По многим показателям – например, по количеству телевизоров в домохозяйствах и автомобилей на дорогах либо по числу народонаселения и увеличению процента молодежи от общего населения – современная Индия действительно напоминает Китай 1990-х годов, когда ему предстояло вот-вот вытеснить Таиланд с почетного места самой быстрорастущей экономики мира. Но чтобы составить «фоторобот» Индии, действительно похожий на Китай 1990-х, придется выкинуть множество отнюдь не самых привлекательных компонентов.

Лучший пример излишне оптимистичной оценки будущего этой страны – то, как бэби-бум, наблюдаемый сегодня в Индии, из «бомбы замедленного действия» вдруг превратился в «демографический дивиденд», по крайней мере в сознании местной элиты. До недавнего времени индийское правительство напряженно работало над спасением нации от серьезной угрозы перенаселения, но теперь эти страхи развеял аргумент, что именно поколение бэби-бума обеспечило новыми рабочими руками Китай, и это способствовало бурному экономическому росту страны; следовательно, такого же развития событий стоит ожидать и в Индии. Действительно, бэби-бум в Китае сегодня подходит к концу – ожидается, что в 2015 году «коэффициент иждивения», то есть соотношение пенсионеров к трудоспособной молодежи, обеспечивающей их существование, начнет расти резко, – в то время как в Индии этот бум в полном разгаре. К 2020 году среднестатистическому китайцу будет тридцать семь лет, а среднестатистическому индийцу только двадцать восемь. Исходя из этого, многие индийцы оценивают демографическую ситуацию как важнейшее преимущество в конкурентной борьбе с нацией, которую они считают своим главным соперником. Некоторые индийские политики очень любят говорить, что Китай постареет раньше, чем разбогатеет, а Индия, когда достигнет как минимум среднего уровня дохода, будет еще молода.

Уверенные в этом люди упускают из виду опыт целого ряда африканских стран, где резкий приток молодежи на рынок труда привел к серьезной безработице, волнениям в обществе и увеличению количества ртов, которые кому-то нужно кормить. Принято считать, что благодаря относительно сильной системе образования, предпринимательской жилке индийцев и прочным связям с глобальной экономикой, Индия сможет обеспечить работой всех, кто пополнит ее рынок труда. Однако, хотя все вышеперечисленные факторы действительно имеют место, уже сегодня в стране можно найти тревожные примеры серьезных неудач и провалов, произошедших в числе прочего по причине излишней самоуверенности на начальных этапах роста и развития. Политическая элита нации, судя по всему, абсолютно убеждена, что Индия будет и впредь уверенно расти огромными темпами (не менее 8–9 процентов в год), а ведь до сих пор это удавалось лишь небольшой горстке стран послевоенной Восточной Азии. Не меньший оптимизм проявляют и многие сторонние наблюдатели. Однако, учитывая целый ряд рисков, упрямо игнорируемых индийской элитой и зарубежными специалистами, – раздутые органы госуправления, мощный клановый капитализм, усиление расслоения общества, тревожная тенденция, связанная с тем, что крестьяне остаются на фермах, и тому подобное, – я бы оценил вероятность того, что в следующее десятилетие Индия продолжит свое поступательное движение как прорывная нация, всего лишь как 50 к 50.

Надо сказать, Китай – не единственная возможная модель дальнейшего развития Индии. С культурно-политической точки зрения Индия имеет гораздо больше общего с хаосом и беспорядками современной Бразилии, чем с порядком, дисциплиной и контролем, характерными для Китая. Если Китай на протяжении целого ряда десятилетий каждые четыре-пять лет решительно нацеливался на все новые и новые раунды серьезных экономических реформ, в Бразилии реформационный период прекратился еще в 1970-х, когда страна вылетела из списка растущих экономик и показала «пример» самой сильной гиперинфляции, какую когда-либо видел мир.

