— Ну, беги. Подойдешь к задней двери и спросишь Лукрецию Борджиа. Она объяснит тебе, чем заняться. Беги, парень.

Подчиняясь приказу, Драмжер пустился бегом. Он взбежал на холм, пересек поле, миновал новые хижины, недавно появившиеся позади Большого дома, и, запыхавшись, остановился у дверей кухни. В отличие от большинства господских усадеб Юга в Фалконхерсте кухня располагалась не в отдельном помещении, а в самом доме. Драмжер замялся, не зная, постучаться или войти без стука. Трудность была быстро преодолена: дверь распахнулась, и перед ним предстала огромная полногрудая женщина с волосами, похожими на созревший хлопок.

— Ты и есть Драмжер?

— Он самый.

— Изволь называть меня «Лукреция Борджиа, мэм», и не забывай про «мэм», иначе будешь бит за неуважительность.

— Да, мэм, Лукреция Борджиа, мэм, мэм.

Она подозрительно прищурилась, решив, что последнее «мэм» добавлено в насмешку, но покорный вид Драмжера свидетельствовал о его мирных намерениях.

— Не смей появляться в доме, не вымывшись с ног до головы.

— Я вымылся с ног до головы сегодня утром, Лукреция Борджиа, мэм.

— Ты вспотел от бега, так что придется тебе вымыться еще разок. К тому же мы готовимся подавать обед. Нечего путаться у нас под ногами. — Она на мгновение исчезла, а потом снова появилась с аккуратной стопкой одежды, жестянкой жидкого мыла, куском простыни и жестким полотенцем.

— Вымойся хорошенько, чтобы в этом доме не завоняло неграми. Не забудь про подмышки и про пах. Потом наденешь вот это. Это вещи Бенони, но надеюсь, что они на тебя налезут, хоть ты и повыше его. Грязные тряпки оставь в сарае, остальное принеси обратно.

— Моя одежда не грязная, Лукреция Борджиа, мэм. Мать только что ее выстирала.

— Грязная, если я так сказала, и весь разговор. — Она решительно развернула его лицом к речке. — Мыться будешь вон за той бузиной, чтобы миссис Софи не увидела тебя в чем мать родила.

Он побрел прочь, мысленно выкладывая Лукреции Борджиа, мэм, все, что он о ней думает. По рассказам Жемчужины, прежде главным негром в Большом доме был его отец. Ему подчинялись все слуги, а Лукреция Борджиа, мэм, тогда в дом и носу не казала. Ее местом была кухня при старом доме, где она стряпала для чернокожей наложницы массы Максвелла, Элен, и его отпрысков-негритят. Потом, когда старый дом сгорел, а отец Драмжера погиб при пожаре, чертова Лукреция Борджиа, мэм, каким-то образом проникла в новый дом и превратилась в хлопотливую наседку, заправляющую всем по собственному усмотрению. Драмжер дал себе слово, что в один прекрасный день сам станет в Большом доме главным; тогда он расквитается с Лукрецией Борджиа, отправив ее корячиться в поле. Вот будет потеха, когда ее жирная задница будет торчать среди кукурузы! Как-нибудь он урвет момент, найдет Лукрецию Борджиа среди початков и отхлещет ее от души за леность. Кто она такая, чтобы так задирать нос? Просто негритянка, даже не мандинго в отличие от его матери и бабки. От фантазий на тему грядущего посрамления Лукреции Борджиа ему стало легче.

В зарослях бузины у самой воды было сумрачно; здесь, в заводи с песчаным дном, неподвижная прохладная вода доходила Драмжеру всего до колен. Намылив свое стройное молодое тело, он принялся плескаться, наблюдая, как уплывают пузыри, уносимые неспешным течением. Выбравшись из воды, он мигом замерз и стал поспешно вытираться колючим полотенцем. Потом он натянул длинные черные шерстяные штаны и белую рубаху, пахнущую прачечной и утюжкой. И то, и другое оказалось ему не по размеру: штаны обтянули ляжки, рубаха с трудом сходилась на груди. Он был гораздо крупнее Бенони. Он вспомнил мальчишку, показавшего ему язык. Ничего, он объяснит выродку-мулату, что к чему. Ради убедительности он согнул руку в локте и пощупал свой бицепс. Драмжеру было известно от Жемчужины нечто, о чем, наверное, не ведал Бенони: они с ним были братьями, у них был один и тот же отец — Драмсон.

