Почему Петр так полюбил иностранцев? В «Истории России» Сергей Соловьев так отвечает на этот вопрос: «Тяжелая мысль давила Петра и увеличивала раздражение, при сравнении того, что он видел за границею, и того, что нашел в России, страшное сомнение западало в душу: можно ль что-нибудь сделать? Не будет ли все сделанное с громадными усилиями жалким и ничтожным по сравнению с тем, что он видел на Западе?..»

Давая оценку деятельности Петра I, Сергей Соловьев говорит: «Одно из величайших событий европейской и всемирной истории свершилось: Восточная Европа вошла в общую жизнь с Западною…»

И сразу современная авторская ремарка: вошла-то она вошла, но все время дергается и норовит повернуть обратно.

А теперь к Петру. Может быть, он и сомневался в душе, но тем не менее Петр Алексеевич энергично поднял Россию на дыбы. По возвращении из-за границы он издал указ о брадобритии и ношении западноевропейского платья, отменил старый способ летоисчисления от Сотворения мира и повелел перейти на календарь, принятый в Западной Европе, – от Рождества Христова. Провел реформы почти во всех сферах политической и общественной жизни. Все эти нововведения круто повернули страну к Западу. Кстати говоря, последний русский император Николай II не любил Петра I за увлечение западной культурой и попрание всех чисто русских обычаев.

Однако поворот на Запад не был полным. Кто-то из поэтов писал:

У Ключевского есть следующие соображения:

«При Петре как-то само собой установилось довольно неопределенное отношение к Западной Европе. Бросив споры и сомнения насчет того, опасно или нет сближаться, он вместо робких заимствований предшественников начал широкою рукою забирать плоды европейской культуры, усовершенствования военные, торгово-промышленные, ремесленные, сманивать мастеров, которые могли бы всему этому научить его русских невежд, заводить школы, чтобы закрепить в России необходимые для всего этого знания. Но, забирая европейскую технику, он оставался довольно равнодушен к жизни и людям Западной Европы. Эта Европа была для него образцовая фабрика и мастерская, а понятия, чувства, общественные и политические отношения людей, на которых работала эта фабрика, он считал делом сторонним для России…»

Мысль Ключевского подтверждает и записка Петра, найденная в бумагах Остермана. В ней такие довольно циничные слова: «Нам нужна Европа на несколько десятков лет, а потом мы к ней должны повернуться задом».

Словом, Петр I и сам по себе, и в своих действиях был натурою крайне противоречивою. Мережковский считал, что Петр I – соединение «марсова железа и евангельских лилий». Таков вообще русский народ, который, по Мережковскому, в добре и зле «меры держать не умеет», но «всегда по краям и пропастям блудит».

Сравнивая деятельность Петра I и Екатерины II, князь Вяземский писал: «Великий росс хотел сделать из нас немцев, великая немка – русских».

Именно при Петре I расцвела Немецкая слобода в Москве, возникшая еще при Иоанне IV. Именно среди немцев молодой царь задумал «переделать все в отечестве своем». А тут еще на честолюбивые мечты наложилась любовь-страсть к Анне Монс, «девице изрядной и умной». Эта Анхен десять лет владела сердцем Петра и кружила ему голову. Итог известен: страшная расправа с любовником Монс майором Глебовым и самой Монс.

Немецкая слобода стала для многих русских хорошей и основательной школой промышленных дел и ремесел. Служить у иноземцев православным запрещалось, а вот учиться у них тому или иному ремеслу не только не возбранялось, но и всячески поощрялось.

По примеру московской в XVIII веке и в Архангельске оформилась Немецкая слобода, которую населяли выходцы из западных стран. Они внесли весомый вклад в экономику Севера. Девять жителей Немецкой слободы в период с 1793 по 1910 год удостаивались избрания на пост городского головы: Менсендейк, Брандт, Фонтейнес, Мейер и другие.

