Сейчас, когда я пишу эти строки, где-то на боевом посту несут свою воинскую службу танкисты соединения, которое является преемником и продолжателем боевых традиций легендарной 1-й гвардейской танковой армии. Конечно, ныне они располагают неизмеримо более совершенной военной техникой, нежели та, какой владели их отцы, прошедшие путь от Москвы до Берлина, — тридцать лет прошло с тех пор, и за это время неоднократно обновлялась и совершенствовалась материальная часть.

Но тем важнее сберегать и множить воинские гвардейские традиции, сохранять и укреплять тот ни о чем не сравнимый боевой дух, который воодушевлял людей сороковых годов, описанных в этой книге, на самые поразительные воинские свершения. И автор был бы по-настоящему счастлив, если бы все то, что сберегла память его сердца, хоть в малой мере помогло воинскому воспитанию сынов и внуков солдат танковой гвардии, получившей свое боевое знамя в лесу под Москвой и донесшей его до здания рейхстага в Берлине.

Комиссар нагнулся и осторожно тронул Катукова за плечо:

— Генерал, командирское пополнение прибыло…

Катуков привстал с матраца, брошенного на каменный пол, потер глаза, выпрямился и машинально расправил складки шинели. В тесном задымленном подвале зооветеринарного техникума в селе Ивановском, близ Волоколамска, который генерал в шутку прозвал «пещерой Лейхтвейса», было по-прежнему шумно. Входили и выходили офицеры связи. Солидный врач длинно и обстоятельно корил кого-то, виноватого в том, что в походную баню привезли мало воды. Слышался чей-то надсадный простудный кашель. Механик радиопередвижки, стараясь перекричать всех, рассказывал, как внимательно слушали немецкие солдаты организованную сегодня для них передачу, — «аж из блиндажей повыскакивали!». В уголке подполковник Кульвинский, начальник штаба бригады, отгородившись плащ-палаткой, докладывал кому-то по телефону:

— Все в порядке. Не хватает только шпор… Хозяин беспокоится насчет вилок… Консервы? Консервы готовы!..

По соседству сосредоточенно работал, готовясь к беседе с танкистами перед боем, комиссар бригады М. Ф. Бойко.

За перегородкой проводили какое-то совещание неутомимые политработники бригады — Боярский, Деревянкин, Коблов. Стучал на машинке младший политрук Ростков — готовился очередной номер боевого листка.

Генерал улыбнулся — все обстояло вполне нормально. Проснись он в мягкой постели в тихой и пустой комнате, наверняка почувствовал бы, что ему чего-то не хватает…

Заканчивались последние приготовления к новой операции: завтра утром предстояло штурмовать Лудину Гору — крепкий орешек в системе немецкой зимней обороны, созданный за Волоколамском после того, как вермахт был отогнан от Москвы. Этот укрепленный пункт господствовал над местностью в радиусе десяти-двенадцати километров. Сначала его попытались взять со стороны железнодорожной станции — не вышло, хотя ущерб нанесли гитлеровцам немалый.

Наши войска были сильно измотаны в долгих и почти непрерывных боях сначала в обороне, а потом в наступлении от Крюкова, что лежало у самого порога Москвы, и до этой проклятой Лудиной Горы; отсюда до столицы как-никак уже сто тридцать километров. Но надо было атаковать снова и снова, чтобы до наступления оттепели отогнать гитлеровцев как можно дальше.

— Генерал, командирское пополнение прибыло, — повторил комиссар. Пора начинать…

Командиры ждали в соседнем отсеке подвала, усевшись на изломанных школьных скамьях.

— Ну, здравствуйте, товарищи, — негромко сказал генерал.

— Здрасте, — грянул ответ, и командиры вытянулись в струнку перед человеком, о котором так много слыхали: они вглядывались в спокойное, немного усталое худощавое лицо генерала, в котором сочеталась какая-то домашняя, обыденная мягкость с решимостью военного человека.