Он вытащил из кармана старой рубахи расческу и стал причесывать мокрые волосы. Кривые зубья норовили выдрать клок, однако он не унимался, пока не расчесал волосы сверкающими волнами. Оставив старую одежду в сарае, он снова явился к дверям Большого дома, где, вместо того чтобы постучать, распахнул дверь пинком ноги, дрожа от собственной дерзости, но внешне уверенный в себе, даже заносчивый.

— А ноги чистые? — проворчала Лукреция Борджиа из тени, от плиты. — Не хватало еще, чтобы ты испачкал мои чистые полы! Надо будет посоветовать массе Хаммонду тебя обуть, чтобы ты не шлепал тут своими босыми ножищами.

— Да, мэм, Лукреция Борджиа, мэм, ноги чистые, все тело чистое. Хотите понюхать?

— Стану я нюхать вонючих негров! От всех мандинго воняет. Твою мамашу и этого Олли я могу учуять за милю. — Она сморщила нос и состроила гримасу. — Вот кто вонюч! Ладно, иди-ка сюда. Ты ел? — Ее тон стал более дружелюбным. Ничто не доставляло Лукреции Борджиа такого удовольствия, как наблюдать за поглощением другими ее стряпни.

— Завтракал, — ответил Драмжер, принюхиваясь к соблазнительным запахам, идущим от плиты.

— Белые уже поели, объедки убраны, так что лучше тебе перекусить, не то не продержишься до ужина. — Она пошарила в буфете и протянула Драмжеру треснутую фарфоровую чашку без ручки. — Сбегай, налей себе молока. И живее назад.

Вернувшись, он нашел на столе жестяную миску с двумя горячими пирожками, набитыми изюмом и источающими вместе с патокой восхитительный запах.

— Это тебе, — сказала ему Лукреция Борджиа.

Надкусив первый пирожок, Драмжер понял, что никогда еще не пробовал такой вкуснятины. Если в Большом доме его станут так кормить, то ради одного этого сюда стоило перебраться; Лукреция Борджиа сразу предстала перед ним в другом свете. Он уписывал ее пирожки, и она уже казалась ему не фурией, а доброй тетушкой.

— Спасибо, Лукреция Борджиа, мэм. Ну и вкусный же хлеб вы печете!

— Это не хлеб, а пирожки. А теперь — за дело. Пока не знаю, что именно собрался тебе поручить масса Хаммонд, но не могу тебе позволить околачиваться без толку. Вот. — Она притащила поднос с ножами, а также кирпич, миску воды и тряпку. — Начистишь. Знаешь, как это делается?

Драмжер отрицательно покачал головой.

Лукреция Борджиа показала ему, как тереть лезвие о мокрый кирпич и как полировать его тряпкой.

Обед был съеден, посуда вымыта и убрана, в кухне стало тихо. Лукреция Борджиа рухнула на табурет и сбросила бесформенные шлепанцы. Глубоко вздохнув, она привалилась к стене, обмахиваясь краем передника.

— Скоро от массы Хаммонда вернется Брут. Он скажет тебе, что делать дальше. Будешь ему помогать. Может, когда-нибудь ты тоже станешь дворецким, если окажешься смышленым. Надеюсь, ты не чета Старине Уилсону — тот не больно умен.

— Зато он сильный, — вступился за Олли Драмжер, — и здорово дерется.

Он обернулся на скрип открываемой двери. Это был Бенони. Драмжер наблюдал, как паренек неслышно затворяет дверь и мягко ступает кожаными башмаками по полу. Одежда на нем была изящная, лицо цвета слоновой кости красиво, губы капризно надуты, черные локоны спускались на плечи. На оценивающий взгляд Драмжера Бенони ответил подозрительным и тревожным взглядом.

— Этот ниггер останется в доме? — спросил он у Лукреции Борджиа, тыча в Драмжера пальцем.

— Это — Драмжер, он будет слугой в доме.

— Черный негр с плантации! — Паренек презрительно скривил губы. — Чернее некуда!

— Он не черный! — Судя по тону Лукреции Борджиа, она невысоко ценила Бенони. — К тому же вы с ним братья.

— Такой черный ниггер не может быть моим братом. Все остальные дети моей матери проданы — масса Холкомб купил их маленькими.

— Ну и что? — не унималась Лукреция Борджиа. — У вас с ним один отец — Драмсон. Так что познакомьтесь. — Она повернулась к Драмжеру. — Это Бенони. Он — сын Регины, но отец у вас был общий. Бенони — любимчик миссис Августы.

Драмжер вспомнил, что раньше, видя Бенони играющим в одиночестве рядом с Большим домом, он принимал его за белого. Он приветливо улыбнулся, решив проявить дружелюбие, несмотря на показанный ему в беседке язык.