Голова у меня работала плохо. Тот бундес, что спереди, деловито подошел ко мне, охлопал карманы, подмышки, рукава. Второй что-то бубнил, видимо, в рацию. Передний вытащил из моего кармана военный и комсомольский билеты, спрятал их себе в планшетку, а затем ловким движением опустил мои руки вниз, защелкнув на них браслетки. Второй, зайдя сзади, расстегнул ремень у меня на поясе и снял его вместе с фонарем. Подкатил джип с зарешеченными стеклами, мне открыли заднюю дверь и показали автоматом:

– Ком, битте!

В машине бундесы усадили меня посередке между своими плотными задами и всю дорогу молчали. Видно было, что они немного озадачены, но знают, что задавать мне вопросы – не их дело. Они задержали, а спрашивать должны другие. Те, кому по штату положено.

Ехали недолго, а то я бы все-таки заснул. Ночь-то я проболтался, к тому же в машине, да на ровной дороге, да под шум мотора – отчего не поспать? Все равно теперь от меня ничего не зависит.

Но задремать времени не оказалось. Джип подкатил к какому-то обсаженному деревьями забору из металлической сетки, притормозил, чтобы какие-то молодцы в камуфляже могли заглянуть к нам в кузов, а потом покатил дальше, миновав этот ихний КПП. Попетляв по аллеям мимо аккуратно подстриженных кустов, водила подогнал джип к небольшому дому со стеклянными дверями. Мне показали на дверь: мол, вылазь!

Бундесы под ручки ввели меня в какой-то предбанник, где сидел дежурный в рубашке с погонами и серой пилотке. Тот из моих конвоиров, что был постарше, прогавкал какие-то слова и протянул дежурному документы. Дежурный, не глядя на меня, защелкал клавишами компьютера, и на экране дисплея появилась надпись латинскими буквами: «Korotkoff Nikolai Iwanowitsch» – «Коротков Николай Иванович». Потом – моя дата рождения: «1962.03.05». Потом еще пощелкал, компьютер пискнул, хрюкнул, помелькал сменяющимися строчками. Потом выдал что-то короткое. Дежурный сказал понятное мне слово:

– Гут! – и нажал кнопку. Через минуту появился еще один бундесфриц, и меня довольно вежливо отвели в коридор, похожий на вольеру зоопарка, потому что с обеих сторон были решетки, а за решетками сидели мужики в майках, камуфляжах или в форме. Похоже, это была бундесовая губа. Сидело на этой губе немного, человек пять. Меня, однако, провели мимо этих полупустых камер, сняли наручники и впихнули в отдельную, с дверью и узким окошком. Я сел на табурет, прислонился спиной к стене и заснул.

Поспать дали недолго. Опять появились бундесы, опять надели наручники и повели. Но не к дежурному, а куда-то наверх, где была комнатка со столиком, за которым сидел один мужичок, а сзади – второй.

– Привет! – сказал тот, что сидел за столиком. – Меня зовут Курт. А ты Николай Коротков, рядовой солдат Советской Армии. Очень приятно познакомиться. Ты задержан федеральной пограничной службой Германии. Я буду задавать вопросы, ты – отвечать. Имя?

– Николай.

– Отчество?

– Иванович.

– Фамилия?

– Коротков.

– Год рождения?

– 1962-й.

– Место рождения?

– Кажется, Москва. Я подкидыш.

– Так. Теперь объясни, зачем перешел границу?

– Я не знал, что перехожу. Не заметил.

Курт улыбнулся.

– Знаешь, я был бы очень рад, если бы ты был прав. Тысячи людей здесь и в Восточной зоне – тоже. Но не заметить эту границу нельзя. Перейти ее невозможно. Ты прыгал с парашютом?

– Да, – сказал я, не сообразив, что он спрашивает не про то, прыгал ли я вообще, а о том, как я перешел границу.

– Где? – спросил Курт, и я ответил:

– В Союзе прыгал, в ГДР тоже…

– Нет, ты не так понял, – закивал Курт. – Ты сюда с парашютом прыгал?

– Нет. Сюда я пешком пришел. Случайно. Через подземный ход…

И я честно и благородно рассказал Курту про то, как решил прогуляться по подземелью…

– Зер интерессант! – сказал Курт. – Теперь вопрос: ты хочешь остаться здесь или надо вызывать ваше посольство?

– Наверное, надо посольство, – сказал я.

– Ты знаешь, чего тебе будет дома?

– А чего я сделал? Я ж нечаянно.

– Это КГБ будешь говорить. Уголовный кодекс РСФСР, статья 83 – незаконный выезд за границу – от одного года до трех лет лишения свободы. Еще статья 259 – разглашение военной тайны – от двух до пяти.

