Батальон Федоренко, засевший в Цибулеве, оборонялся весь день, отказываясь отойти даже тогда, когда противнику удалось окружить его. Федоренко со своими людьми оставался там до четырех часов утра 26 января, пока командование не отдало ему приказ — пробиться к Лукашовке. Федоренко выбрал нелегкий, но наиболее верный путь: он ударил по тылам гитлеровцев, вызвал у них замешательство, суматоху и через сутки вышел к Лукашовке. Геройски сражалась в Цибулеве противотанковая батарея гвардии старшего лейтенанта Бушуева — она отбила две танковые атаки, сожгла двух «тигров» и подбила одного…
Три дня спустя бригада была выведена из боя и направлена на отдых и пополнение резервами. Командиром ее был назначен Иван Бойко — друг и соратник Александра Бурды. Офицеры собрались и обсудили вопрос о том, как лучше организовать помощь семье погибшего комбрига: у него остались жена и двенадцатилетний сын Евгений. Было принято трогательное решение: коллективно усыновить Евгения и помочь матери воспитать его. На родину Бурды, в город Ровеньки Луганской области, был послан офицер. Он отвез семье вещи покойного Александра Бурды, деньги, собранные гвардейцами, и письмо, в котором говорилось:
«Дорогая Анна Ивановна! Имя погибшего смертью героя вашего супруга, Александра Федоровича дорого всем танкистам. Вот почему мы решили, если вы, конечно, не возражаете, заменить отца вашему сыну Евгению, усыновить его. Мы хотели бы, чтобы он поступил в Суворовское училище. И пока он будет учиться, мы будем ежемесячно посылать деньги, необходимые для его содержания. Хотим, чтобы Евгений стал офицером и пришел в нашу часть на смену отцу. Чтобы следить за его воспитанием, мы создаем совет отцов, в состав которого избраны наши лучшие командиры: гвардии майор Романов, гвардии майор Федоренко, гвардии капитан Епатко, гвардии майор Миронов и гвардии старший техник-лейтенант Разжигав — боевые товарищи Александра Федоровича».
Письмо подписали гвардии подполковник И. Бойко, гвардии подполковник А. Боярский и другие офицеры бригады.
В Дубенских садах
В эти светлые летние дни 1944 года в войсках царило чудесное, приподнятое настроение: все чувствовали, что мы, как сказал старшина Оверченко, «уже одной рукой держимся за полную победу». Каждый день по радио ловили многочисленные триумфальные приказы Верховного Главнокомандующего, и сводки Совинформбюро снова стали длинными и обильными. Солдаты и офицеры с удовольствием перечитывали списки освобожденных городов, районных центров, железнодорожных станций, ведомости захваченных трофеев.
Уже наступали шесть фронтов: Карельский, Ленинградский, 1-й Прибалтийский, 3-й, 2-й и 1-й Белорусские. Уже были взяты Выборг, Витебск, Жлобин. Уже были форсированы Свирь, Западная Двина, верхнее течение Днепра. У Витебска бились и трепетали в кольце пять немецких дивизий. Заканчивалось окружение Орши. Наши войска подошли к Могилеву.
Бригада за бригадой уходили в район Дубно. Тем временем в штабе армии шла напряженная работа. Михаил Алексеевич Шалин со своими людьми внимательно изучал новый район, в котором предстояло действовать армии, разрабатывал возможные варианты наступательных действий. Начальник разведывательного отдела Соболев анализировал обстановку за линией фронта.
Командарм все еще находился под наблюдением профессора: выздоровление затягивалось. Но он уже работал, работал много и упорно, осуществляя руководство переброской армии и готовясь к новой наступательной операции. По вечерам, уступая настойчивым требованиям врачей, Катуков вместе с профессором и приезжим московским журналистом совершал прогулку по деревне. Все встречные ему были знакомы — и старики и дети. Не так давно во время прогулки он увидел на улице мальчонку с заячьей губой; поговорил с родителями и тут же попросил профессора его оперировать. Мальчика немедленно положили на операционный стол, и теперь вот он скачет с приятелями за генералом. На губе еще повязка, но вырастет теперь он парнем хоть куда…
Солнце клонится к закату, спадает жар. Резче стали запахи цветов. За околицей шелестит спеющая пшеница. В поле — алые маки, васильки. Крестьяне обрабатывают зеленые поля картофеля и конопли. Генерал останавливается, жадно втягивает воздух: «Хорошая штука — мирная жизнь! Всю жизнь мечтаю о ней, и всю жизнь приходится воевать…» Впервые он взял ружье в руки в Петрограде, в дни Октября, когда ему едва исполнилось семнадцать лет. Крестьянский сын из деревни Большое Уварово Озерского района Московской области, он уже пять лет работал без жалованья, только за хозяйские харчи у одного питерского купца в магазине — числился в учениках. Привез его отец, Ефим Епифанович Катуков, в столицу на заработки в 1912 году, так он там и остался.
