Не будем рассказывать и представлять других интеллектуалов — Сергея Гессена, Георгия Гурвича, Марка Слонима и других. Интеллектуальное пиршество закончено. Ах, десерт? Ну, на десерт — Николай Бердяев. Он — представитель старого русского рода, но вот незадача! По признанию самого Бердяева, он не любил семьи как таковой, он «никогда не ощущал, что родился от родителей». Женился Бердяев на Лидии Юдофовне, урожденной Трушевой, по первому мужу Рапп (Юдофовна — это что за отчество?). В 1917 году жена Бердяева перешла в католичество. «Я жадно искала и обрела мой дом, родину мою… — писала она другу семьи Евгении Герцык. — Я стала католичкой, обрела в католичестве Путь, Истину и жизнь, по которым так томилась моя душа».
Лидия Юдофовна вела дневник и записывала высказывания своего мужа, знаменитого философа.
«За обедом разговор: «Многие наслаждаются сознанием своей принадлежности к «умственной элите». А меня это сознание мутит. Вся эта «элита» — навоз! А она претендует решать мировые вопросы, судьбы мира…» (6 мая 1939).
«В мире не было никогда настоящей революции. Были лишь переодевания, приспособления к ней. Подлинная революция есть революция сознания, переоценка всех ценностей», — говорит Ни (так жена звала мужа. — Ю. Б.) сегодня за завтраком…» (9 мая 1939).
«Я под впечатлением мысли, как-то пронзившей меня. Я вдруг ясно почувствовал себя продолжателем основной русской идеи, выразителями которой являются Толстой, Достоевский, Вл. Соловьев, Чаадаев, Хомяков, Федоров. Основа этой идеи — человечность, вселенскость… И мысль, что я являюсь продолжателем этой русской идеи, меня глубоко радует…» (15 апреля 1940).
И все же — философия философией, а что делать нам, бедным читателям, которые далеки от высоких материй и барахтаются в прозе жизни? И как тут не вспомнить снова Василия Розанова:
««Что делать?» — спросил нетерпеливый петербургский юноша. — Как что делать: если это лето — чистить ягоды и варить варенье; если зима — пить с этим вареньем чай».
Блистательный совет, исполненный глубокой жизненной мудрости. И далее в книге «Уединенное» (1912) Розанов рассуждает об «общественности»:
«Отчего же я так задыхаюсь, когда говорят об «общественности»?»
И сам же отвечает:
«А вот точно говорят о перелете галок — «полетели к северу», «полетели к югу».
— Ах, летите, магушка, куца угодно: мне-то какое дело».
Вот она, русская усталость от проклятых вопросов бытия. На этом закончим и перейдем к другой теме, по которой у меня давно руки чешутся, — мои любимые поэты Серебряного века. В 1983 году вышла антология «Судьбы поэтов Серебряного века». Пойдем по ней, по алфавиту, но, так как поэтов много, разобьем их на две группы. Вот первая:
От Анненского до Лифшица
Открывает список «серебристое» Иннокентий Анненский. Во всех биографиях поэта отмечают отца, но умалчивают о матери, да и мне самому не удалось, и в этом следует признаться, добраться до корней Кена — так звали Анненского в детстве. Или, как он сам себя представлял, «Ник. T-о.» Существует, правда, версия, что бабушка Анненских — урожденная Ганнибал. Так вот этот «Ник. T-о», «десяток фраз, пленительных и странных, как бы случайно уроня» (Гумилев), был Учителем многих поэтов Серебряного века. Вот что писала Анна Ахматова:
А тот, кого учителем считаю,
Как тень прошел и тени не оставил,
Весь яд впитал, всю эту одурь выпил,
И славы ждал, и славы не дождался,
Кто был предвестьем, предзнаменованьем
Всего, что с нами после совершилось,
Всех пожалел, во всех вдохнул томленье —
И задохнулся…
«Он принадлежал к породе духовных принцев крови», — вспоминал Сергей Маковский. — Ни намека на интеллигента-разночинца. Но не было в нем и наследственного барства. Совсем особенный с головы до пят — чуть-чуть сановник в отставке и… вычитанный из переводного романа маркиз».
И далее: «Анненский был апологетом средиземно-морской культуры не только в общем смысле (мир для него начинался с Эсхила), но и в отношении своем, например, к судьбе русского языка и к вопросам версификации. Больше, чем кто-либо из русских поэтов, он любил неологизмы и галлицизмы… Западником, франкоманом был он и в отношении к стихотворному благозвучию. Французская поэзия была его любимей-шей. Он раз навсегда очаровался ее чеканной формой, аллитерациями, ассонансами… Однако словесное западничество не мешало Анненскому пользоваться словарем простонародной речи, прозаизмами, уменьшительными и бытовыми словечками, отдающими подчас некрасовским колоритом: ишь ты, ну-ка, где уж и т. д. Сочетаниями иностранных заимствований и народных оборотов он особенно дорожил, и это характерно для всего склада его личности, пронизанной средиземноморской культурой и вместе такой до предела русской!..»
Приводить стихи Иннокентия Анненского, к громадному сожаленью, не буду, ибо это вообще заведет нас в непролазные дебри поэзии. Единственно, что отметим: у Анненского очень мало гражданских стихов, и вместе с тем его мучил вопрос больной совести:
Какой кошмар! Все та же повесть…
И кто, злодей, ее снизал?
Опять там не пускали совесть
На зеркала вощеных зал…
«Бессонные ночи»
Вслед за Иннокентием Анненским по алфавиту идет Анна Ахматова. Настоящая фамилия Горенко. Знаменитый псевдоним идет от прабабушки — татарской княжны Ахматовой. Да и имя-отчество матери звучит не очень-то по-русски для того времени: Инна Эразмовна. Но татарская кровь, видимо, была самая сильная, достаточно посмотреть на гордый профиль поэта (поэтессой Ахматову никак не назовешь).
Ты черную насылаешь метель на Русь,
И вопли твои вонзаются в нас, как стрелы,
— так писала Марина Цветаева в цикле «Ахматовой» (1916). А у Николая Клюева есть иные строки:
Ахматова — жасминный куст,
Обложенный асфальтом серым,
Тропу утратила ль к пещерам,
Где Данте шел и воздух густ,
Где нимфа лен прядет хрустальный?
Средь русских женщин Анной дальней
Она как облачко сквозит
Вечерней проседью ракит…
Для данной книги можно подобрать разные стихотворения Ахматовой, но, наверное, лучше всего взять то, что было написано в 1961 году в больнице и называется «Родная земля»:
В заветных ладанках не носим на груди,
О ней стихи навзрыд не сочиняем,
Наш горький сон она не бередит,
Не кажется обетованным раем.
Не делаем ее в душе своей
Предметом купли и продажи.
Хворая, бедствуя, немотствуя на ней,
О ней не вспоминаем даже.
Да, для нас это грязь на калошах,
Да, для нас это хруст на зубах,
И мы мелем, и месим, и крошим
Тот ни в чем не замешанный прах.
Но ложимся в нее и становимся ею,
Оттого и зовем так свободно — своею.
На этой родной земле Анна Андреевна жила, любила, страдала, подвергалась хуле и гонению, теряла близких, но выстояла и не прогнулась.
