Ходили в дальнюю разведку и танки. В Чисмене Катуков познакомил нас с лейтенантом Коровянским. Он не был еще знаменит и не имел даже ордена. Но то, что делал этот разведчик, было поистине изумительно. Требовалось исключительное самообладание, чтобы, оторвавшись от своей базы, уходить на десятки километров в глубокий тыл врага, воевать там, поднимать дух у советских людей, оставшихся в селах, завоеванных немцами, громить застигнутых врасплох мародеров.
Все это было невероятно интересно, но мы горели желанием разузнать подробности о битве под Орлом и довольно настойчиво напоминали об этом своим гостеприимным хозяевам. Выкраивая свободные минуты из своего крайне напряженного бюджета времени, они терпеливо отвечали на наши расспросы, и мы получили, что называется, из первых рук исчерпывающие сведения, которые вы найдете в следующей главе.
Это было под Орлом
Данные разведки говорили: Гудериан ввел в наступление две танковые и одну мотодивизию. Еще одна дивизия двигалась от Болхова. Всего у противника было свыше пятисот танков. Катуков мог противопоставить им лишь несколько десятков боевых машин.
— Это была самая трудная и ответственная из всех операций, какие я помню, — задумчиво говорил генерал, глядя на пламя керосиновой лампы. Теперь об этом можно сказать открыто: мы думали, что придется погибнуть всем до одного. Было твердо решено — биться до последнего, но не отходить. А на деле вышло лучше, чем мы думали, — и он мягко улыбнулся, — гораздо лучше, чем мы думали!
То было маневренное сражение большого масштаба, растянувшееся на несколько дней. Танкисты Катукова бесстрашно ринулись на армию Гудериана. Грудь с грудью, сталь со сталью, металл с металлом сшиблись под Орлом. Немцы не ожидали встретить такой стремительный, упорный и дерзкий отпор. Гудериан не мог предполагать, что на направлении его главного удара — вдоль шоссе, ведущего из Орла, на Мценск, так смело и энергично выступает против его армии одна-единственная танковая бригада, поддержанная полком пограничников да одним стрелковым батальоном. Это противоречило всем положениям воинских уставов. Предполагая, что советскому командованию удалось сосредоточить здесь крупные силы, немцы решили попытаться с ходу пробить новую брешь.
Здесь-то и пригодился Катукову опыт, накопленный им в первых боях летом 1941 года. Он экспериментировал смело и энергично, с большим размахом и виртуозной изобретательностью. Именно под Орлом нашли широкое применение такие новые методы танкового боя, как танковые засады, подвижные группы, танковые десанты. Однако опыт этот распространялся медленно. И только тогда, когда Воениздат опубликовал две книжки Катукова о примененных им тактических новшествах, новые тактические приемы стали достоянием всех танковых частей и училищ.
Надо было заставить Гудериана поверить, будто танки Катукова — только авангарды крупных сил и что на самом деле у нас танков во много раз больше, чем у немцев. Это можно было достигнуть только смелостью и хитростью. Катуков так и поступал. Он учил своих командиров скрытности, терпению, хитрому маневру, умению выждать благоприятный момент и потом нанести молниеносный удар, от которого противник долго не мог бы опомниться.
У одной железнодорожной станции разыгрался трудный, затяжной бой. Катукову все время не давала покоя мысль о дороге, которая шла параллельно железнодорожному полотну в тыл советским танкистам. Пока на этой дороге все было спокойно. Но, как опытный военачальник, Катуков не мог себе представить, чтобы немцы могли забыть о ней. Он рассуждал так: «Если бы я был на месте Гудериана, я обязательно использовал бы этот вариант; значит, здесь надо ждать удара». И как ни туго приходилось основным силам бригады, Катуков оторвал два танка и поставил их в засаде на этой тихой и с виду такой безобидной дороге.
Возглавлял засаду лейтенант Кукарин, молодой, способный танкист. Он умел ждать, и за это его особенно ценил полковник. Как ни досадно было танкистам сидеть без дела в тот самый час, когда их друзья изнемогали под тяжестью ударов врага, Кукарин не покидал засады. Затишье продолжалось долго, очень долго. Временами даже сам Катуков начинал колебаться — полно, не переоценил ли он значение этого участка? Но все-таки он решил не снимать засаду.
