Эти старые телеграфные ленты, сохранившие живые, непосредственные впечатления военного корреспондента, которому посчастливилось в нужный момент оказаться в нужном месте, возможно, представят интерес для читателей, желающих взглянуть глазами очевидца на великие события тех дней, ставшие уже достоянием истории и вошедшие в учебники.
Третье лето
6 июля, 7 часов 10 минут
К сведению редакции. Как я уже сообщил вчера, события развертываются бурно. Постараюсь информировать вас оперативно.
Немцы ввели в бой с юга и с севера тысячи танков. Здесь их пока держат. Вчера получили боевой приказ танкисты. Сегодня с утра они уже воюют. Сейчас еду к ним. Собранный материал передам завтра размером на подвал. Сегодня можете опубликовать корреспонденцию, которую сейчас начну диктовать. Думаю, что она явится полезным дополнением к сводке Совинформбюро, если сегодня будет сообщено о начале крупных битв на Курской дуге.
Даю текст корреспонденции…
Третье военное лето… Запах поспевающей пшеницы раздражает обоняние гитлеровцев, лишает их покоя. Июль — пора их военного бешенства.[42] Все, что было накоплено за долгие месяцы в военных арсеналах, все, что было вымуштровано в казармах, сейчас сразу швыряется на зеленое поле: пан или пропал! Густыми зелеными тучами вслед за фыркающими, плюющимися горячим металлом машинами эта голодная саранча прет, не рассуждая, на восток. У нее нет памяти, поэтому всякий раз все начинается сначала, но всякий раз иначе, нежели в предыдущее лето.
Дело даже не в километрах, хотя и спидометры машин достаточно красноречиво свидетельствуют о существенном различии второго лета от первого и третьего от второго. Дело и не во времени, хотя календарь напоминает: 5 июля 1941 года гитлеровцы вели бои западнее Орши и уже нацеливали свой удар на Смоленск; 5 июля 1942 года были под Воронежем, а 5 июля 1943 года они копошатся там, куда отшвырнула их Красная Армия минувшей зимой. Дело в людях, дело в том, что наше третье лето застает нашу армию в расцвете сил.
Четвертого июля мы были у наших старых друзей-танкистов.[43]
В глубоком овраге, густо заросшем цветущими липами и ветвистым дубняком, притаились врытые в землю грозные машины. Их было много. В отлично оборудованных блиндажах, сооруженных рядом с танками, бодрствовали хорошо знакомые нашим читателям люди — о подвигах этих танкистов мы писали не раз и в 1941 и в 1942 годах; они били немцев и под Москвой, и под Воронежем, и во многих других местах. На груди большинства из них мерцали золотом ордена и нашивки в память о ранениях. Погоны их сверкали командирскими звездочками.
Только что кончилось большое учение. Люди читали книги, играли в шахматы, напевали песни.
Учение показало: надо десять секунд для того, чтобы экипажи сели по машинам, и десять минут для того, чтобы вся эта грозная махина пришла в движение. В танках был уложен полный комплект снарядов и патронов, были установлены дополнительные бачки с горючим, — штаб танкистов уже знал, что по дорогам с юга движутся готовящиеся к наступлению гитлеровские войска. Значит, скоро бой…
Линия переднего края фронта пролегла неподалеку — за холмами, поросшими реденькими степными рощами. Прежде чем попасть к танкистам, мы проехали многие десятки километров и всюду видели то же самое: одна линия укреплений за другой, и всюду: в блиндажах, окопах, оврагах, лесочках люди и машины, ожидающие приказа.
Гитлеровцы давно планировали наступление. Их танковые корпуса несколько раз выходили на исходные рубежи, и наша пехота уже слышала их трубный рев, но в самую последнюю минуту рука германского военачальника отдергивалась, словно обжегшись о карту, и снова воцарялась гнетущая тишина.