– Отсижу, – сказал я, – чего пугаете? Прямо как в кино.

– Из комсомола выгонят, в институт не примут, на завод нормальный не возьмут… – начал загибать пальцы Курт.

– Ну и что, – хмыкнул я. – Может, я всю жизнь мечтал тунеядцем быть!

Воровать буду. У воров жизнь клевая, романтика: украл, выпил – в тюрьму. Украл, выпил – в тюрьму!

Как раз в прошлое воскресенье нам в очередной раз крутили «Джентльменов удачи» с Леоновым и компанией.

– Хм, – сказал второй мужик, сидевший за спиной у Курта, а затем встал со своего места и обошел меня со спины. Отчего-то показалось, что он двинет мне чем-нибудь по затылку, сшибет на пол и будет топтать ногами, как в гестапо. Вообще-то в этот момент стало не по себе.

– Шпана детдомовская, – заметил мужик, зашедший со спины. – А как ты думаешь, что будет, если тебя найдут в штольнях, разрезанного пополам вагонеткой, а?

Вот это я как-то не подумал.

– Тебя если и ищут, – пояснил этот второй, – то под землей. Мы тоже не имеем полного плана этих подземных сооружений. Не знаем, что взорвано, а что осталось. Даже мы! А русские – тем более. Даже не знали, что вход в штольни находится в овощехранилище. А ваша часть тут уже двадцать лет стоит, и до нее тут ваши были. Ну, пропал ты без вести – и все. Родителей у тебя нет, похоронку посылать некуда. Несчастный случай! Погиб по собственной дури. Мог ты там угробиться сам по себе? Мог! Вот и угробился…

– Тебя нет, – улыбнулся Курт, – ты пустое место.

– Но вы же протокол пишете, – сказал я, – стало быть, все по закону. В компьютер записали. Полицаи ваши меня видели…

– Это все мелочи, – улыбнулся Курт. – При перевозке бывают катастрофы, нападения неизвестных лиц.

– Вам что, нужно, чтоб я еще раз на весь мир сказал, как у нас в Совке хреново? – спросил я. – Думаете, это у нас никто не знает или во всем мире?

– Странный ты парень, – улыбнулся Курт, – знаешь, что хреново, а поменять местожительство на лучшее не хочешь? Знаешь, сколько пареньков хотят сюда? У вас, у ГДР, у поляков? Миллионы!

– Может, они, миллионы, и хотят, а я нет.

– Коммунистов любишь?

– Да мне они как-то до фени. Я по-русски говорить хочу, а немецкого сто лет не знаю, только «хенде хох!». И что я у вас делать буду? Мусор убирать? С турками на пару?

– Те турки, которые первыми приехали, сейчас уже миллионеры, – ухмыльнулся Курт. – Начинали с мусора, а сейчас очень богатые.

– Он дурак, – сказал второй, – не мечи бисер перед свиньей.

Однако в этот момент появился еще один человек. Он сказал что-то с веселой улыбкой, вроде бы по-английски. Этот язык я учил в школе, но знал на слабый-преслабый трояк.

– О'кей, – кивнул Курт.

Вошедший повернулся ко мне и, улыбаясь, пшикнул мне в морду чем-то вроде нашей «Примы» или «Секунды», которыми пытаются тараканов или мух морить… Только это было покрепче, потому что я потерял сознание.

…Очнулся я совсем в другом месте. Голова немного гудела, но, судя по всему, не от ударов. Наручников не было, но ни рукой, ни ногой я пошевелить не мог. Все накрепко зафиксировано, даже голова. Повернуть ее было нельзя, я мог смотреть только вверх и чуть-чуть скашивать глаза вправо и влево. Пахло какой-то медициной. Пиликали компьютеры и приборы. Изредка в поле зрения попадали люди в белых, голубых и зеленых халатах, с масками на лицах. Они перебрасывались короткими фразами на английском, но ни одной я понять не мог

– трояк не позволял.

Впечатление было, что меня собираются резать. В свое время наши советские врачи удаляли мне аппендицит без наркоза. То есть не совсем без наркоза, а с одним новокаином. Это было очень больно. Но тогда я, хотя мне и было лет четырнадцать, все-таки понимал, что если не отрезать, то будет еще хуже. Сейчас я как раз наоборот догадывался, что резать меня вовсе не обязательно. У меня, тьфу-тьфу, ничего не болело. Операции я не заказывал, жалоб ни на что не делал. Какого хрена эти штатники за меня взялись? Неужели они и впрямь такие суки, как утверждал наш замполит?