— Ну, кто здесь есть из наших ветеранов? Товарищ Зайцев? Отлично. Помню вас. А остальные? Все воевали? Отлично! Начнем знакомиться. Кстати, вот что — полушубочки придется снять. Конечно, это вещь неплохая, но мы командиров бережем. Милая это мишень для немецкого снайпера! Поедете в тыл — надевайте полушубок. Идете в бой — будьте добры: шинель и фуфаечку.

Катуков на минуту умолк, прислушался к грохоту ближних разрывов (операция, за которой он внимательно следил со вчерашнего вечера, развивалась успешно) и продолжал:

— Так вот, товарищи, вы прибыли в Первую гвардейскую танковую бригаду. Служить в этой бригаде — большая честь для каждого из нас. Думаю, что сработаемся. Сказать вам надо многое, и за один раз обо всем не упомянешь. Запомните главное — воевать надо умеючи. А поучиться есть у кого. В бригаде у нас есть самые настоящие профессора танкового боя, которые воюют с первого часа войны: Бурда уничтожил больше тридцати немецких танков, Самохин — тоже больше тридцати, такие же мастера — Рафтопулло, Заскалько, Луппов, Воробьев, Загудаев, Любушкин, им же несть числа. Иные уже по два-три ордена заработали, а кое-кто и в Герои Советского Союза вышел. Вот у них и учитесь.

Катуков на мгновение задумался, глаза его стали теплыми, блестящими: он любил вспоминать о своих «профессорах танкового боя» и охотно рассказывал об их удивительных и подчас невероятных действиях, всякий раз заново поражаясь вместе со своими слушателями, сколь велика и поистине поразительна сила человеческого духа.

— Вы знаете, — сказал он, — когда человек в совершенстве владеет техникой и уверен в себе, он может совершать удивительные, поистине невероятные вещи. Был среди нас изумительный танкист Дмитрий Лавриненко мы похоронили его недавно на подступах к Волоколамску, погиб он от шальной мины. Вы знаете, сколько вражеских танков, не считая прочей техники, он успел уничтожить? Пятьдесят два!

Катуков помолчал, подумал и продолжал:

— Как видите, не так страшен черт, как его малюют. Гитлеровцев можно бить, если делаешь это умеючи. Все решает боевой опыт. Почему так хорошо бил гитлеровцев, к примеру, Анатолий Рафтопулло? Да он у нас дольше всех воюет — еще за успехи в боях у озера Хасан орден получил, помните, когда японцы крупную провокацию у сопки Заозерной учинили. Второй орден у него за финскую кампанию. Теперь уничтожает германских фашистов. Геройски бьет их и очень к тому же умело. Сейчас он в госпитале. Командовал батальоном, но вполне мог бы справиться и с командованием полком. Я уверен, что многие из наших «профессоров» станут в будущем командирами частей и даже соединений. Очень хорошо воюют![1]

Бывало у нас и так, что в атаку ходили, имея перед собой противника в пять-шесть раз сильнее, и все-таки бивали его. Решала хитрость! Вот иная бригада вступит в бой, и через два-три дня у нее танков уже нет. А наши профессора танкового боя воюют без смены уже четыре месяца, а потерь в технике не так уж много: сгорят две-три машины, а остальные чиним, и снова в бой. Война — дело долгое, и нам с вами очень важно как можно дольше уберечь и людей и машины. А завтра утром мы с вами начнем штурмовать Лудину Гору.

Генерал потянулся через стол и взял запыленные аптекарские весы, каким-то чудом уцелевшие в этой сутолоке, — последнее воспоминание о некогда существовавшем физическом кабинете техникума. Он задумчиво поколебал их роговые чашечки, сильным ударом погнал одну из них книзу и продолжал:

— Силенок у нас для большого наступления, конечно, пока, по правде сказать, маловато. Хотелось бы иметь побольше и танков и артиллерии, да и солдат. Со временем, конечно, все это мы получим. Ну, а пока, что ж, надо воевать и надо брать Лудину Гору — до Берлина черед дойдет потом. И при этом надо иметь в виду вот что: на войне соотношение сил не приходится взвешивать вот на этаких аптекарских весах. Наш комиссар, полковой комиссар товарищ Бойко, часто говорит так: «Не тот силен, кто сильнее, а тот силен, кто умнее». Я с ним целиком согласен.