И тогда он запел вместе с девушкой, что лежала, наполовину погрузившись в море, а она не замолчала при звуках его голоса. Один раз она даже поглядела на него и улыбнулась, а он подумал, что, все же, голос его не звучит так уж ужасно. Он спел ей песню любви, а на следующий день покинул остров.

Еще одним убежищем, гораздо большим всех остальных, был Мыс. Здесь жило большинство Слепых, певцов, которые после возвращения обнаружили, что, собственно, обучать не любят, что они не пригодны в качестве учителей. Мыс был городом людей, которые постоянно пели, но время проводили в иных, чем музыка, занятиях.

Мыс так же был выстроен на берегу моря, громадное каменное здание (поскольку дети Певческого Дома всегда скучали по камню), высящееся над бурлящим, ледяным морем. Здесь не было детей, во всяком смысле, по возрасту, но детские игры и забавы постоянно проходили в лесах, на полях и в холодных водах залива. Как объяснила Ррук Анссету, прежде чем тот отправился на Мысб «Они посвятили большую часть собственного детства в песнях, ради удовольствия других людей. Теперь, наконец-то, они могут вести себя, как дети».

Но обитатели Мыса не только играли. У них имелись громадные библиотеки и учителя, которые усваивали знания о вселенной и передавали младшим Слепым то, что узнали сами, пока, наконец, не умирали, как правило, довольные своей жизнью. Конечно же, сами себя они никогда Слепыми не называли — здесь они были просто людьми, вели нормальную жизнь. Тех, кто проявлял исключительные административные и организаторские способности, призывали в Певческий Дом; все остальные были счастливы на Мысу.

Но Анссет не чувствовал себя здесь счастливым. Место было замечательно расположено, люди здесь жили хорошие и дружелюбные, но здесь царила слишком большая толкучка; правда, ему не запретили разговаривать со здешними жителями, но он быстро сориентировался, что те странно глядят на него, поскольку он никогда не пел. Очень скоро они узнали, кто он такой — его тождество не было для слепых загадкой — и хотя относились к нему уважительно, у него не было никаких шансов с кем-нибудь подружиться. Для большинства из обитателей Мыса его запутанная жизнь представляла собой непонятную загадку, потому они предпочли его избегать.

Так что, ничего удивительного не было в том, что, хотя Анссет и посещал Мыс несколько раз, как правило, уже через неделю он возвращался Домой. Разговоры со Слепыми и одинокое пение в лесу или в пустынном месте не могли заменить ему детских песен.

А через какое-то время появилась и другая причина для возвращения. Анссет никогда не намеревался нарушать обет молчания; ему было стыдно за то, что он, все же, не заслужил доверия Ррук, что не смог сохранить Самообладания. Но он знал, что некоторые обещания нельзя сдержать. А некоторые — не нужно выполнять. И потому, в один прекрасный день, в тихой комнатке Певческого Дома, где когда-то Эссте научила его достигать голосом до каждого уголка, он запел.

Если бы Ллер не был учителем Фииммы, он мог бы ничего и не заметить. А если бы Фиимма была не столь хорошей певицей, Ллер не был бы так тронут, чтобы еще рапортовать об этом. Но Фиимма явно готовилась стать Певчей Птицей. А перемену в ее песнях, непонятную для какого-то другого Песенного Мастера, Ллер легко мог пояснить.

Поскольку он знал о присутствии Анссета в Певческом Доме. И он узнал его музыку в странных, новых песнях Фииммы.

Поначалу ему казалось, что она споткнулась только временно, что Фиимма случайно где-то подслушала Анссета и включила его голос в собственную музыку. Но чужие темы упрямо возвращались. Фиимма пела песни, требующие опыта, которого у нее не было. Она всегда пела о смерти, но теперь пела об убийстве; она пела о страстях, которых никогда не испытывала и не переживала; ее песни говорили о боли страданиях, которых она никак не могла познать, не за те несколько коротких лет своей жизни.

— Фиимма, — сказал ей Ллер. — Я знаю.

Фиимма пользовалась Самообладанием. Она не показала по себе ни следа удивления, ни грамма страха, который наверняка испытывала.