Итак, при Петре I возникла следующая картина: русские частенько пасовали, ленились и устранялись от дел кипучих, а иностранцы добросовестно и усердно служили. Но сталкивались интересы различных групп, и вот уже закружилась политическая карусель интриг и переворотов. Примечательно, что во всех дворцовых переворотах первой половины XVIII столетия главенствующую роль играли немцы, пригретые царем Петром. Так, Остерман окончательно утвердил Анну Иоанновну на престоле, Миних – Анну Леопольдовну, Лесток – Елизавету Петровну. То есть немцы «крутили колеса», народ понимал это, и отсюда пошло почтительное имя и отчество немцев на Руси: Иван Иванович.

Все эти лже-Иван Ивановичи железной рукой правили Россией. Взять того же Остермана. Генрих Иоганн Фридрих был по-народному переиначен в Андрея Ивановича. Так было проще, понятнее, роднее, однако немецкий нрав и немецкий кнут Остермана от этого не стали более русскими. Остерман руководил дипломатией, Миних командовал войсками, Шемберг главенствовал в горной промышленности, Мегден – в коммерц-коллегии и т. д. А правление Эрнста Бирона (бироновщина) с братьями Густавом и Карлом? Последний был, между прочим, московским генерал-губернатором…

Руки иностранных специалистов не раз и не два крутили и самый главный штурвал российского корабля. Сорок лет, к примеру, возглавлял внешнюю политику России горбоносый карлик Карл Нессельроде, по происхождению португальский еврей.

Управляющий Третьим отделением Леонтий Дубельт, с именем которого связаны гонения на Пушкина, расправа с петрашевцами и Шевченко, по материнской линии был родственником испанским Бурбонам…

Бедная Россия! Ее душили не только доморощенные Бурбоны типа Аракчеева, но и настоящие – из далекой Испании…

Но не всегда русские безропотно терпели этот иностранный гнет. Недаром иностранный, по Далю, – не свой, чужой, не родной. Чужаков ненавидели. На радостях, что кончилась бироновщина и сброшено иноземное засилье, московское купечество воздвигло Красные ворота в конце Мясницкой, на Земляном валу. Исчез страх перед самодурством временщиков, и в Москву потянулось знатное дворянство – свои, исконные, родные – Шереметевы, Юсуповы, Долгорукие, Голицыны, Трубецкие, Волконские…

Но даже у исконных и родных, если их тщательно поскрести, можно обнаружить отметины неславянского происхождения. Например, Юсуповы. Их княжеский род – это потомки ногайского князя Юсуфа. Возьмите наугад несколько княжеских родов из книги «История родов русского дворянства»: Аганины, Алачевы, Барашевы, Еникеевы, Ишеевы, Сулешевы, Черкесские и т. д. – все это инородческие фамилии, выходцы из Золотой Орды, служившие русским царям.

Жозеф Артюр де Гобино, автор знаменитой работы «Опыт о неравенстве рас», считал, что о чистоте славянской расы говорить не приходится. Она, полагал Гобино, безнадежно испорчена всевозможными примесями. Оно и понятно! Триста лет монгольского ига. А немцы и прочие западники из Немецкой слободы? Они что, святые были? Коктейль «Россия» намешивался веками. И русские люди собирались и формировались из различных разнородных национальных элементов. Иван Бодуэн де Куртенэ признавал национальную принадлежность человека явлением социальным, культурным, а не биологическим. Позвольте-позвольте, а кто это – Бодуэн де Куртенэ? О, Иван Александрович – великий русский лингвист, родоначальник так называемой Казанской, позже Петербургской лингвистической школы. Родился в Польше. Потомок французских крестоносцев. Переиздал «Толковый словарь живого великорусского языка» Владимира Даля.

Итак, по Куртенэ, человек – явление социальное и культурное. Современный писатель Вячеслав Пьецух пошел дальше, заявив, что русские – это не национальность, а настроение.

Владимир Солоухин последние десять лет своей жизни упрямо твердил, что и русского народа уже нет, а есть лишь население.