Ив поддразнивала, что теперь он работает в кампусе и все время только и говорит что о занятиях. После первого семестра она заметила:

– Ты как будто на машине времени в школу вернулся. Что за привязанность такая? Жизни не мыслишь без запаха пыльных классов?

Может быть, она была права. Пыльные классы… Скрипучие стулья… Просторные зеленые лужайки…

В деканате факультета сестринского дела у Линкольна был свой стол. Он был единственным мужчиной и единственным человеком моложе сорока пяти лет. Своими познаниями в компьютере он сразил офисных дам наповал. К нему относились как к магу и волшебнику. У него был стол, но сидеть за ним вовсе не надо было. А надо было ходить по классам и следить, чтобы все везде работало как часы.

Отвечал он и за интернет-безопасность – собственно, за то только, чтобы вовремя обновлялись антивирусные программы и никто не открывал подозрительные приложения. Его начальник в отделе информационных технологий сказал, что на всем факультете никто ни разу не зашел на порносайт и что, кроме порнухи и азартных игр, люди вольны делать в Сети что угодно.

– А фильтр электронной почты у вас стоит? – спросил Линкольн.

– Шутите? – удивился начальник. – Чтобы совет факультета рвал и метал?

Линкольн думал о Бет. И впервые думал о ней все время, без перерыва.

Он подписался на газету и теперь мог читать ее обзоры за завтраком, а потом перечитывать за ужином. Ему хотелось разгадать, как она их пишет. Радуется ли? Не слишком ли строга к романтическим комедиям? Или, наоборот, снисходительна?

Эти статьи не давали угаснуть воспоминаниям о ней, а ему, пожалуй, этого не очень хотелось. Внутри него словно все время горел фонарик. От его света иногда бывало больно – когда статья Бет оказывалась особенно смешной или вдумчивой или когда за словами ему приоткрывалось то, что он о ней знал. Но и боль мало-помалу утихала. Время шло, и становилось лучше, легче. Если он только сам этого хотел.

Когда осенью начались занятия, Линкольн начал было встречаться с преподавательницей литературы Средних веков, страстно увлеченной своим предметом женщиной лет тридцати пяти. У нее были крутые бедра и прямо срезанная челка, а рассуждая о «Беовульфе», она только что не впадала в экстаз. Ярко-зеленой ручкой преподавательница подчеркивала фразы в его газете и писала на полях: «Точно» или «Иронично, правда?». Он подумывал пригласить ее куда-нибудь, когда семестр подойдет к концу. Или, может, записаться на семинар, который она вела для старших курсов.

Одна из соседок Линкольна по офису делала попытки свести его со своей дочерью Невин, которая писала рекламные тексты и курила экологически чистые сигареты. Несколько раз они встречались, и Невин понравилась Линкольну настолько, что он даже ходил с ней на свадьбу Джастина и Дены.

Свадьба прошла в огромной католической церкви в одном из пригородов. Кто ж раньше знал, что Джастин католик? И притом настолько добрый, что убедил Дену принять свою веру. «Мои дети униатами не будут, – заявил он Линкольну на репетиции. – Эти дебилы верят в одного только Иисуса».

Свадебный ужин состоялся в симпатичном отеле неподалеку. Все было приготовлено по рецептам польской кухни, а развлекал гостей струнный квартет. Линкольн объелся пирогами и опасался увидеть на сцене «Сакагавею».

Группа вышла на сцену, когда уже отзвучал танец жениха и невесты – «My Heart Will Go On», после общего танца гостей – «Leather and Lace», танца отца с дочерью – «Butterfly Kisses». Когда все расселись, Джастин предупредил старших тетушек и дядюшек, что сейчас им лучше пройти в бар или вообще отправляться домой, потому что здесь сейчас будет тесновато.

Увидев Криса, Линкольн не почувствовал укола, которого ждал. Крис был все тем же образцово-показательным красавцем. Молоденькие двоюродные сестры Дены столпились рядом со сценой, где стоял Крис, и теребили свои ожерелья. Девушка постарше, наверное студентка колледжа, вышла на сцену вместе с группой. У нее были длинные светлые волосы, сияющая кожа, в перерывах между номерами она то и дело протягивала Крису то пиво, то бутылку воды.

