— Были ли британское и американское правительства осведомлены об этом проекте договора?

Заместитель министра, видимо, только этого вопроса и ждал. Его лицо светлеет, и он любезно отвечает:

— И американское, и британское правительство в порядке консультации были ознакомлены с проектом. Правительство Соединенных Штатов, заместитель министра в меру приличия чуть-чуть подчеркивает эти слова, заявило, что оно не имеет возражений против предложенного проекта и против внесенной Советским правительством поправки — везде говорить не о «союзнических», а о «советских (союзнических)» войсках.

Теперь корреспондентам уже гораздо яснее, в каком направлении следует вести поиск. Но прежде всего им хочется уточнить, в чем смысл этой поправки. Видимо, здесь дело не в простой перестановке слов:

— Какое значение имеет слово «союзнические»?

— Что означает этот термин, будучи заключен в скобки и поставлен после слова «советские»?..

Заместитель министра — само воплощение любезности и долготерпения. Он улыбается еще шире:

— При надлежащем внимании можно было бы легко понять значение этих скобок. Советское правительство полагает, что, поскольку говорят обстоятельства, — он весьма убедительно подчеркивает интонацией эти слова, — правильнее сказать о советских войсках, ибо они сейчас ближе к Чехословакии, чем любые другие союзнические войска. В скобках, конечно, останется слово «союзнические»…

Английский корреспондент спрашивает:

— Поскольку в первоначальном проекте стояло слово «союзнические» без упоминания слова «советские», можно ли сделать вывод, что этот проект был представлен вначале и другим союзным державам?

Заместитель министра пожимает плечами:

— Вполне возможно…

Вмешивается американский корреспондент, он ставит вопрос ребром:

— Не можете ли вы заявить, что вступление советских войск в Чехословакию уже совершилось?

Заместитель министра бросает в сторону спрашивающего молниеносный взгляд из-под очков и без секунды промедления отвечает:

— Сейчас я этого еще сказать не могу. Но я не поручусь за то, что может произойти в ближайшем будущем…

Часы в углу кабинета уже дважды напоминали о движении времени. Но игра в вопросы и ответы в разгаре. Теперь, как говорится, быка уже берут прямо за рога:

— Получено ли мнение мистера Черчилля об этом проекте?

— Пока еще не получено.

— Можно ли узнать, когда было запрошено мнение мистера Рузвельта и мистера Черчилля?

— Могу ответить совершенно точно… — Заместитель министра листает папку с перепиской: — Пятнадцатого апреля!

— И когда был получен американский ответ?

— Двадцать первого апреля. — Заместитель министра немного медлит, потом добавляет: — Сегодня тридцатое апреля…

Раздается общий хохот. Намек понят.

— Зависит ли подписание этого проекта от мистера Черчилля?

— Я уже отвечал, что мы консультируемся с британским правительством, но ответа еще не имеем. Я мог бы поставить ваш вопрос встречным порядком. Но чтобы облегчить положение спрашивающего, я скажу, что все зависит от того, как понимать смысл слова «консультация»…

— А как вы его понимаете?

— Так, как я уже объяснил. К этому я хотел бы добавить: поживем увидим…

Снова раздается веселый смех. В этот момент корреспондент, спрашивавший, зависит ли подписание проекта от мистера Черчилля, пускает в ход прибереженный до последней минуты козырь:

— Известно ли вам, что делегация чехословацкого правительства, которая должна была выехать в Москву, была задержана в Лондоне в соответствии с новыми британскими правилами, временно запрещающими выезд из страны иностранным дипломатам?

— Мне известно лишь то, что делегация не приехала. Все остальное мне неизвестно…

Опять звучит общий смех. Неудовлетворенный корреспондент говорит, явно готовясь задать новый вопрос:

— Вы знаете, такова уж наша обязанность — стараться узнать как можно больше…

— Ну, а наша обязанность прямо противоположная, — быстро парирует улыбающийся советский дипломат, — самим сказать поменьше, а вам дать возможность написать побольше…

Пресс-конференция закончена. Задача, которую заместитель министра поставил перед собой, выполнена полностью. Он удовлетворенно потирает руки, глядя из-под очков, как корреспонденты опрометью мчатся из кабинета, спеша опередить друг друга. На этот раз всех обставил Кэссиди: захватив телефонный аппарат в приемной, он уже диктует телеграмму своему сотруднику, который ждал его звонка на Центральном телеграфе.

