О себе Розанов написал в «Опавших листьях»: «Всегда в мире был наблюдателем, а не участником. Отсюда только томление».

Розанова часто изучают в трех направлениях: Розанов — Толстой, Розанов — Владимир Соловьев, Розанов — Достоевский. Вот и вернемся снова к Федору Михайловичу. В статье «Возле «русской идеи»» Розанов так препарирует идеи и мысли Достоевского:

«Можно с ума сойти… Может бьггь, бред есть все, что мы думаем о великом призвании России… И тогда — удар в висок свинцового куска… И вечная Ночь… Ибо для меня вечная Ночь переносимее, нежели мысль, что из России ничего не выйдет… А кажется, — ничего не выйдет».

И еще из той же статьи — обращение Розанова к Достоевскому:

«— Вот мы же и говорили, Федор Михайлович, что все дело — в Западе, а Россия — пустое место. А вы нервничали; оскорбляли нас за эту прозаическую истину. Проза всегда сильнее стихов… Вы стишки очень любите, и это вредно, а главное — затемняет истину». И Достоевский якобы в ответ:

«Нет, лучше пулю в висок… Лучше мозги пусть по стенам разбрызгиваются, чем эта смердяковщина…»

Слова Розанова — как удар бича. Он все критикует: и современую ему Россию, и ее славное прошлое.

«Русь, сравнительно с Западом, прожила бесшумную историю: вместо крестовых походов — «хождение игумена Даниила во св. Град Иерусалим», вместо Колумба — странствование купца Коробейникова в Индию, вместо революций — «избрание Михаила на царство»… Все — тише, глаже. Без этих Альп… Всё «Валдайские возвышенности», едва заметные даже для усталой лошади…» — это писал Розанов по поводу живописи Нестерова в 1907 году.

«Русская жизнь и грязна, и слаба, но как-то мила», — это в «Опавших листьях».

«Мертвая страна, мертвая страна, мертвая страна Все неподвижно, и никакая мысль не прививается».

«Русский «мечтатель» и существует для разговоров. Для чего же он существует. Не для дела же».

«Какие же мы зябкие. Какие же мы жалкие».

Интересно, какое впечатление производит Розанов на тех, кто его читает впервые? Возмущение? Шок? Ярость? Но Розанов есть Розанов.

««Мы ленивы и не любопытны», — сказал Пушкин. Всякое исследование есть труд, а мы ленивы; всякая правда есть труд души, иногда страдание души, — для чего же будут беспокоиться Обломовы?..»

«Право, русские напоминают собою арабов, странствующих по своей земле».

Выходит: одни сидят сиднем, а другие странствуют? Но те и другие никуда не годятся? «Розановское письмо — это зона высокой провокационной активности», — справедливо заметил Виктор Ерофеев.

Василий Розанов начинал как славянофил. Гоголя считал роковой, вредоносной для России фигурой. «С Гоголя именно, — писал Розанов, — начинается в нашем обществе потеря чувства действительности, равно как от него же идет начало и отвращения к ней» («Легенда о Великом инквизиторе»).

Характерно, что Розанов не переваривал сатириков: Фонвизина, Грибоедова, Салтыкова-Щедрина. «Как матерый волк, — писал Розанов о последнем, — он наелся русской крови и сытый отвалился в могилу».

Но с годами Розанов менялся, переосмысливал свои прежние взгляды и в этой переоценке ценностей реабилитировал Гоголя как первого сказавшего правду о России: «…все это были перепевы Запада, перепевы Греции и Рима, но особенно Греции, и у Пушкина, и у Жуковского, и вообще «у всех их». Баратынский, Дельвиг, «все они». Даже Тютчев. Гоголь же показал «Матушку Натуру». Вот она какова — Русь; Гоголь и затем — Некрасов».

Переоценка Гоголя произошла после революции. И кстати, как Розанов относился к революции? «Революции основаны на энтузиазме, царства — на терпении», — писал он.

«Революция всегда будет с мукою и будет надеяться только на «завтра»… И опять всякое «завтра» ее обманет и перейдет в «послезавтра».

Это написано Розановым в 1913 году, за 4 года до Октябрьской революции, которая каждое десятилетие обещала народу счастливую жизнь. Помните обещание Хрущева о том, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме? Не верил Розанов ни в какие революции и ни в какие социализмы с коммунизмами.