Никакого не было укола. Даже когда Крис вроде бы узнал Линкольна и кивнул ему. Теперь – по крайней мере, для Линкольна – Крис был лишь еще одним не встречающимся уже с Бет парнем.

Трудно танцевать под музыку, смешанную из мелодий «Led Zeppelin» и «Radiohead», но друзья Джастина и Дены успели хорошо поддать и очень старались. Подруга Линкольна тоже. Сам Линкольн пил мало, но и ему хотелось прыгать, вопить, петь во всю глотку. Он заразился общим настроением. Он кружил Невин, пока у нее не поплыло перед глазами. Делал пальцами козу и бессовестно тыкал ею в небо.

Для октября было холодно. Поверх костюмов для Хеллоуина детишкам пришлось надевать теплые куртки, и у каждой двери их спрашивали, кто они такие.

«Октябрь, – думал Линкольн. – Трам-пам-пам».

Он задержался у открытого окна своей спальни, в голове тут же проплыло воспоминание. «Радостный октябрь»…

Хорошее в его новом жилье было то, что рядом, в нескольких минутах ходьбы, стоял кинотеатр. Старинной архитектуры, под названием «Данди», где-то в миле от дома. Линкольн не знал другого места, где бы наливали колу прямо из крана. Он ходил туда почти каждые выходные. А что показывали, его чаще всего не интересовало.

В тот день Линкольн надел толстый свитер, джинсовую крутку, оливково-зеленые брюки. Посмотрел на себя в зеркало, висевшее у выхода. Стрижка у него была все та же, под Моррисси, хотя Ив уверяла, что с ней он похож на Люка Перри. Или старается быть похожим на Люка Перри.

– Тебе это надо? – спрашивала она. – Разве еще не вырос?

– Не надо, – отвечал он. – Мне так нравится.

Сегодня вечером Ив приглашала его к себе, но Линкольн отвертелся. Он договорился встретиться вечером с ночными редакторами где-нибудь в Айове, в баре, где подают томатный сок со вкусом пива. Может, он и пойдет. Может…

В полседьмого вечера было уже темно – хоть глаз выколи. Казалось, что так правильно. И холод – казалось, это тоже правильно.

По дороге в кинотеатр Линкольн видел, как за большими окнами сидят и ужинают люди. В этом районе никто и никогда не закрывал шторами окна своих столовых. «А знаешь, почему в старых домах окна на фасадах такие большие? – спросила его как-то мать. – Потому что, когда в семье кто-нибудь умирал, на ночь гроб привозили домой. Через окно в комнату ставили». Но Линкольн решил про себя дальше думать так, что большие окна делали для того, чтобы были лучше видны рождественские елки.

Когда он дошел до «Данди», служитель как раз менял афишу «Танцующей в темноте» на «Билли Эллиота».

Линкольн нырнул в маленький вестибюль, купил билет, колы из-под крана, коробку жареного попкорна. В зале почти никого не было, и он занял кресло поближе. Красное бархатное кресло. После «Индиан-Хиллса» только здесь, наверное, оставались такие – никаких тебе новомодных регулируемых спинок и диванчиков для влюбленных парочек. Экран по старинке закрывался занавесом, который с шумом раздвигался перед началом сеанса. Раньше Линкольн не видел в этом никакого смысла. Теперь он ждал этого момента.

И вот, пока он ждал, кто-то сзади рассыпал упаковку леденцов, и они с грохотом покатились по бетонному полу. Линкольн обернулся, не предвкушая ничего особенного. И увидел ее: она сидела за несколько рядов от него, чуть сбоку.

Темные волосы… Лицо сердечком… Веснушки…

Очень хорошенькая.

Бет.

Поняв это, Линкольн тут же отвернулся, но она его уже узнала. Она смотрела прямо на него. Она смотрела… Как же она смотрела?

Удивленно. Просто удивленно, и все.

Можно представить, что он долго думал об этом моменте, так же много, как думал о ней эти последние месяцы. Ведь они как-никак жили не в Токио и не в Мумбаи, где можно навсегда потерять друг друга из виду. Городок у них небольшой. Не много было и мест, куда можно пойти, особенно кинообозревателю. Линкольн привык считать «Данди» своим кинотеатром, а сейчас получалось, что он вроде бы как в офисе у Бет.