А мы с вами всматриваемся в новую фигуру — в лидера русского символизма Валерия Брюсова. Брюсов без всяких там немецких корней. Чисто нашенский. Русский. Дед поэта Кузьма был крепостным графа Брюса, у которого много лет состоял буфетчиком. Отец Яков Кузьмич. Мать — Матрена Александровна, женщина русская, но обожавшая читать французские романы.
Валерий Брюсов гордился:
Я — твой, Россия, твой по духу!
Мой предок вел соху в полях.
Люблю твой мир, твою природу,
Твоих творящих сил размах!..
Конечно, возникает маленький вопрос: что вел предок? Соху или буфет? Но что возьмешь с поэта? Поэты всегда преувеличивают, возвеличивают, переиначивают и вообще чего-то придумывают, на то они и творцы-сочинители. Вот и Брюсов в стихах по-разному себя представляет: то он «сын греха», то «ловец в пучине бытия стоцветных перлов ожиданья», то «искатель островов, скиталец дерзкий в неоглядном море», то… Не будем перечислять.
«Когда мне становится слишком тяжело от слишком явной глупости моих современников, — признавался Брюсов, — я беру книгу одного из «великих», Гёте или Монтеня, или Данте, или одного из древних, читаю, вижу такие высоты духа, до которых едва мечтаешь достигнуть, и я утешен…
Мне Гёте — близкий, друг — Вергилий,
Верхарну я дарю любовь…
Февральскую революцию Брюсов встретил восторженно:
Освобожденная Россия, —
Какие дивные слова!..
Поэт активно сотрудничал с новой властью, уже большевистской, и будущее России рисовалось ему в весьма радужных тонах:
В стозарном зареве пожара,
Под ярый вопль вражды всемирной,
В дыму неукрощенных бурь, —
Твой облик реет властной чарой:
Венец рубинный и сапфирный
Превыше туч пронзил лазурь!
Россия! в злые дни Батыя
Кто, кто монгольскому потопу
Возвел плотины, как не ты?
Чья, в напряженной воле, выя,
За плату рабств, спасла Европу
От Чингисхановой пяты?
Но из глухих глубин позора,
Из тьмы бессменных унижений,
Вдруг, ярким выкриком костра, —
Не ты ль, с палящей сталью взора,
Взнеслась к державности велений
В дни революции Петра?
И вновь, в час мировой расплаты,
Дыша сквозь пушечные дула,
Огня твоя хлебнула грудь, —
Всех впереди, страна-вожатый,
Над мраком факел ты взметнула,
Народам озаряя путь.
Что ж нам пред этой страшной силой?
Где ты, кто смеет прекословить?
Где ты, кто может ведать страх?
Нам — лишь вершить, что ты решила,
Нам — быть с тобой, нам —
славословить
Твое величие в веках!
«России», 1920
К сожалению, следует отметить риторику и напыщенность подобных песнопений в честь России. Ангажированность Брюсова в данном стихотворении чувствуется весьма явственно. Любовь к родине, к России все же чувство интимное, скрытое, а когда его выставляют напоказ и тем более начинают о нем кричать, то это всегда подозрительно и отдает явной фальшью.
Никакой ангажированности не было в творчестве другого поэта Серебряного века — Максимилиана Волошина.
Вышел незванным, пришел я непрошенным.
Мир прохожу я в бреду и во сне…
О, как приятно быть Максом Волошиным —
Мне!
Поэт и художник, критик и историк, человек энциклопедических знаний, страстный путешественник, объездивший и обошедший пол-Европы. Волошин — «продукт смешанных кровей», как он писал сам о себе. По отцовской линии он имеет первокорни в Запорожской сечи, по материнской — в Германии. Мать — Елена Оттобальдовна Глазер. В статье «Живое о живом» Марина Цветаева писала:
«Скрытых родников у Макса было два: Германия, никогда не ставшая явным, и Россия, явно ставшая — и именно в свой час… Начнем с самого простого бытового — аккуратность, даже педантичность навыков, «это у меня стоит там, это здесь, и будет стоять», но — страсть к утренней работе, функция утренней работы, но культура книги, но культ книжной собственности, но страсть к солнцу и отвращение к лишним одеждам, но — его пешеходчество, его одиночество: 8 месяцев в году один в Коктебеле со своим ревущим морем и собственными мыслями, — но действенная страсть к природе, вне которой физически задыхался, равенство усидчивости за рабочим столом и устойчивости на горных подъемах… Но — прочность его дружб, без сносу, срок его дружб, бессрочных, его глубочайшая человеческая верность, тщательность изучения души другого, были явно германские…»
А некоторые утверждают, что национальные корни ничего не значат! Значат, еще как значат!..
Послушаем Максимилиана Волошина: «Французов поражает в русских больше всего наше духовное бесстыдство… К основным чертам русского характера относится это непреодолимое стремление душевно обнажиться перед первым встречным. Сколько есть людей, которые не могут сесть в вагон железной дороги, чтобы через несколько часов пути не начать подробно рассказывать случайному дорожному спутнику всей своей жизни с самыми сокровенными подробностями семейных и сердечных историй… Французы дико стыдливы во всем, что касается переживаний…»
Волошин и Россия — тема необъятная. Как реагировал поэт на события на своей родине? Когда произошла революция 1905 года, Волошин написал своего «Ангела мщенья», в котором грозно предупреждал:
Народу русскому: Я скорбный Ангел мщенья!
Я в раны черные — в распаханную новь
Кидаю семена. Прошли века терпенья,
И голос мой — набат. Хоругвь моя, — как кровь.
На буйных очагах народного витийства,
Как призраки, взращу багряные цветы.
Я в сердце девушки вложу восторг убийства
И в душу детскую — кровавые мечты…
(Париж, 1906)
Октябрь 17-го Максимилиан Волошин резко не принял, ибо сразу понял всю пагубность пути, предложенного красными комиссарами — Лениным и Троцким:
О Господи, разверзни, растопчи,
Пошли на нас огнь, язвы и бичи,
Германцев с Запада, монгол с Востока.
Отдай нас в рабство вновь и навсегда,
Чтоб искупить смиренно и глубоко
Иудин грех до Страшного суда.
Это вам не холодная риторика Валерия Брюсова, это крик души, строки, насыщенные горячей апокалипсической энергией. В огненные годы гражданской войны Волошин пытался удержаться «над схваткой», равно осуждая и «красных» и «белых» за творимые ими насилие и кровопролитие.
А я стою один меж них В ревущем пламени и дыме И всеми силами своими Молюсь за тех и за других.
