— Что это, Драмжер?

Он подобрал предмет, покрой которого не оставлял сомнений по части его назначения.

— Кажется, это штаны Занзибара, — молвил Брут, качая головой.

— Значит, ты знаешь, чем занимались миссис Софи и Занзибар?

— Мы все знали, мисс Лукреция Борджиа, мэм. Вся плантация.

— Знали, да забыли! Понял, Драмжер? И ты, Брут! Вы ничего не знаете. Ничего! Занзибар хотел сбежать, масса Аполлон думал его остановить, и тот его застрелил. Вот и вся история. Мы не станем возвращать Занзибара. И Кэнди с Кьюпом не будем ловить. Не нужны они нам! Вы все поняли? Масса Аполлон погиб, потому что хотел поймать беглого Занзибара.

— Но… — возразил было Драмжер.

— Никаких «но»! Зарубите себе это на носу!

— Я о другом, мисс Лукреция Борджиа, мэм: Кьюп ускакал с двумя сумками золота!

— Это не наша забота. Мы все равно не помчимся за ним вдогонку. Доброе имя миссис Софи дороже всего золота на свете.

Когда телега остановилась у задней двери, Лукреция Борджиа велела занести тело в дом и положить на кушетку в бывшем кабинете Хаммонда.

— Оставьте его здесь. Я сама его обмою и обряжу. Миссис Софи захочет, видать, положить его в черный гроб с серебряными ручками, какие есть у бенсонского гробовщика. Нельзя же хоронить белого в ящике из сосновых досок! Марш отсюда, все! Мужчинам нечего глазеть, как обмывают труп. Это женское дело. Миссис Софи не сможет этим заняться: она убивается наверху.

Пока Лукреция Борджиа и Маргарита метались по кухне, подогревая воду и раздирая на лоскуты старые простыни, Софи спустилась по служебной лестнице с лучшим из костюмов Аполлона, его накрахмаленной белой рубашкой и черным галстуком. Все это она принесла в кухню. Брюки положила на сиденье стула, пиджак повесила на спинку.

— Я хочу, чтобы на нем была его лучшая одежда, Лукреция Борджиа. Сними с него все и надень вот это.

— Все будет хорошо, миссис Софи. Вам надо лечь. Попробуйте уснуть.

Софи покачала головой.

— Он лежит здесь мертвый, и все из-за меня. Я знаю, что он погиб по моей вине, и ты тоже это знаешь. Я хочу тебе помочь. Хочется хоть что-то для него сделать. Ведь я любила его, Лукреция Борджиа, и он меня любил. Только утром он сам сказал мне об этом.

— Это все материнская кровь. Кровь Максвеллов здесь ни при чем. Этим вы пошли в мать. Она так же домогалась Мида, как вы — Занзибара. Но не бойтесь, об этом никто не узнает. Слушайте меня: масса Аполлон поймал Занзибара у реки, когда тот пытался убежать, вот Занзибар и всадил в него пулю. Запомните: так все и было!

Лукреция Борджиа подняла обеими руками большую кастрюлю с горячей водой, принесла ее в кабинет и поставила на пол рядом с кушеткой. Однако Софи не позволила ей прикоснуться к телу Аполлона. Она сама с нежностью расстегнула пуговицы и сняла с него верхнюю одежду и белье, удивляясь, как быстро окоченело тело. Зрелище обнаженного трупа заставило ее упасть рядом с кушеткой и разрыдаться.

— Да, красивый был мужчина! Кто ж вас осудит за любовь к нему? — Лукреция Борджиа отжала тряпку, провела ею по телу, потом вытерла его сухим полотенцем и попыталась перевернуть, однако это оказалось ей не под силу.

— Помогите мне, — обратилась она к Софи. — Уж больно тяжел.

Вдвоем они перевернули тело на живот. Лукреция Борджиа вскрикнула и показала на черное пятно на бедре Аполлона.

— Раньше вы этого не видели?

— Не видела. — Софи вытаращила глаза на пятно, похожее на отпечаток черной пятерни.

— Знаете, что это такое, миссис Софи?

Она покачала головой, хотя ей были отлично известны пересуды кумушек насчет черных родимых пятен.

— Это значит, что он черномазый! В нем текла негритянская кровь. Такой же ниггер, как я, поэтому такой могучий. Не нужен ему черный гроб с серебряными ручками. Обойдется и сосновым, как все негры.

Софи выпрямилась и аккуратно вытерла слезы. Она нежно прикоснулась к черной отметине, которую Аполлон при жизни так тщательно скрывал. Когда она повернулась к Лукреции Борджиа, та увидела на ее лице ярость.

