Вот вам два подхода к жизни: ликованье и рыданье. «Вся страна ликует и смеется, и весельем все озарены…» (песня «Спасибо» на слова Н. Добровольского) — и все тот же Андрей Белый:

Так что у каждого из нас есть выбор, как смотреть на Россию — со взрыдом и всхлипом или, напротив, с умилением и восторгом. Кому что ндра…

А пока вы пытаетесь определиться, предстает в своем величии и блеске, несколько окутанный «цветным туманом» Александр Блок.

«Нравится мне его строгое лицо и голова флорентийца эпохи Возрождения», — признавался в своих воспоминаниях Максим Горький. Откуда «голова флорентийца» и «античный локон над ухом» (это уже Ахматова)? Мать поэта из русского рода Бекетовых, отец — Александр Львович Блок — юрист, профессор Варшавского университета, из семьи обрусевших немцев. Полунемец, выходит? «Он был похож на германских поэтов — собирательное из Гёте и Шиллера», — вспоминает о Блоке актриса Веригина.

Друг Блока поэт Вильгельм Зоргенфрей (отец — немец, мать — армянка) так представлял Александра Блока: «В сочетании прекрасного лица со статною фигурой, облаченной в будничный наряд современности — темный пиджачный костюм с черным бархатом под стоячим воротником, — что-то говорящее о нерусском севере, может быть — о холодной и таинственной Скандинавии».

Ах, эти гены! Прапрадед поэта Иоган фон Блок, родом из Мекленбурга-Шверина, был медиком и поступил на русскую службу полковым врачом в середине XVIII века. Отец Александр Львович был сложным человеком и в этой своей сложности не раз бил мать поэта, Александру Андреевну. Они разошлись, и мать Блока вышла замуж во второй раз за Франца Феликсовича Кублицкого-Пиоттуха, поручика лейб-гвардии.

Родовое гнездо матери — Шахматово, где было удивительное сочетание барственности и «народолюбия». Дед поэта, Бекетов, отрицательно относился к немцам, хотя и признавал великие заслуги их писателей, философов и ученых. «То ли дело французы! — восклицает Мария Бекетова, тетка Блока, в своих мемуарах «Шахматово. Семейная хроника». — Этих он любил страстно, а к Парижу питал особую нежность», что и зафиксировал в стихах Александр Блок:

Для внука, то есть для Александра Блока, на первом месте была любимая и обожаемая Россия. Судьба Блока и судьба России слились воедино. Об этом писал в своих воспоминаниях Борис Зайцев:

«В предвоенные и предреволюционные годы Блока властвовали смутные миазмы, духота, танго, тоска, соблазны, раздражительность нервов и «короткое дыханье». Немезида надвигалась, а слепые ничего не знали твердо, чуяли беду, но руля не было. У нас существовал слой очень утонченный, культура привлекательно-нездоровая, выразителем молодой части ее — поэтов и прозаиков, художников, актеров и актрис, интеллигентных и «нервических» девиц, богемы и полубогемы, всех «Бродячих собак» и театральных студий — был Александр Блок. Он находил отклик. К среде отлично шел тонкий тлен его поэзии, ее бесплодность и размывчивость, негероичность. Блоку нужно было бы свежего воздуха, внутреннего укрепления, здоровья (духа).

Откуда бы это взялось в то время? Печаль и опасность для самого Блока мало кто понимал, а на приманку шли охотно — был он как бы крысоловом, распевавшим на чудесной дудочке — над болотом».

Многие стихи Блока — о России, которая предстает то женой («О, Русь моя! Жена моя!..»), то подругой, то девушкой «разбойной красы», но всегда этот женский образ в слезах, в страдании, в борении и плаче:

А плакать и маяться есть, конечно, о чем, это — сама история России с ее кровью и трагизмом.

Все кончилось, как известно, кровавой революцией. Старая культура была разрушена, а мечты Блока о превращении «России в новую Америку» не осуществились. Вместо Америки — подвалы ЧК, экономическая разруха, новая бюрократия, цинизм и аморальность,

Вечное поле Куликово и вечный бой — какое прозрение поэта! Бой с врагами, бой за коллективизацию, за индустриализацию, федерацию-хренацию и еще бог знает за что, но только бой и бой, сражение за сражением, битва за битвой (за урожай, за Сталинград, за технический прогресс и т. д.).

Вот историческое «Возмездие» за гордыню, за имперские амбиции, за русскую национальную идею, за третий Рим… А Блок?

Автору «Двенадцати» в новой жизни не нашлось места: он оказался ненужным новой власти. Перед смертью Блок записывал в дневнике: «Слопала-таки, поганая, гугнивая, родимая матушка Россия, как чушка своего поросенка».