Теперь же правительство США испытывает дефицит шприцев для дальнейших вливаний. Мощные программы стимулирования привели к повышению государственного долга с 40 процентов от ВВП в 1980 году до более чем 90 процентов в 2011 году. Экономисты Кармен Рейнхарт и Кеннет Рогофф наглядно продемонстрировали всем, что при таком уровне темпы роста в потенциале могут снизиться на целый процентный пункт. При краткосрочных процентных ставках, приближающихся к нулю, у ФРС быстро закончились дешевые деньги, которые можно было бы направить на исправление ситуации, хотя она по-прежнему пыталась это сделать. Изобретательная антикризисная политика «количественного смягчения», предложенная Федеральной резервной системой, принесла больше вреда, чем пользы, поскольку львиная доля этих шальных денег пошла на спекулятивные инвестиции – в основном в сырье, в частности в нефть и золото, – а вовсе не на банковское кредитование новых отечественных компаний. В конечном счете все эти факторы, по всей вероятности, приведут к возврату к более коротким периодам экономического подъема и более острым спадам экономической активности, а также к укорочению периодов повышательной тенденции на фондовом рынке, причем не только в США.

Формирующиеся рынки накопили гораздо меньше долгов, чем США, и они по-прежнему могут брать займы для борьбы с кризисом. Но стремительное увеличение объемов глобальной торговли и потоков капитала связали их с США теснее, чем когда-либо прежде. Сегодня американские производители приобретают 15 процентов используемых ими комплектующих и материалов именно на зарождающихся рынках – сравните с 9 процентами всего пятнадцать лет назад. И эти связи продолжают крепнуть и шириться. Товарооборот между разными странами мира растет гораздо быстрее, чем доходы внутри государств. Еще в 1960 году увеличение совокупного дохода на один процентный пункт вело к увеличению потоков внешней торговли на два пункта, а сегодня – на целых четыре. Одной из главных причин, по которым экономики развитых и развивающихся стран начали в последние десять лет расширяться и сужаться синхронно, является усиление интеграции глобальных каналов поставок. Этим также объясняется, почему формирующимся рынкам тоже следует ожидать учащения спадов деловой активности. Если хотя бы в какой-то мере исходить из приведенных выше данных за прошлый период, можно предсказать, что фазы экономического роста сократятся примерно до трех лет во всей мировой экономике.

Предпочтение мягкой посадки вполне логично и понятно, но, не менее очевидно, именно жесткие посадки нередко вынуждают государства идти на реформы и закладывать фундамент для быстрого экономического роста. В последние годы это случалось в ряде стран, от Швеции и Финляндии в начале 1990-х годов до Азии после финансового кризиса 1997–1998 годов. Экономист Энди Се, общепризнанный эксперт по Азии, разработал интересную систематику выигравших и проигравших в результате этого кризиса, и, по его оценке, самые агрессивные реформы были проведены в Южной Корее. Се утверждает, что если бы Южная Корея не пострадала так сильно от жесткой посадки в 1998 году, она, вероятно, не была бы сегодня членом ОЭСР. А вот, например, Малайзия, которая, желая избежать шоковых последствий кризиса 1998 года, ввела жесткий контроль над движением капитала и вообще не стала реформировать свою экономическую систему, сегодня сильно отстает от своих соседей.

Но особенно жестко Се критикует Японию, в которой, по его словам, «величайший “пузырь” в истории человечества» лопнул вообще без каких-либо негативных последствий – это все равно что свалиться с Эвереста и не сломать ни одной косточки. На пике подъема на долю этой страны приходилось 40 процентов суммарной стоимости недвижимости планеты, но вместо того чтобы в один «прекрасный» момент разом с треском обвалиться, цены на недвижимость медленно снижались на 7 процентов в год в течение двух десятилетий, в итоге этот рынок уменьшился в общей сложности почти на 80 процентов. Тут не было ни массовых продаж заложенного имущества, ни объявлений банкротств, ибо правительство упорно спасало должников всевозможными дотациями и субсидиями, превращая тем самым в руины свою собственную финансовую систему. А поскольку фондовый рынок потерпел крах, хотя на рынке недвижимости обошлось практически без потерь, молодым людям, владевшим только акциями, стало не на что приобретать жилье. Многие из них отложили рождение детей и надолго обрекли страну на уменьшение народонаселения. По словам Се, если бы Япония тогда просто позволила своему рынку недвижимости «самоотрегулироваться», сегодня в стране наблюдался бы прирост населения.

Любопытно, что Китай в наши дни тоже все больше переходит со своего прежнего жесткого и неудобного пути на японский. В 1998 году страна была еще в основном изолирована от потоков капитала, разносивших азиатскую заразу по всему миру, но все равно проводила жесткие реформы, направленные на оптимизацию государственных предприятий и приватизацию рынка недвижимости. Это позволило Китаю довести свою производственную систему практически до совершенства, но сегодня он оказался в более трудной ситуации. В Китае и банки, и их корпоративные клиенты, как правило, принадлежат государству, которое контролирует львиную долю экономики, и государство никогда не позволяет этим должникам доводить дело до банкротства. Должники просто «зависают», рассчитывая на очередной транш дешевых кредитов, который поможет им поправить финансовое положение. Начиная с 2008 года суммарная задолженность как доля от ВВП страны выросла со 115 до 170 процентов, и чем богаче становится Китай, тем менее вероятно, что страна добровольно пойдет на жесткие меры.

Укрепление связей между странами в последние десятилетия привело к тому, что они все меньше склонны позволять своим торговым партнерам «уходить под воду». Несмотря на нынешнюю бурную дискуссию на тему долговых дефолтов, начавшуюся в связи с кризисом в Греции, на самом деле риски неплатежей, по сути, исчезли с международной экономической арены. В своей книге «На этот раз все будет иначе»[15] ученые-экономисты Рогофф и Рейнхарт предлагают поражающую своей банальностью модель дефолта прошлых лет: в период между 1920 и 2003 годом обязательства по платежам не выполняли, как правило, страны, на которые приходилось 5–10 процентов от совокупного дохода; пик дефолта, до 40 процентов, пришелся на годы Великой депрессии и Второй мировой войны; на конец 1980-х этот показатель составлял 15 процентов. А вот начиная с 2003 года, когда начался синхронизированный глобальный бум, доля стран, которые довели свою экономику до этого печального состояния, снизилась с 5 процентов до нуля в любой год, на выбор. А все дело в том, что ни одно богатое государство не желает страдать от жесткой посадки или рисковать от волнового эффекта жесткой посадки своих соседей.

Однако наихудший из возможных сценариев – это даже не те страны, которые, упав на самое дно, не набивают синяков и шишек, а те, которые, стараясь выбраться из этой ямы, не идут ни на какие риски. Меня всегда забавляло чувство самолюбования и выполненного долга, источаемое индийцами, сумевшими увернуться от азиатского кризиса 1998 года – при том что в предыдущие годы экономика страны развивалась весьма скромно. Я и сегодня вижу такое же отсутствие ощущения потребности в безотлагательных мерах на многих формирующихся рынках, от Индии до Бразилии, которые явно считают экономический бум последнего десятилетия заслугой своей внутренней политики, а не следствием освобождения глобальных денежных потоков. И я убежден: поскольку мировая экономика вступает в новую эру, этому самодовольству суждено стать огромной преградой на пути прогресса человечества.