— Запри свой лживый рот на замок! Не ты здесь распоряжаешься, Лукреция Борджиа. Он — мой муж, он меня нежно любил. Он боготворил землю, на которую ступала моя нога! Ты забыла? Подумаешь, черное пятно! Из-за него человек еще не становится ниггером. Он был французом, он приплыл из Франции и собирался забрать меня туда. Он сделал бы меня княгиней, надел бы на меня бриллиантовую корону, представил бы императору. Если ты еще раз скажешь, что он был черномазым, я тебя вздерну и велю высечь, помяни мое слово! Одень его и пошли Брута в Бенсон за самым лучшим гробом, сколько бы он ни стоил. Из чистого золота, если только у них такой найдется, — для него и этого мало! Драмжера пошлешь к преподобному Хаззарду, чтобы тот приехал на похороны. Он — мой муж, Лукреция Борджиа, а никакой не черномазый. Делай, как тебе говорят, и держи язык за зубами. Гляди мне!

Она с рыданием побежала наверх, в комнату Аполлона, и упала на его незастеленную постель, зарывшись лицом в его ночную рубашку, которую он бросил второпях. Рубашка сохранила его запах, и ей показалось, что он снова с ней.

Войне конец! Генерал Ли сдался в Аппоматтоксе генералу Гранту; рабству в Соединенных Штатах тоже пришел конец. Через несколько недель после подписания перемирия слухи о нем достигли сонной фалконхерстской заводи. Драмжер сообщил эту новость Софи — единственной помимо его самого и Маргариты обитательнице Большого дома, а также населению Нового поселка, разросшегося в крупную деревню.

Софи отнеслась к событию с тем же безразличием, с каким встречала после смерти Аполлона все известия, даже собственную беременность, совершенно неожиданную, учитывая ее возраст, которая причиняла ей теперь столько неудобств. Зато в Новом поселке сообщение Драмжера стало поводом для праздника: в центре деревни был устроен огромный костер, из укромного места извлечено несколько кувшинов кукурузной водки. Ведь жители Нового поселка отныне перестали быть рабами! Они превратились в свободных людей, их дети не изведают неволи. Теперь никому не заставить их стоять на аукционном помосте; никто не будет сдергивать с них одежду, их тела не станут ощупывать ни приценивающиеся к живому товару покупатели, ни любопытные. Им не придется больше называть белых «хозяевами». По словам Драмжера, они были теперь ничуть не хуже белых, они перестали считаться животными. Они — люди! Столь грандиозное событие нельзя было не отпраздновать. Жители Нового поселка, прыгая вокруг жаркого костра, во всю глотку вопили: «Свободны! Свободны!»

Утратив белых господ, они признали своим предводителем Драмжера. Ведь он жил в Большом доме, который, несмотря на их новый статус свободных людей, по-прежнему казался им белоколонным символом власти и порядка. Однако от горделивого прежде Фалконхерста теперь осталось одно воспоминание. Его былое могущество перешло в область преданий. Битком набитые невольничьи бараки теперь пустовали, лишь в хижине на краю бывшего невольничьего поселка по-прежнему жила Жемчужина. Даже немногие рабы, сохранившие верность хозяевам и жившие здесь, пока шла война, теперь разбрелись. Одни ушли куда глаза глядят, другие перебрались в Новый поселок, где каждый сколотил себе из чего попало хижину, и разделили между собой фалконхерстские поля на участки по нескольку акров в каждом, чтобы, обрабатывая их, добывать себе пропитание.

Мужчины Нового поселка согласились на лидерство Драмжера, несмотря на его молодость. Ведь его одежда, доставшаяся ему после Хаммонда и Аполлона, была лучше, чем их, он ходил обутым, тогда как они были босы, он владел грамотой, бывал в Новом Орлеане. Все это, вместе взятое, давало ему неоспоримое преимущество. Однако было еще одно обстоятельство, перевешивающее все остальные: он был единственным негром (кроме Маргариты, которой можно было пренебречь), жившим в Большом доме.

Лукреция Борджиа, закулисная властительница, сошла в могилу. Она сдержала обещание и скончалась в Большом доме. Как-то промозглым зимним утром она встала, оделась и спустилась в кухню, чтобы разжечь огонь в плите. На плите стояла большая сковорода с кукурузными лепешками, пузырился суррогатный кофе из лущеной кукурузы и патоки. Стол был накрыт на четверых, так как Софи теперь ела в кухне вместе с Лукрецией Борджиа, Драмжером и стариком садовником Мерком. Но Лукреции Борджиа в это утро уже не довелось позавтракать. Драмжер, спустившись по задней лестнице из спальни, в которой раньше почивал Хаммонд, а потом Аполлон Бошер и где теперь разместился он, нашел ее на кухонном полу бездыханной. Она была последним осколком прежнего Фалконхерста. Теперь от него не осталось ровно ничего.