— Говорил ли он тебе, что дал обет молчания?

Девочка кивнула.

— Пошли со мной.

Ллер привел ученицу в Высокий Зал, где их ждала Ррук. Та неоднократно слышала пение Фииммы — девочка с самого начала подавала большие надежды.

— Мне бы хотелось, чтобы ты послушала пение Фииммы, — обратился Ллер к Ррук.

Но Фиимма не хотела петь.

— Тогда сказать должен я, — заявил Ллер. — Мне известно, что Анссет здесь. Мне казалось, что я единственный из певцов, которому это известно. Но Фиимма слышала его пение. Он деформировал ее голос.

— Нет, он прибавил моему голосу красоты, — отозвалась девочка.

— Она поет о тех вещах, о которых не должна знать.

Ррук поглядела на девочку, но обратилась к Ллеру:

— Ллер, друг мой. Анссет часто пел о вещах, о которых ничего не знал. Он черпал эти знания из голосов людей, которые обращались к нему, и он умел это так, как ни один из певцов до него.

— Но у Фииммы никогда такие способности не замечались. Ррук, нет никаких сомнений. Он не только пел в Певческом Доме, но он еще и учил Фиимму. Не знаю, какие условия ты ставила анссету, но считаю, что ты обязана знать об этом. Голос Фииммы был испорчен, искажен.

И тогда Фиимма запела, рассеивая всяческие сомнения в отношении влияния со стороны Анссета. По-видимому, когда раньше она пела для Ллера, то скрывала те вещи, которым научилась у Анссета. Лишь сейчас ее голос зазвучал в полную силу; он совершенно отличался от того голоса, которым обладала девочка всего несколько месяцев назад.

Песнь была слишком могучей для детских возможностей. Фиимма познала чувства, которых никогда не должна была испытать. Она научилась тем штучкам, тонким манипуляциям и искажениям голоса, которые будили тревожное изумление, которые неотвратимо приковывали к себе внимание, которые чуть не сломили Самообладания Ррук и Ллера.

Песнь была красивой, но страшной, как будто бы исходила вовсе не из детских уст.

— Что он с тобой сделал? — спросила Ррук, когда песня закончилась.

— Он обучил меня моему самому красивому голосу, — ответила на это Фиимма. — Иы слышала? Разве не было это прекрасно?

Ррук не ответила. Она вызвала главного распорядителя и приказала ему найти Анссета.

— Я доверилась тебе, — сказала Ррук Анссету.

Тот не отвечал.

— Ты обучал Фиимму. Ты пел ей. И сознательно обучил ее тем вещам, которых она не имеет права знать.

— Так, — тихо согласился он.

— И ущерб неотвратим. Она уже никогда не вернет собственного голоса. Она потеряла чистоту. А ведь она была нашим лучшим голосом за много лет.

— Она до сих пор такая же.

— Она перестала быть собой, Анссет. Как ты мог? Зачем ты это сделал?

Тот какое-то время молчал, затем решился.

— Она знала, кто я такой, — сказал он.

— Не могла она знать.

— Ей никто не говорил. Попросту, знала. Когда я это заметил, то держался от нее как можно дальше. Целых два года скрывался, увидав ее. Потому что она знала.

— Почему же ты и дальше не мог ее избегать?

— Она сама не позволила мне. Ходила за мной. Хотела, чтобы я ее учил. С тех самых пор, как прибыла сюда, она слышала обо мне, и ей хотелось узнать мой голос. И вот однажды она отправилась за мной в комнату, которой никто не пользуется, и куда я иногда хожу по причине… по причине воспоминаний. И она начала умолять меня.

Ррук поднялась и отошла от Анссета.

— Скажи, каким образом она тебя вынудила. Скажи, почему ты попросту не вышел.

— Я хотел. Но ты не понимаешь, Ррук. Ей хотелось услышать мой голос. Она хотела услышать, как я пою.

— Мне казалось, что ты уже не можешь петь.

— Не могу. И так ей об этом и сказал. Да, я нарушил присягу и сказал ей: «У меня нет никаких песен. Я утратил их много-много лет назад».