Одного этого было достаточно, чтобы занять студентов сплетнями на несколько дней. Но, прежде чем добраться до дверей, девушка услышала, как все разговоры стихли, и над собравшимися вознесся голос Анссета, поющий песню без слов, но говорящую — она, единственная из всех студентов знала, что это была песня надежды, дружбы и самых откровенных пожеланий. Киа-Киа замкнула свое сознание для фокусов Певческого Дома и вышла из помещения, после чего молча ожидала в фойе с охранниками, пока гид не повел их обратно.

Автобусы, принадлежащие Институту мобили, отвезли их в Принстон. Но перед тем у них была еще одна остановка в старинном городе Филадельфия, где был похищен один из их студентов. Впоследствии его ужасно обезображенное тело было найдено на берегу реки Делавер. Это был пятнадцатый случай похищения, кончающегося жестоким убийством; эти преступления давно уже заставляли Филадельфию и многие окрестные города жить в страхе. Остальные же студенты в мрачном настроении возвратились в Принстон и возобновили занятия. Только вот Киа-Киа не забывала Анссета. Никак не могла забыть. В воздухе витала смерть, и хотя Майкел не был ответственным за безумные убийства в Филадельфии, она считала, что и он сам может умереть так же жестоко. Эти жестокости продолжались уже несколько лет, после чего Киа-Киа пришло в голову, что и Анссет тоже может быть вот так же скручен и изуродован. Хотя ей было плевать на весь Певческий Дом и на Певчую Птицу Майкела, она надеялась, что прелестный мальчик, который вспомнил ее после стольких лет, сможет безопасно покинуть Сасквеханну и вернуться домой, в чистоту Певческого Дома.

А еще ее мучило то, что она учится, в то время как мир идет к великим переменам, в которых она не сможет участвовать, хотя страстно желала, чтобы события хоть чуточку ее подождали. Ей было двадцать лет — и она обладала блестящим умом, нетерпением и чувством собственной бесполезности. Однажды вечером, когда навалилась особая тоска, она даже плакала по Певческому Дому.

Анссет бродил по речному берегу в саду. В Певческом Доме садом называли цветочную клумбу во дворе или же овощную грядку на задах Яслей. Здесь же садом было громадное пространство травы, кустов и высоких деревьев, что протянулось вдоль двух развилок реки Сасквеханны до места их слияния. С другой стороны обеих рек был густой, буйный лес; так что птицы и звери частенько появлялись из чащи, чтобы напиться или найти возле реки пищу. Управляющий настаивал, чтобы Анссет не бродил по саду. Пространство здесь было слишком огромным, много километров в каждом направлении, а чаща делала невозможной полноценное патрулирование.

Но за два года жизни во дворце Анссет уже испробовал границы своего жизненного ареала и выяснил, что они гораздо шире, чем хотелось Управляющему. В его жизни здесь имелись такие вещи, которых Анссету делать было бы нельзя, и не потому, что на этот счет имелись какие-то законы или предписания, но потому что это не понравилось бы Майкелу, а вот вызвать неодобрение Майкела не хотелось и самому мальчику. Он не мог следовать за Майкелом на встречи, если только его не приглашали на них специально. Случались мгновения, когда Майкелу хотелось остаться одному — тут уже Анссету ничего говорить было не нужно, он просто замечал настроение Майкела и тут же уходил сам.

Были и другие вещи, которые Анссет, как выяснилось, делать мог. Он мог входить в личный покои Майкела без всякого разрешения. Он выяснил, путем проб и ошибок, что буквально немногие двери во дворце не открываются при касании его пальцев. Он бродил по дворцовому лабиринту и узнал его лучше любого другого; частенько он развлекался тем, что становился возле курьера, дожидался, когда того посылали с каким-нибудь поручением, а затем составлял в уме план трассы, которая привела бы его к цели гораздо раньше курьера. Курьеров, понятно, это ужасно бесило, но вскоре они и сами прониклись духом игры и устраивали гонки, и редко случалось, чтобы они обгоняли мальчика.