«Взойдет солнышко и осушит все. И будут говорить, как о высохшей росе: — «Неужели он (социализм) был?» «И барабанил в окно град: братство, равенство, свобода»?

— О, да! И еще скольких этот град побил!

— «Удивительно. Странное явление. Не верится. Где бы об истории его прочитать?»

Вот вам и ответ Василия Розанова.

И последнее. Нельзя обойти молчанием антисемитизм Розанова (книга «Сахарна», 1913, и другая — «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови», 1914). К сожалению, в «деле Бейлиса» Василий Васильевич встал на сторону неправых и постепенно заряжался густым антисемитизмом. Ему казалось, что в России «все затянуло жидом». Что евреи в России — это «собачья свадьба» в семь миллионов человек. «Конечно, она съест всех и разорвет всякого, кто встретится… Стая бежит. Воет. Преуспевает. Все одолевает. И вот «весь еврейский вопрос»».

Что это? Какой-то вывих? У Розанова есть уникальное признание о том, как работает его мысль: «Что пишу? Почему пишу? А «хочется». Почему «хочется»? Господи, почему Ты хочешь, чтобы я писал? А разве без Твоего хотенья я написал бы хоть одну строку?» (это из предисловия к книге «Сахарна»).

«Еврей всегда начинает с услуг и услужливости и кончает властью и господством», — делал вывод Розанов в «Опавших листьях».

Но вот что примечательно: Розанов перед смертью, как написал Флоренский в письме Нестерову, мирился с евреями, то есть хотел уйти на тот свет с неотягченной душой. Однако не будем зацикливаться на Розанове, нас ждут и другие персоналии.

Но опять же вспомним Розанова: «Почти не встречается еврея, который не обладал бы каким-нибудь талантом, но не ищите среди них гения… Около Канта, Декарта и Лейбница все евреи-мыслители — какие-то «часовщики-починщики «».

Опять парадокс? Ну да ладно. Начнем наш обзор с Чаадаева и Леонтьева, которых нельзя причислить к «часовщикам-починщикам».

Петр Чаадаев — автор «Философических писем». Его идеи и мотивы можно найти в ряде литературных персонажей — Евгении Онегине, Чацком, Версилове, в «Герое нашего времени», в лирике Лермонтова. Однако на этом остановимся и вернемся к Чаадаеву позже, в третьей части книги.

Константин Леонтьев, как и Петр Чаадаев, русских корней. До конца жизни тревожился судьбой России, ее будущим и культурной самобытностью. В статье «Над могилой Пазухина» (1891) Леонтьев писал:

«…Европеизм и либеральность сильно расшатали основы наши за истекший период уравнительных реформ. В умах наших до сих пор царит смута; в чувствах наших — усталость и растерянность. Воля наша слаба; идеалы слишком неясны. Ближайшее будущее Запада — загадочно и страшно… Народ наш пьян, лжив, нечестен и успел уже привыкнуть, в течение 30 лет, к ненужному своеволию и вредным претензиям. Сами мы в большинстве случаев некстати мягки и жалостливы и невпопад сухи и жестки. Мы не смеем ударить и выпороть мерзавца и даем легально и спокойно десяткам добрых и честных людей умирать в нужде и отчаянии. Из начальников наших слишком многие робки, легально церемонны и лишены горячих и ясных убеждений. Духовенство наше пробуждается от своего векового сна уж слишком нерешительно и медленно…»

Читайте, дорогие читатели, читайте. Читайте и вникайте: этим наблюдениям Леонтьева более ста лет, а вот никак не устарели. Никакого нафталина. Строки возникают как свеженькие. Вот она, Святая Русь, царская империя, Советский Союз, нынешняя РФ — а все в основе народной жизни едина.

Из письма Леонтьева к Розанову:

«Ну, а ряд блестящих торжеств еще будет у России бесспорно в ближайшем будущем…» (13 июня 1891 г., Оптина пустынь).

А что понимать под «торжеством»?.. Мечтал Леонтьев об историческом периоде «цветущей сложности». И где он? Напротив, посмотрите кругом — одна увядающая простота.

Интересно предвидение Леонтьева о том, что «осуществление социализма в жизни будет выражением потребности приостановить излишнюю подвижность жизни (от 89 года XVIII столетия)». (Из письма от 20 сентября 1891 года Л. Тихомирову.)