— Сам Господь привел нас сюда, сын мой. Господь заботится о заблудших овцах, да будет благословенно имя Его! — сказал Дэниел и молитвенно склонил голову.

Драмжер подумал, что об одной из заблудших овечек позаботится в эту ночь он сам, однако, прежде чем ответить, ханжески потупил взор, подражая проповеднику.

— Я хотел поговорить с вами о девушке, которую вы привели. Говорите, она прислуживала хозяйке в Большом доме там, откуда вы пришли?

— Хозяйка сама ее учила.

— Миссис Софи, хозяйка Фалконхерста — это тут, рядом, — как раз ищет девушку в прислуги и просила меня привести ей кого-нибудь. Верно, Сэмпсон?

— У миссис Софи никого не осталось после смерти бедной Лукреции Борджиа, — поддакнул Сэмпсон, догадываясь, что у Драмжера на уме, но полагая, что ему следует быть лояльнее к Драмжеру, чем к скитальцу.

— Вот я и подумал: если ваша девушка захочет, я мог бы прямо сейчас отвезти ее в Большой дом. Это всего-то в миле отсюда. Вот обрадуется миссис Софи! У девушки будет крыша над головой, одежда, даже деньжата. Миссис Софи очень щедрая, верно, Сэмпсон?

— Миссис Софи — женщина добрая, проповедник, — не подкачал Сэмпсон. Он сам положил глаз на Памелу, но знал, что жена не даст ему позабавиться. Сэмпсон, детина устрашающего вида, до смерти боялся своей сожительницы. — Фалконхерст — славное местечко. Я сам долго там жил. Миссис Софи будет добра к новенькой.

Дэниел понимал, какое хорошее место предлагают Памеле. К тому же его собственный авторитет от этого только вырастет.

— Сейчас она спит, мистер Драмжер. Утром я ее обязательно пришлю.

— Миссис Софи будет рада принять ее прямо сейчас. Девушка поможет ей приготовиться ко сну. Миссис Софи будет очень благодарна! Утром я сам привезу Памелу, чтобы она не брела пешком. Вы не бойтесь, я в Фалконхерсте за главного. Спросите хоть Сэмпсона, хоть Брута, да любого здесь. У жены Сэмпсона можете спросить. На меня можно положиться.

— Драмжер не врет, — с готовностью подтвердил Сэмпсон. — С ним девчонка как за каменной стеной. А там о ней позаботится миссис Софи.

Старик Дэниел сдался. Он радовался мысли, что сможет поселиться здесь, в Новом поселке, обрести паству и молитвенный дом, а Памелу пристроить в усадьбе. После нескольких недель скитаний это было просто чудом. Он ушел в хижину.

— С тобой девчонке будет так же спокойно, как с гремучей змеей. Держу пари, что ты не поторопишься везти ее в Большой дом, — зашептал Сэмпсон Драмжеру, давясь от смеха. — Вот бы мне оказаться на твоем месте! Мне бы тоже не помешало побаловаться.

В хижине зажгли свечу. Вскоре из домика вышла Памела. Она прекрасно понимала, что прислуживать в Большом доме для нее большая честь, и торопилась туда попасть. Старый Дэниел помог ей залезть на скамеечку, Драмжер сел в седло и подъехал к ней. Сэмпсон посадил Памелу на конский круп боком, и она ухватилась за седло.

Драмжер терпеливо ждал, пока Дэниел бормотал на прощание молитву, но все же тронул лошадь пятками, прежде чем прозвучало последнее благословение.

— Здесь недалеко, — заверил он Памелу. — Мы поедем шагом.

Стоило им выехать на дорогу, как он повернулся к девушке.

— Лучше обними меня, не то, чего доброго, свалишься и сломаешь ногу. — Он похлопал ее по бедру и сам положил ее руку себе на талию. — Ты такая хорошенькая, Памела! У тебя кожа цвета тигровой лилии.

— Вы так добры к нам, мистер Драмжер, сэр! Отец сказал, что мы останемся здесь жить, а я буду прислуживать в Большом доме.

— А все потому, что ты мне приглянулась, тигровая лилия. Я тут самый главный. Мне подчиняются и негры, и белые. Тебе любой скажет, что мистер Драмжер Максвелл здесь за главного. Тебе у нас понравится, да и я тебя не оставлю.

И он, преодолевая ее сопротивление, положил ее руку себе между ног.

— В чем дело, тигровая лилия? Тебе не нравится то, что ты там нащупала? — Он не позволил ей отдернуть руку. — Разве не хороша игрушка?

Она разрыдалась, но он придавил к себе ее ладошку, сжавшуюся в кулак.

— Почему моя детка плачет? Ее никто не обидит!

— Однажды меня обидел белый, — проговорила Памела, всхлипывая и пытаясь убрать руку. — Хозяин велел мне спать с белым гостем. Как мне было больно!

