Первые десять лет своей жизни Драмжер провел как выносливый зверек, шныряя по плантации в чем мать родила в стайке чернокожего молодняка обоих полов. То были беззаботные деньки: его не заставляли работать, ничем не загружали, позволяя ребятне шалить от рассвета до заката. Для забав детям не требовалось игрушек: им хватало щепок, чтобы пускать их в плавание по речке, камешков, чтобы увлеченно ими швыряться, деревьев, чтобы ловко на них взбираться, грязных луж, в которых они весело плескались, и пыли, в которой кувыркались. Дети носились, возились, дрались, смеялись, плакали и, подрастая, тузили друг дружку от души. Становясь старше, мальчишки начинали сторониться девчонок, сбивались в отдельные стаи и приступали к охоте на былых подруг.

С самого раннего детства Драмжер знал, что мальчики отличаются от девочек и в чем состоит это отличие. На плантации, где главным делом было разведение рабов, процесс воспроизводства никогда не составлял тайны. Даже малолетки знали, кто кого покрывает. Драмжер неоднократно видел, как мужчины являлись по ночам к матери в хижину, и наблюдал в щель в чердачном полу, как отражается огонь очага на их потной коже и как они возятся и стонут на лежанке точно под ним. От старших дружков он рано научился самостоятельно удовлетворять свою плоть и стал предаваться этому занятию как в одиночку, так и совместно с приятелями и с Олли на чердаке, когда тот не отправлялся к женщинам, получив ввиду предстоящего боя команду держаться от них подальше.

Став подростком, Драмжер получил первые заплатанные штаны, которые позволили ему острее осознать принадлежность к мужскому полу и подстегнули созревание. Парни все чаще совершали нападения на девушек. Постепенно он все больше входил во вкус экспериментов с девушками, предпочитая их прежним забавам в обществе приятелей. Однако, получая гораздо больше удовольствия от девушек, он продолжал активно участвовать в мужских развлечениях, особенно в плавании в речке; он по-прежнему ценил тепло и облегчение, приносимые крепкими объятиями Олли, особенно в холодные ночи.

Подобно остальным детям Драмжер частенько пялил глаза на Большой дом с безопасного расстояния, испытывая одновременно ужас и любопытство и ломая голову, какие диковины могут таиться за его стенами, окруженными белоснежными колоннами. Собравшись в кучу, дети предавались безудержным фантазиям на сей счет. Негритятам Большой дом казался таинственным и непостижимым местом. Они отчаялись добиться толку от высокомерной чернокожей прислуги — могущественных небожителей в черных, с иголочки, костюмах, в платьях с белыми передниками и надраенной обуви, с лоснящейся кожей и умелой игрой в благородство. Те и впрямь были особой расой и испытывали то же чванливое чувство превосходства в отношении неотесанных рабов с плантации, что и обитатели Большого дома — к ним самим.

Драмжер знал, как кого зовут в Большом доме: масса Хаммонд Максвелл и миссис Августа, его жена; миссис Софи, дочь Максвелла, и масса Дадли, ее муж, и двое их детей. Слуг из Большого дома он знал в лицо. Первой по важности стояла Лукреция Борджиа, кухарка, заслужившая на всей плантации репутацию дикой фурии. За ней шли Эльвира и Касси, большегрудые особы с осиными талиями, которые иногда снисходили до того, чтобы пройтись в чистеньких ситцевых платьицах к невольничьим хижинам и немного поболтать с их обитателями. В доме жила также редко показывающаяся на глаза Регина, которую Драмжер всегда считал белой, пока мать не сказала ему, что она тоже негритянка; ее сыну Бенони никогда не разрешали играть с другими детьми. Сверкающим экипажем правил кучер Аякс, а в саду и на лужайке трудились Мерк и Юп. Рабы с плантации испытывали к этим избранникам судьбы благоговейный ужас и относились к ним почти с таким же уважением и трепетом, как к белым господам. Должность слуги в Большом доме была знаком отличия для раба, превосходящим по значимости желанный для всех светлый оттенок кожи.

— Будь умницей! — напутствовала Жемчужина сына.

— И заходи нас проведать, — добавила старуха Люси, предвкушавшая лакомые сплетни, которые внук станет приносить из Большого дома.

