К «персоналу» тюрьмы относятся все, кто носит форму внутренних войск (надзиратели, корпусные старшины, оперативники-»кумовья», врачи и медсестры), а также зеки хозобслуги (баландеры пищеблока, разновидные шныри-уборщики, электрики и санитары, сантехники, банщики, парикмахеры и фотографы).

Для зеков хозобслуги существуют все льготы «козлов» зоны, однако всегда есть опасность нарушений, за которые могут отправить в зону – это этап, боксы, «столыпинский» вагончик, пересыльные тюрьмы – и опасность быть узнанным и в лучшем случае покалеченным.

Зеков, оставленных отбывать срок в СИЗО, конечно, хорошо кормят – за счет остальной братвы, томящейся в душных камерах. Раздача пищи развратит любого: один баландер раздавал сахар, соорудив второе дно в ковшике и уменьшив пайку на треть; другой привязал к черпаку большую недоваренную рыбу, и всякий, кто видел эту рыбу через «кормушку», думал, что она попадет ему в шлюмку (миску). Однако рыба сваливалась вниз и висела на веревочке. «Эх, – думал зек, – не попала, гадина…» За такие фокусы с едой, конечно, могут жестоко наказать. Но и баландер в безвыходном положении: ведь сахар выдает другой, более упитанный «козел», и сахару этого не хватит на всех, если придерживаться нормы… И себе надо прибавочку сделать. И рыбку съесть…

Наказать могут мгновенно: выплеснут в лицо горячую кашу, а затянут в «кормушку» – глаз выбьют или надругаются самым похабным образом.

Через баландеров, однако, передают малявы (записки) в другие «хаты». Движимый подсознательным страхом раздатчик пищи иногда доносит маляву по назначению, но чаще – в оперчасть. Исключение составляют, может быть, лишь авторитетные отправители и адресаты, могущие согнать баландера с «жирного» места, нажав на неведомую блат-педаль… Иных моментов соприкосновения с этой частью персонала у правильного зека нет. Ну, баня, фото, прожарка…

Персонал в форме намного ближе к зеку. В тюрьме строгих правил пупкарь (надзиратель) заглядывает в камеру через глазок довольно часто. Если что-то показалось подозрительным – открывает «кормушку» и смотрит через нее. Если происходит что-то из ряда вон выходящее – зовет подмогу и с ней входит в камеру.

Начинается шмон (обыск) – незапланированное мероприятие, нарушающее жизнь зеков самым бессовестным образом. Отнимаются в первую очередь самодельные карты, всяческие поделочки и острорежущие и колющие предметы. В зависимости от настроения пупкарь может засветить кому-нибудь подвернувшемуся под руку деревянным молотком по ребрам. Таким молотком проверяют «решку» (решетку) – как звенит? нет ли надпила? – и «кабуру» (стену) – нет ли подкопа?

Однако тот же самый пупкарь за определенную сумму принесет в камеру все, что угодно: чай, водку, сигареты. Или на самых выгодных для себя условиях обменяет вышеуказанное на хорошие вещи. Скажем, новорусский красный «лепень» (пиджак) ушел бы, наверное, пачек за 5 индийского чая… Ну ладно, за 10… А кожаная «бандитка» – за литр суррогатной водки в грелке… «Рыжье» (золотые изделия) ценится выше, но предлагать его опасно: могут провернуть шмон и «отмести» товар без отдачи.

Многое в жизни зека зависит от пупкаря. (На юге их называют почему-то «цириками».) Пупкарь ведет зека на прогулку, к врачу; в его власти – вовремя оказанная медпомощь, пусть она и примитивна. Он может передать если и не маляву (хотя и такое возможно), то хотя бы сообщение родным: жив, мол, здоров, передайте курево и побольше сала. Пупкарь принимает жалобы и заявления, первым реагирует на объявленную голодовку или вскрытые вены, иногда просто беседует на различные темы с кем-нибудь из зеков. «Уболтать» его как мента из КПЗ довольно сложно: в тюрьме служат люди опытные. Они в общем-то «сидят», но бессрочно. Попадаются легендарные личности вроде прапорщика по кличке Маргарин в Каширской тюрьме, которого помнят до сих пор многие поколения зеков.