И Индия, и Бразилия относятся к странам с так называемой высококонтекстной культурой; этот термин популяризировал известный антрополог Эдвард Холл. Им обозначается культура народов ярких, шумных, готовых на быстрые обещания, которые далеко не всегда выполняются, и довольно легкомысленно относящихся к таким понятиям, как сроки или ранее оговоренное время встречи. Эти общества, как правило, ориентированы на родственные связи; в них принято длительное время сохранять и поддерживать тесные взаимоотношения даже с относительно дальними родственниками. В такой среде многое происходит вовсе без обсуждений либо обсуждается очень кратко, ибо ценности этих обществ давно укоренились в сознании каждого члена и без лишних объяснений понятны из контекста. Произнесенные же слова нередко излишне цветисты и витиеваты; извинения длинны и формальны. Низкоконтекстная же культура встречается, например, в таких странах, как США и Германия, для ее представителей характерен индивидуализм. Люди тут очень серьезно относятся к вопросам неприкосновенности частной жизни, привыкли держать слово и выполнять все договоренности. Такие общества обычно очень мобильны, их члены имеют множество кратковременных связей, и как следствие их поступки и поведение регулируются открытым, свободным общением и закодированными правилами. Попробуйте переехать из немецкоязычного кантона швейцарского Цюриха в италоговорящий кантон Лугано, где уровень децибелов при общении вдруг резко повышается и создается впечатление, будто все говорят одновременно, – и увидите яркий пример деления общества на высококонтекстное и низкоконтекстное в рамках одной страны. И уж конечно, индийцы и бразильцы намного больше похожи на итальянцев, чем на немцев.

Высококонтекстные общества бережно хранят свои традиции, свято чтут историю и в любых отношениях, как личных, так и деловых, стремятся объединяться в группы; отсюда их, по сути, природная склонность к коррупции. Добавьте сюда еще и уникальную индобразильскую особенность – стремление граждан к защите от любых жизненных рисков со стороны своего государства. Такое отношение к вопросам благосостояния нации, объединенной в одну закрытую группу, в столь же немыслимой степени встречается крайне редко, даже в других высококонтекстных культурах, например в Китае или Чили. И если бизнесменам и туристам, которые считают Бразилию и Индию открытыми и понятными странами, данная характеристика кажется сомнительной, то это потому, что их опыт общения, скорее всего, ограничивается «низкоконтекстным» фасадом – элитой, которой часто приходится иметь дело с иностранцами и которая научилась это делать. На бразильском карнавале или индийской свадьбе каждый чувствует себя дорогим гостем, а то и вообще своим человеком, но на самом деле, чтобы действительно стать частью этих культур, требуется не одно десятилетие. Премьер-министр Индии Манмохан Сингх любит повторять, что все, что говорят о его стране, будет правдой, даже если сказать о ней нечто прямо противоположное. В этих словах, без сомнения, есть доля правды: Индия вообще полна противоречий, – но это еще и классический пример высококонтекстного анализа, способ во что бы то ни стало избежать открытой конфронтации с неопровержимыми фактами или с той стороной Индии, которая может потянуть ее вниз.

Конечно, Бразилия и Индия далеко не единственные высококонтекстные культуры в мире. Этот стиль социального взаимодействия характерен для многих стран Азии и Латинской Америки, в то время как низкоконтекстные общества преобладают у германских, англо-американских и скандинавских народов. И все же, по моему глубокому убеждению, между Бразилией и Индией существует некая особая связь. Я чувствую это каждый раз, когда посещаю обе эти страны: и из-за общей привычки поздно обедать, и из-за удивительной колоритности людей, которых встречаешь на улице, и из-за пренебрежения к формальностям и условностям, и из-за сходства культурно-духовного выбора.

Например, в последнее время в Бразилии приобрел огромную популярность телесериал «Поездка в Индию» – бразильско-индийская история любви, которая снималась в индийских городах Агра и Джодхпур; бразильские актеры играют индийцев и без особого труда сходят за жителей севера Индии. По мнению индийцев, посмотревших фильм, в нем на редкость точно копируется картинка, атмосфера и даже освещение, характерные для стиля индийского кинопродюсера Экты Капура. Он создатель самых популярных сериалов в истории индийского кино; кстати, названия всех его ранних работ из суеверных соображений начинались с буквы «K». (Трудно найти более характерную для высококонтекстного общества черту, чем суеверие). Надо признать, индийцы и бразильцы плохо осведомлены о тесной связи между своими нациями, если знают о ней вообще. Например, для усиления своих позиций в конкурентной борьбе с MySpace и Facebook компания Google в 2002 году приобрела социальную сеть под названием Orkut, работающую на 48 языках мира. Так вот, эта сеть вскоре потерпела фиаско почти во всех странах, за исключением Индии и Бразилии, на которые сегодня в сумме приходится свыше 80 процентов трафика. Что-то во внешнем виде сайта, его атмосфере и предлагаемых характеристиках и функциях показалось притягательным и индийским, и бразильским пользователям.