В конце концов события развернулись именно так, как подсказал Катукову его трезвый расчет: гитлеровцы, решив, что перехитрили советских танкистов, двинули по дороге мощную группу тяжелой артиллерии, группу танков и машин с боеприпасами. Успех прорыва этой группы мог бы решить исход всего сражения в пользу врага. Стойкие танкисты лейтенанта Кукарина точно выполнили приказ Катукова: превратив свои танки в хорошо замаскированные долговременные огневые точки, они подпустили колонну противника на минимальную дистанцию и расстреляли ее в упор: сначала сшибли головную машину, потом замыкающую и расстреляли всю колонну.
Надолго запомнился танкистам другой бой, который разгорелся 10 октября у Мценска, где вражеским танкистам и мотопехоте удалось прорваться в тыл к катуковцам. «Мы не признаем слова «окружение», — говорил по поводу этого боя Катуков, — но многие на нашем месте его произнесли бы».
Катуков решил пустить в ход несколько подвижных групп, чтобы и на этот раз создать видимость крупной группировки наших сил, и короткими, но энергичными ударами разбить немцев по частям. Семь танков и роту пехоты Катуков бросил в глубь населенного пункта, в который ворвались гитлеровцы, чтобы навязать им уличный бой. Шесть танков он выбросил на фланг, где двигалась огромная вражеская колонна. Именно здесь должна была решиться судьба операции: надо было разгромить фашистов, пока они шли в колонне, не дать им развернуться. Развернись они — и шесть катуковских танков были бы мгновенно уничтожены.[10]
На стороне Катукова были верные союзники: внезапность и подвижность. Шесть танков скрытно подошли к железнодорожной насыпи и внезапно открыли из-за нее ураганный огонь прямой наводкой с ближней дистанции. Колонна была уничтожена.
Вторая подвижная группа действовала столь же решительно и энергично. Результат: немцам не удалось окружить бригаду, они понесли тяжелые потери…
Мы долго беседовали в этот вечер с Катуковым и его штабными работниками. Чувствовалось, что эти люди действительно не растеряются в трудных условиях, что для них нет безвыходных положений. В конце, как водится, заговорили о риске и страхе. На фронте об этих вещах говорят и думают просто, без лишней лихости и ухарства. Здесь человек, как на ладони, он виден со всех сторон. Может быть, поэтому на фронте люди так откровенны.
— Знаете что, — сказал вдруг Катуков, — потолкуйте с рядовыми участниками этих боев. Мы все-таки как-никак начальство, а им снизу виднее. Поговорите с ними, и вы убедитесь, что проблемы риска, если хотите, жизни и смерти, такие сложные и драматические по сути своей, решаются в разгаре боя совсем не так, как это может показаться со стороны. Тут все решает одно короткое русское слово — «надо». Мы научились твердить его про себя с первого дня войны. Надо — значит, стой, как говорится, насмерть. Надо значит атакуй во много раз превосходящего противника. Надо — значит умри, а не пропусти врага. А здесь, по сути дела у ворот Москвы, это слово «надо» звучало у каждого в сердце громче, чем когда-либо. Нашему комиссару и его политработникам не требовалось произносить громких речей насчет того, что Родина зовет и так далее. Каждый понимал, зачем нас сюда послали и почему мы не имеем права уйти…
— Это верно, — негромко подтвердил полковой комиссар Бойко. — Народ не надо было агитировать, каждый танкист понимал свою ответственность. Обязательно потолкуйте с ними…
Я последовал их совету. Хотелось тогда же подробно рассказать о беседах с танкистами Катукова в газете, но вскоре нахлынули новые события, и мои фронтовые записи пролежали более четверти века. Сейчас, просматривая их, я вспоминаю обстановку, в которой мы толковали. Мы ночуем в избе у колхозника в Чисмене, на печи и по лавкам спят пятеро ребятишек мал мала меньше; до переднего края обороны — семь километров; в глазах бабушки, которая бережно ставит на стол старенькую керосиновую лампу с надтреснутым стеклом, я ловлю все тот же горький немой вопрос, который мучит сотни тысяч людей в Подмосковье: ну как же, ребятушки, хоть столицу-то не отдадите? А вокруг чисто выскобленного ножом стола теснятся бравые парни в гимнастерках с черными петлицами, молодые, крепкие, уверенные в своем умении воевать — у каждого за плечами тысяча километров боя, но до чего же мало их и как нечеловечески тяжело придется им в предстоящие дни, пока к Москве не подойдут свежие армии, формируемые и вооружаемые где-то там, в глубоком тылу…