Милиции не обойтись без сексотов, стукачей, топтунов, тихарей – всевозможных агентов, доносчиков, провокаторов. Знакомство с этой частью мира тюрьмы и зоны у новоявленного зека начинается иногда уже в КПЗ. Возможно, в каких-то камерах ставят (и ставили) подслушивающие устройства, но, видимо, чтобы получить важную информацию, нужно еще и разговорить жертву «стука». А для этого требуется свойский бывалый «паренек», желательно – прилично татуированный и умеющий славно «ботать по фене». Именно на такого напоролся один мой знакомый, и не в КПЗ, не в тюремной камере, а в коридорчике прокуратуры, куда явился на допрос. Следователь сказал: обождать… Тут же уныло отсиживался на стуле видавший Крым и Рым дядя, подначивший наивного моего товарища на разговор. Сам «дядя» вел этот разговор в основном через «век свободы не видать» и «бля буду» и популярно и авторитетно разъяснил, что нужно делать, чтобы не сесть. Проговорили они битый час, после чего «дядя» зашел к следователю (по очереди, братан!). Вскоре «дядя» вышел из кабинета и исчез, а приятель из того же кабинета отправился в КПЗ – и на долгие пять лет в зону усиленного режима. Так закончилась его встреча с так называемой «вольной наседкой».

«Наседки» – непременный элемент той части тюрьмы, где обитают подследственные. Они «работают» в четком взаимодействии с милицией, прокуратурой и тюремной администрацией. Они вызывают на разговор, втираются в доверие к «объекту» и выуживают из него сведения для дознавателей. Это может быть информация о местонахождении краденых вещей, «подельников», оружия – да чего угодно! Судьба их, в случае разоблачения, незавидна: хорошо, если просто надругаются, не станут ломать ноги, руки, позвоночник; душить полотенцем. Если «наседка» успеет выломиться с хаты, застучит руками и ногами в железную дверь, то ее спасут контролеры: переведут в безопасное место: в санчасть, в другую камеру…

Само понятие «стукач» долгое время ассоциировалось у нас в основном с «политикой»; в основном это было стукачество примитивное: кто-то что-то где-то сказал о ком-то или о чем-то; написал нечто выходящее за рамки идеологии… сообщить об этом в «органы» мог вполне обычный, но чересчур бдительный гражданин. Но, видимо, существовали (и существуют) не просто «стукачи», а профессиональные сексоты. В котельной, где я работал, местная милиция сжигала как-то раз ненужную документацию: в этой куче много было чего интересного. На глаза мне попалась карточка на выбывшего (умершего) сексота – вполне официальный документ. Особенно удивила графа «В какой преступной среде может работать (ненужное зачеркнуть). И далее следовало: „молодежь, наркоманы, таксисты“. К карточке были приколоты корешки расходных ордеров, все почему-то на 30 рублей…

Зоновские стукачи делятся на должностных и подневольных. Завхоз отряда, шнырь, нарядчик и другие, подобные им, должны докладывать администрации (начальнику отряда, оперу) о происходящем. Поэтому никому и в голову не придет вести опасные разговоры в их присутствии. Куда опаснее стукачи из «своих», попавшие в эту «струю» под угрозами «кумовьев» (оперчасти), запуганные, буквально зомбированные своим страхом. Они могут делить с тобой кусок хлеба, пить чифир, беседовать на жизненные темы – и тут же сдавать «с потрохами» всю подноготную. Помнится, какой-то доброхот подслушал мой разговор с приятелем: тема была сугубо церковная – нынче безобидная. А тогда, в 1985 году, я едва не загудел в ШИЗО. «Куму» церковная тема не понравилась, и он провоцировал нас с приятелем на откровенную грубость. Кто конкретно «стукнул» – я так и не узнал. Отделался лишением «ларька». А приятель – лишением краткосрочного свидания…

Расправа со «стукачом» в зоне такая же, как и в тюрьме. Если повезет – могут расколоть на голове табурет или сделать «Гагарина»: затолкать в тумбочку и сбросить со второго или третьего этажа. Еще безобидней – групповое надругательство и опущение до разряда «петухов».