Пришла революция. Знакомые солдаты сказали: «Айда, Мишка, буржуев бить, ты парень крепкий», дали ему берданку, четыре патрона, и принял Михаил Катуков свое боевое крещение на Лиговке, когда вышибали юнкеров, засевших в гостинице «Северная». А в марте 1919 года он ушел в Красную Армию. Войну начинал в районе Царицына, конечно, рядовым бойцом. Потом воевал на Дону, на Польском фронте. В составе группы войск особого назначения воевал с бандой Миронова. В районе Бреста был контужен.
— В тех местах я, как у себя дома, — улыбаясь, говорит генерал, срывая васильки. — В первый раз проходил там в дни польского похода в двадцатом году. Второй раз — в тридцать девятом году — прошел со своей танковой бригадой по тем же самым местам — Стрый, Львов и дальше Львова. В сороковом — с танками вступил в Буковину. В сорок первом, когда уже командовал танковой дивизией в корпусе у Рокоссовского, отходил с боями от Ровно на восток. Сейчас снова идем старой дорогой на запад.
Но генерал не любит говорить о войне, и беседа, как обычно, вяжется из десятков самых разных и неожиданных сюжетов: разговор идет о борьбе с туберкулезом, о Пастере, о Мечникове, о графе Безбородко, о Пушкине, о лесах и озерах Белоруссии, об охоте, о сборе грибов. Этому пытливому человеку есть дело до всего, а если он в чем-то несведущ, Катуков не стыдится спросить по-чапаевски: «Почему не знаю?..»
Из Таутени, где мы жили все эти дни, выезжаем вслед за ушедшими на север войсками двадцать восьмого июня, часов в десять утра. По дороге движется, соблюдая большие интервалы, совсем небольшая группа машин. Несведущему человеку и в голову не придет, что это передвигается командование армией: катится по дороге скромный грузовой форд Катукова, следом пылит бронетранспортер с солдатами, дальше еще один грузовик, «виллис», автомобиль-лодка, опять грузовик, какая-то, видимо, отставшая от своей части походная кухня…
Дорога петляет по холмам и низинам. Все те же пестрые, пока еще лоскутные, поля. Но вот крутизна, опасный спуск — Днестр. Скалистый берег стоит стеной. Дорога, ведущая к переправе, змеится, повторяя изгибы реки. Она вырублена в камне. Днестр сердитый, бурный, темно-коричневая волна хлещет через пороги. А за мостом, наведенным саперами, красивый, весь в зелени, курорт: уютные коттеджи в садах, хорошо вымощенные улицы, аккуратные тротуары из каменных плит. Это — Залещики, городок, который внезапно приобрел широкую известность осенью 1939 года, когда здесь пыталось обосноваться правительство Польши.
Когда мы подъезжаем ближе, становится видно, что городок сильно разрушен, — зелень маскирует руины. Мои спутники напоминают: именно здесь форсировал реку со своими танкистами Бабаджанян. И на этом же рубеже, две недели спустя танкистам, повернувшим фронт на север и укрепившимся за рекой, пришлось вести тяжелые, неравные бои с крупной группировкой гитлеровцев, прорывавшейся из окружения. Танки и пушки гвардейцев, которые били вот с этого скалистого берега, отразили все попытки этой группировки форсировать Днестр у Залещиков.
— Сами прошли, а их не пропустили, — с гордостью говорит шофер нашей машины с гвардейским знаком на гимнастерке. Генерал добавляет:
— Между прочим, в этих же самых местах форсировал Днестр в 1916 году Брусилов…