А еще, Анссет мог ходить по саду, когда ему того хотелось. Управляющий даже обращался по этому поводу к Майкелу, но император только поглядел Анссету в глаза и спросил:

— Так уж ли важно для тебя гулять по саду?

— Важно, Отец Майкел.

— И ты предпочитаешь ходить один?

— Если только можно.

— Тогда, пусть так оно и будет.

И на этом все аргументы кончались. Конечно, Управляющий имел своих людей, которые следили за мальчиком в отдалении, иногда над головой пролетали корабли флота, но обычно Анссет чувствовал, что находится в одиночестве.

Понятное дело, если не считать зверей. Это было как раз то, с чем он в Певческом Доме никогда не встречался. Там были случайные поездки на природу, к озеру, в пустыню. Но там не было такого множества созданий, и потому там не было такого множества песен: дробного стука белок, криков гусей, соек и ворон, плеска играющей в воде рыбы. Ну как человечество могло покинуть такой мир? Анссет никак не мог представить себе тот импульс, который подействовал на его отдаленных предков, заставив их забраться в холодные корабли и лететь к планетам, которых либо не было, либо они были убийственны для переселенцев. В окружении мирных птичьих трелей и журчащей воды это было невозможно представить: желание уйти из этого мира, этого места, что был твоим домом.

Правда, этот мир не был домом Анссета. Хотя он и любил Майкела, как не любил никого другого кроме Эссте, хотя он понимал причины того, зачем его послали к императору в качестве Певчей Птицы, он, тем не менее, повернулся спиной к реке и поглядел на дворец из ненастоящего камня, мечтая вновь очутиться дома.

И когда он так глядел на дворец, за спиной, у реки, он услышал звук, и этот звук заставил его поежиться будто холодный ветер, и мальчик решил было повернуться лицом к опасности, но газ настиг его первым. Анссет упал и уже ничего не помнил о собственном похищении.

Никаких взаимных обвинений не прозвучало. Управляющий не осмелился сказать, мол, говорил же я вам, а Майкел, тщательно скрывая собственное горе, был слишком расстроен и занят, чтобы обвинять и проклинать кого-нибудь, кроме себя.

— Найдите его, — приказал он. И это было все. Все, что сказал он Управляющему, Капитану гвардии и человеку, которого называл Феррет[7]: — Найдите его!

А те искали. Новость о том, что Певчая Птица Майкела похищена, распространялась быстро, так что люди, что интересовались придворной жизнью, обеспокоились тем, что прелестная Певчая Птица может стать жертвой насильника, который безнаказанно действовал в Филадельфии, Мэнеме и Гиспере. Правда, разрезанные на куски тела жертв насильника находили каждый день, но среди них тела Анссета не было.

Все порты были закрыты, а корабли флота окружали Землю с приказом задержать любую посудину, которая пыталась бы взлететь с планеты, равно как и тех, кто собирался садиться. Все передвижения между регионами и округами на всей Земле были воспрещены; тысячи мобилей и каров подвергались досмотру. Но от мальчика нигде не было даже следа. И хотя Майкел занимался делами, он не мог скрыть темных кругов под глазами. Скрыть то, как он согнулся, как из его походки исчезла живость. Некоторые считали, что Анссета похитили ради выкупа, другие — что мальчика похитил насильник, только тело просто до сих пор не найдено. Но те, кто видел, что похититель сделал с Майкелом, знали: если кто-то желал ослабить императора, перепугать до самых глубин души, не могли придумать ничего лучше, как забрать у него Певчую Птицу.

Ручка на двери повернулась. Наверное, принесли обед.

Анссет повернулся на своей жесткой постели, все мышцы его тела болели. Как всегда он пытался не обращать внимания на чувство вины, таившееся в самой глубине его желудка. Как всегда, он пытался вспомнить, что произошло в течение дня — он просыпался, когда дневная жара сменялась прохладой ночи. И, как всегда, не мог он объяснить ни чувства вины, ни вспомнить события прошедшего дня.