Таков был предметный урок дипломатии, полученный в те дни нами, военными корреспондентами, редко задумывавшимися ранее о тех проблемах, которые порождали в области внешней политики боевые успехи Советских Вооруженных Сил. Тогда мы еще весьма смутно представляли себе, что даже день победы, который уже виделся нам на горизонте, не только не положит конец этим проблемам, но, наоборот, породит много новых.

А пока что я еду к своим старым друзьям-фронтовикам, которые воюют, не мудрствуя лукаво, делают все, чтобы ускорить завоевание окончательной победы над врагом, и нисколечко не подозревают о том, какие хлопоты задают сейчас они западной дипломатии своими боевыми успехами…

Мы вылетели из Москвы в Киев шестого июня на рейсовом пассажирском самолете… Эта обычная в наше время фраза звучит необыкновенно буднично. Ну, примерно так же, как если бы я сейчас сказал: мы сели в троллейбус на улице Горького и поехали в Химки. Но в 1944 году такая фраза еще удивляла и по-настоящему волновала. В памяти у каждого еще были свежи воспоминания о совсем недавних днях, когда вот здесь, у ворот Центрального аэродрома, стояли на боевой позиции противотанковые орудия, нацеленные вдоль Ленинградского шоссе, и боевые расчеты дежурили в позиции боевой тревоги № 1, а Киев находился в далеком тылу врага.

И вот Центральный аэродром снова отдан в распоряжение гражданской авиации, а Аэрофлот налаживает свои регулярные рейсы. В кассе продают билеты, носильщики в белых передниках переносят багаж, и диспетчер сообщает по радио об отправлении и прибытии самолетов…

Раннее нежно-голубое утро. Аэропорт встречает нас ворчанием моторов, шелестом шин, сутолокой вокзала. Летное поле забито неуклюжими, но выносливыми, похожими на больших зеленых жуков с толстыми короткими крыльями, самолетами ЛИ-2. Одни еще дремлют, другие просыпаются, урчат, переползают с места на место, готовясь взлететь. Все здесь совсем как в мирное время: у дверей — швейцар с золотыми галунами; у кассы таблички ближайших рейсов — самолеты летят в Свердловск, Алма-Ату, Хабаровск, Тбилиси. И здесь же, рядом: в Ленинград, Киев, Одессу! Весовщик деловито и тщательно взвешивает чемоданы: «Тут такие элементы летают — тащит восемьдесят кило и норовит без оплаты»… Он устал: за минувшую ночь только в Симферополь отправили сто пассажиров… И всем надо срочно… Всем срочно… «Что ж, это правильно, дела теперь у всех много», — заключает весовщик, определив вес моего вещевого мешка с точностью до одного грамма.

Дежурная по аэропорту хлопотливо собирает пассажиров стайками по семнадцать человек и уводит их на поле. Из репродуктора доносится: «Производится посадка на самолет, улетающий по маршруту…» Да, все, как в мирное время!..

Пассажиры самые разные. Вот буйная толпа запорожцев — они только что отвоевали внерейсовый самолет, который доставит их к руинам Днепрогэса, начнут восстанавливать взорванную немцами плотину. Довольные и счастливые, запорожцы с готовностью отсчитывают пачки червонцев для коллективной уплаты за самолет. Рейс обойдется им дороже обычного, но какое это имеет сейчас значение? Руки чешутся быстрее начать работы! В Киев со мною летят какой-то генерал, Герой Советского Союза, пять полковников, профессор-архитектор, который должен планировать восстановление Крещатика, инженеры и еще какой-то гражданский чин в роговых очках с угодливым помощником, шестью чемоданами и огромным свертком, предательски обрисовывающим контур бутылок.