Драмжер неуверенно побрел между невольничьими хижинами, а потом мимо закопченных кирпичных остовов, оставшихся после сгоревшего старого дома и теперь торчавших из травы, как старческие зубы. Дальше находилось кладбище, где на одном из мраморных надгробий было начертано слово «Драмсон»: под ним, по словам Жемчужины, покоился его отец. Он перепрыгнул через невысокую каменную ограду и подошел к могиле, чтобы провести пальцем по причудливым значкам. Грамотой он не владел, поэтому буквы для него ничего не значили, но он знал, что отца звали Драмсон, поэтому странные отметины должны были обозначать именно это слово.

Здесь, в тени дубов, было прохладно; легкий ветерок шевелил серый мох. Подстриженная трава приятно колола босые ступни. Драмжер восхищенно разглядывал выкрашенные белой краской железные урны с цветами и испытывал незнакомую ему прежде гордость: ведь его отец был единственным негром, похороненным на кладбище белых. Он не знал в точности, что такое «отец», потому что у рабов толком не было отцов, но ощущал некое родство с легендарным Драмсоном, спасшим жизнь массе Максвеллу в ночь восстания рабов, когда запылал старый дом. Он знал, что Драмсон похоронен среди белых господ по настоянию всемогущей миссис Августы. Это было излюбленнейшим рассказом на плантации: рассказчики-негры находили удовлетворение в мысли, что их собрату удалось покорить такую вершину.

Драмжер неохотно покинул тихое кладбище и зашагал дальше по чисто выметенной песчаной дорожке, через рощицу у подножия холма, по вычурному горбатому мостику над медленной речкой. В беленькой беседке, примыкавшей к мостику на противоположной стороне, сидела миссис Софи, дочь массы Хаммонда, с двумя своими детьми: десятилетним Уорреном и малюткой Амандой; при них находилась чернокожая нянька Блоссом и мальчишка Бенони, слуга малолетнего массы Уоррена. Драмжера так и подмывало поглазеть на миссис Софи, славившуюся светлыми волосами, но, проходя мимо, он не осмелился поднять на нее глаза. Однако пока он сосредоточенно вышагивал босиком по мостику, стараясь не поскользнуться; миссис Софи сама заметила его и окликнула:

— Куда это ты, паренек? Разве ты не знаешь, что неграм нельзя пользоваться мостом? Он только для домашних слуг. Для тебя переброшена вон та доска.

И она указала на узкую осклизлую доску неподалеку.

Драмжер осмелел и поднял глаза. Никогда прежде он не оказывался так близко к миссис Софи и теперь не мог оторваться от этого зрелища. Миссис Софи, великолепное светловолосое существо из Большого дома, принадлежавшее к совершенно иному миру, оказалась косоглазой, и он не мог в точности определить, смотрит она на него или в сторону. В остальном она была прехорошенькой, но ее блуждающий взгляд настолько его заворожил, что он больше ни на что не обратил внимания.

— Я теперь домашний слуга, миссис. Я иду в Большой дом, потому что меня позвал туда масса Максвелл. Я — Драмжер, сын Жемчужины, — горделиво произнес он.

— Подойди-ка, — поманила она его.

Он преодолел остаток моста и остановился на пороге беседки. Она оглядела его с головы до ног, раздевая взглядом, и поманила подойти ближе. Он поднялся по ступенькам, и она погладила его по голове.

— Значит, ты сын Жемчужины? Твой отец Драмсон был красивейшим негром, какого я когда-либо видела. Я помню его еще с той поры, когда не училась в школе. Вот уж красавчик был! А ты будешь еще красивее. Значит, ты станешь слугой в Большом доме?

— Да, миссис. Так велел масса Максвелл.

— Тогда запомни: я — твоя хозяйка, миссис Софи, вот это молодой масса Уоррен, а это — молодая мисс Аманда. Это — Блоссом. — Она указала на молоденькую няньку, волосы которой были заплетены в маленькие косички, перехваченные красными лентами и торчащие, как колючки у ежа. — А это Бенони. — Она указала на мальчишку позади себя, который украдкой показал Драмжеру язык.

— Да, миссис, — сказал Драмжер и неуклюже поклонился, подражая другим рабам, всегда кланявшимся при разговоре с белыми.