— А все потому, что белый не знает, как ублажить такую маленькую тигровую лилию, как ты. Тут нужен цветной парень, и не всякий, а такой, как я. Медленно, легонько, чтоб не было больно — вот как я это делаю. Тебе еще никогда не было так хорошо.

— Отец говорит, что спать с цветным дурно, потому что удовольствие — это грех. С белым еще туда-сюда, потому что боль искупает грех. Если я пересплю с белым, то Бог мне это простит, потому что меня принудили, а если лягу с цветным, то это проделки дьявола и большой грех, за который мне не будет прощения. Да, сэр, блуд — это страшный грех.

Несмотря на эти суровые речи, ее кулачок разжался, и Драмжер уже жмурился от нежного тепла ее ладони. Ее пальцы определенно не подчинялись ее словам.

— Ничего, вот приедем в Фалконхерст, и ты иначе запоешь. Миссис Софи ничего о тебе не знает. Она ляжет сама, а мы порезвимся в сарае.

— Жалко, что ты не белый. Мне не хочется грешить. — Рыдания прекратились, и Драмжеру больше не приходилось держать ее за руку.

— Вот приедем в Фалконхерст, и ты еще порадуешься, что с тобой не белый, — сказал Драмжер, уже шаривший по ее телу.

Дорога протянулась вперед яркой серебряной полосой. Драмжер пустил лошадь шагом, завороженный нежностью ее пальцев и собственными фантазиями; его тело ритмично покачивалось взад-вперед в такт шагам лошади. Так продолжалось до тех пор, пока его дыхание не участилось. Только что он насильно завладел ее рукой, теперь ему пришлось приложить силу, чтобы от нее избавиться. Но было уже поздно.

— Боюсь, мы кончили, еще не начав, — вздохнул он. — С мужчиной надо осторожнее, не то придется пожалеть. Теперь сарай нам ни к чему. В другой раз.

Он глубоко вздохнул. Интерес к Памеле временно угас, мысли уже не вертелись вокруг нее. Он стал фантазировать, будто не трясется по проселку с цветной девчонкой за спиной, а катит в сверкающей карете по широкой улице, запруженной белыми и черными вперемешку, которые в восхищении кричат ему: «Майор Драмжер Максвелл! Конгрессмен Максвелл!» Какой, к черту, конгрессмен — «президент Соединенных Штатов Америки Драмжер Максвелл!» Рядом с ним восседала его белая супруга — старая миссис Софи, напротив — мальчик с кожей цвета слоновой кости, его сын — с черными вьющимися волосами до плеч, почему-то вылитый Бенони…

Ночную тишину, в которой убаюкивающе стрекотали насекомые да мягко шлепали по пыльной дороге лошадиные копыта, внезапно нарушили мужские голоса. Драмжер натянул поводья и шепотом приказал Памеле помалкивать. Стараясь не дышать, он напряг слух. Голоса были сердитые, нетерпеливые. Он не слишком испугался, но на всякий случай нащупал в кармане знаменитый в Фалконхерсте однозарядный револьвер. Он таскал его с собой скорее из зазнайства, чем для обороны: ведь положение старшего слуги в Фалконхерсте обеспечивало ему уважение окрестных жителей независимо от цвета кожи. Впрочем, среди возвращающихся с войны ветеранов находились и такие, кто завидовал его справной одежде, лошади, серебряной инкрустации на седле, даже камушкам в мочках ушей. Настали времена, когда следовало быть настороже. По дорогам слонялись чужаки всех цветов радуги: рабы, весившие свободы, дезертиры из обеих армий, разношерстный сброд, порождаемый смутой.

— Не знаю, что там творится. Схожу-ка взгляну.

Он слез с лошади и отвел ее в дубовую рощу, в густую тень, где привязал к ветке. Памелу он спустил на землю, усадив в траву. Медленно, стараясь не шуметь, он заскользил между стволов, шарахаясь от мшистых ветвей, прикосновение которых было похоже на прикосновение паутины.

Добравшись до края перелеска, он различил на дороге четверых всадников, залитых лунным светом. Двоих из них он узнал — одного по широкополой соломенной шляпе с индюшачьим пером, другого по голосу. Это были Лизер и Джулиан Джонстоны — двое из пяти братьев, вернувшиеся с войны живыми. Остальные трое гнили в земле: один в Шило, другой в Виксбурге, третий под Атлантой. Свою плантацию, лежавшую между Фалконхерстом и Бенсоном, они нашли во власти сорняков. Трудиться на ней не было никакого смысла: негров они лишились, денег, чтобы нанять батраков, — тоже, поэтому два брата занялись безобразиями: пьянством, драками из-за кабацких шлюх и просто так, а также запугиванием негров. Они проявляли недружелюбие даже к Драмжеру, которого знали с детских лет, и часто грозили ему, что стащат с лошади и изваляют в грязи за то, что он задирает нос.