кладбища не увидела — она забыла очки дома.

— Куда ты идешь! — раздраженно кричала она Анне, снявшей брюки и уже шагавшей по заросшей травой колее. — Вот дорога! — и она кинулась было в обход распаханной полоски поля.

Анна остановилась и, пока еще благодушно, заорала вслед матери, чтобы остановить ее и направить на путь истинный. Мать заполошно побежала через пахоту. Вскоре они все втроем шагали колеей, а Юлька впервые в жизни собирала по обочинам букет. Из тех же полевых цветов и точно так же, как это делала в свое счастливое время Анна…

Вблизи кладбища Анна из почтения к усопшим натянула штаны. К тому же на кладбище были люди, даже много людей, у многих могил.

Мать за кладбищенской оградой растерянно закружилась на одном месте, ища могилу бабушки: она ничего не узнавала. Но на помощь пришли знакомые старушки, которые знали здесь все лучше ее: оказалось, что она кружит как раз возле нужной могилы. Мать сразу успокоилась, зашла в оградку и тут же оживленно начала хлопотать: доставать из сумки крупу, снедь, бутылку вина, чтобы помянуть. Надо было лишь сменить воду в вазе, чтобы поставить свежие, привезенные из города цветы, а в остальном могилка была ухожена, оградка и памятник недавно выкрашены: материны сестры постарались.

Мать суетилась, Юлька бесцеремонно взбиралась на могилу — она впервые была на кладбище, да и вообще мало что понимала. Неподалеку какая-то бабка с молитвой и поклонами кадила над родной могилой… Анна никак не могла сосредоточиться. А ей надо было сосредоточиться, чтобы попросить прощения у бабушки за содеянное и за все, что еще содеется.

В последнее время Анна много о бабушке думала и, неожиданно для себя, поняла, что бабушка была человеком не простым, — не такой, как все смертные. К этому выводу привели кое-какие раздумья, сопоставления, и Анна сейчас уже точно знала, что бабушка со смертью не умерла совсем, а все еще живет среди своих дочерей — бесплотно и незримо. Но сейчас Анна об этом не думала, а глядела на светлый памятник, фотографию бабушки и ничего, кроме спокойствия, не ощущала. Нигде ничего не щемило.

Бабуся с кадильницей (обыкновенной кастрюлькой с ручкой, в которой обычно младенцам варят кашку; сейчас вместо кашки там лежали дымящиеся угольки) подошла и подымила над бабушкиной могилой, пошептала над ней слова молитвы. Она, оказывается, прежде бабушку знала. Мать Анны, чтобы как-то отблагодарить старушку, пообещала ей принести воды с реки — полить цветы на могиле, и, подхватив кулек из целлофана, молодой походкой побежала по тропинке к реке, бойко размахивая кульком-пузырем. Юлька убежала вслед за ней обследовать кладбище, а Анна осталась одна сидеть на скамеечке в могильной оградке.