Мы сидели в блиндаже танкиста Александра Бурды[44] и перебирали в памяти минувшие кампании, вспоминали знакомых, друзей,
с которыми сталкивала нас судьба на дорогах войны. Блиндаж у Бурды просторный, из двух отсеков, похожих на комнаты. Топится печь — сегодня прохладный вечер, горит электрический свет. На столике скатерть, на стене зеркало. В снарядном стакане — букет полевых цветов. На войне складывается свой быт и свой уют. Война-то долгая…
Коренастый русый командир с узенькими щелочками хитроватых глаз считает по пальцам машины, на борту которых ему довелось воевать: три танка сгорели под ним, шесть танков взорвались.
— А мы вот воюем и воюем, — говорит Бурда. — Мой башенный стрелок помните его? — Стороженко, он ведь теперь танковой ротой командует, носит два ордена, и на счету у него одного двадцать три немецких танка, не считая пушек и прочей дряни…
Он умолкает. Через приоткрытую дверь доносится песня.
— Как в мирное время, — улыбается вдруг Бурда. — А тем временем все учимся и готовимся. Опыта сейчас у нас прибавилось — нынче не сорок первый год, — а все-таки учиться надо. Ведь нам до Берлина еще далеко… — И он в сотый раз склоняется над картой, на которой синими линиями нанесено расположение гитлеровских танковых дивизий. Их много, и они стоят совсем рядом.
Видимо, не случайно Гитлер перебрасывает именно на этот участок свои лучшие войска, вооруженные новейшей техникой. Здесь находятся сейчас 2-й танковый корпус СС обергруппенфюрера Хауссера в составе хорошо известных танковых дивизий «Мертвая голова», «Адольф Гитлер» и «Райх», воевавший под Сталинградом; 48-й танковый корпус, в который входят две танковые, две пехотные дивизии; моторизованная дивизия «Великая Германия»; еще одна танковая дивизия, номер которой пока не установлен; десяток пехотных и одна механизированная дивизия. Общая численность этой группировки — около тысячи пятисот танков, 2500 орудий и минометов и более четверти миллиона солдат и офицеров.[45]
— И все-таки это не 1941 год, — упрямо повторяет Бурда, тряхнув головой.
Мы вышли из блиндажа, прошлись по дорожке, вьющейся по дну заросшего лесом оврага. Командиры подразделений, вырастая словно из-под земли, лихо рапортовали командиру бригады. При некотором напряжении зрения можно было разглядеть в двух-трех шагах силуэты укрытых зеленью мощных танков, щупающих воздух стволами орудий.
Вдруг послышался грозный нарастающий рев авиамоторов, и над лесом молнией мелькнули острокрылые истребители.
— «Лавочкин-пять», — определил Бурда. — Ох, и дают же они жизни фашистам!.. Сегодня тут они сто десятого (немецкий двухместный истребитель, обладавший мощным по тем временам вооружением. — Ю. Ж.) сшибли. Только он сунулся — двое наших выскочили из засады, и — будь здоров. Вон там сгорел…
Истребители мчались к переднему краю большими группами. Командиры танкистов провожали их пытливыми взорами: когда сразу устремляется в одном направлении столько истребителей, это неспроста. И действительно, уже через несколько минут с переднего края отчетливо донеслась канонада, загрохотали разрывы бомб.
Бурда тихо сказал:
— Ну, кажется, скоро начнется…
Это еще не было началом генерального боя — он развернулся только наутро, но уже с вечера четвертого июля гитлеровцы ввели в действие солидные силы. Они попытались форсировать Северный Донец одновременно на ряде участков группами по 15–20 танков, поддержанными усиленными батальонами пехоты. Это была разведка боем.
План действия гитлеровского командования был известен заранее: удар на Курск и в обход Курска с юга и с севера. Поэтому немецкие атаки были встречены хладнокровно и уверенно. Недаром за эти месяцы в наших войсках много раз проводились учения, решались тактические задачи применительно к обстановке предстоящего сражения.
Огневая стена заслонила берега Северного Донца. Заранее пристрелянные рубежи накрыты дождем снарядов и мин. Командиры и бойцы с медалями на груди за Сталинград многое пережили и испытали минувшим летом, и теперь они встречали врага с каким-то особым чувством. Затишье всем уже давно надоело, и теперь каждый спешил сделать свое дело как можно быстрее и лучше.
