Жарища стояла жуткая, и я сунулся в пулькерию. Как-никак, мне необходимо было промочить горло.

В пулькерии, расположенной ниже уровня почвы, оказалось вполне прохладно, работал кондиционер и не было ни одного посетителя. Хозяин открыл для меня банку «Карлсберга», я плеснул прохладную благодать в глотку и понял, что жизнь все еще прекрасна, даже если приходится устраивать коммунистическую революцию.

Я раздавил еще баночку и только тут вспомнил, что у меня нет ни сентаво местных денег, да и долларов тоже. Меня ничуть не удивило, что хозяин и бровью не повел относительно моего вооружения и одежды.

Когда банок из-под пива стало пять, в пулькерию заглянул Комиссар. Он был очень озабочен: Капитан приказал ему созвать митинг. Солнце немного сдвинулось в сторону от зенита, тень от монумента легла на площадь, и стало попрохладнее. На площади появился поначалу дед Вердуго в сопровождении Малыша и Киски. Потом притопал оркестр добровольных пожарных, заигравший «Марш 26 июля». Я подошел к нашим и узнал, что Капитан вчера ночью, оказывается, не только запер мэра в сортире, но и реквизировал пулькерию, объявил ее национальным достоянием и велел кабатчику поить всех желающих за деньги мирового капитала. Именно поэтому, ожидая, когда мировой капитал раскошелится, хозяин пулькерии и не взял с меня ни гроша.

Привлеченный музыкой пожарных, на площадь повыползал народ, и Комиссар объявил митинг открытым; Он трепался почти полчаса, объявил Лос-Панчос освобожденной территорией, призвал жителей записываться в национально-освободительную армию, создать в городе революционный комитет и неустанно бороться с врагами. После этого еще десять минут орал Капитан, сильно охрипший от вчерашнего. Капитан объявил об аресте мэра и смещении всех муниципальных советников, упразднении полиции и переименовании ее в народную гвардию. Начальником народной гвардии, председателем ревкома и командующим национально-освободительными силами города Лос-Панчоса Капитан приказал избрать деда Вердуго. Никто не воспротивился. Комиссар сбегал в ближайшее похоронное бюро и «именем революции» реквизировал там алую ленту с золотыми буквами; «Дорогому и незабвенному», – которая, очевидно, предназначалась для надгробного венка. Ленту повязали деду Вердуго через плечо, а также повесили ему на пояс кобуру из-под кольта, принадлежавшего местному полицейскому участку и попеременно носимого то Пересом, то Гомесом.

Вербовочный пункт для организации национально-освободительной армии мы открыли в школе. Туда сбежались все мальчишки и балбесы повзрослее, которые прослышали, что там будут раздавать оружие. Появилось и несколько весьма подозрительного вида парней-иностранцев. Их обнаружили в гостинице. По рожам они смахивали на англосаксов, но из какой Англии они прибыли, из Новой или из Доброй, Старой, – я, честно скажу, не разобрал. Они говорили на пиджине, причем очень старательно коверкали слова. Оружие у них было с собой: пять «магнумов» и два автомата «узи». Конечно, ребята сказали, что они всегда были политическими противниками Лопеса, но, по-моему, больше всего их беспокоило то, что мы до сих пор не экспроприировали местное отделение Хайдийского Национального банка. Капитан поблагодарил их за подсказку и велел им заняться этим делом.

– Наивные чудаки! – сказал Капитан. – Перес мне сообщил, что отделение банка уже месяц как закрыто.

Парни вернулись через час, злые и нервные, но ругаться с нами не стали, поскольку опасались за свое здоровье. Они записались в национально-освободительную армию в качестве добровольцев-интернационалистов. Кроме них, в армию вступило еще две сотни мальчишек и девчонок в возрасте от десяти до восемнадцати лет. Они вооружились реквизированными по домам дробовиками, мачете, кухонными ножами и прочим дрекольем. Киску назначили заместителем деда Вердуго по боевой подготовке, и она увела все это войско в горы, где решено было устроить тренировочный лагерь. Местная общественность вздохнула спокойно, так как все хулиганье ушло с Киской, и можно было не опасаться, что приличным детям поставят фонарь под глазом.

Нам же предстояло выполнить первую по-настоящему боевую операцию. С собой мы решили взять только троих местных парней, здоровых, малограмотных и молчаливых. Все они работали грузчиками на рыбном складе у бывшего мэра Фелипе Морено, которого к вечеру выпустили из сортира и предложили ему пройти курс трудового перевоспитания. Когда вечером мы выступали в поход, он уже мел центральную площадь под наблюдением председателя ревкома деда Вердуго.

Целью нашего похода была бензоколонка Китайца Чарли. Собственно, бензоколонка принадлежала компании «Тексако», а Чарли был там только арендатором, однако все местные жители называли его главным местным богачом. После того как Капитан окончательно оправился от похмелья, он как следует опросил всех обывателей и узнал много интересного. Выяснилось, в частности, что Китаец Чарли вовсе не китаец, а австралиец японского происхождения по фамилии Спенсер. Китайцем его звали исключительно из-за азиатского разреза глаз, а также потому, что для жителей Хайди не было никакой разницы не только между Китаем и Японией, но даже между Японией и Австралией. Чарли арендовал бензоколонку много лет и превратил ее в невероятно прибыльное дело. Он так отрегулировал оборудование фирмы «Тексако», что, когда счетчик показывал десять галлонов, можно было быть уверенным, что один-то галлон уж наверняка у вас в баке, а сумма оплаты, которую показывает счетчик, минимум втрое выше, чем положено. Поймать Чарли было невозможно, а бойкотировать его заведение – тем более. В этой части острова он был безусловным монополистом. Его бензоколонка находилась на пересечении шоссе, ведущего в Лос-Панчос, с кольцевой автодорогой, опоясывавшей весь остров.

Капитан решил, что бензоколонку следует взорвать, а Китайца судить показательным судом и расстрелять. Навьючив взрывчатку и боеприпасы на грузчиков Морено – им было все равно, что таскать, – в сумерках мы выступили в поход. Перед выходом мы явились на частную радиостанцию «Вос де Лос-Панчос» и оставили там магнитофонную кассету с речью, которую два часа наговаривал Комиссар. Она сводилась к призыву восстать против кровавого Лопеса и обещанию передавать сводки о ходе боевых действий… Боже, если б мы знали, к чему это приведет!

Бензоколонку мы атаковали уже в темноте. Она стояла в уютной ложбинке и была ярко освещена. Мы буквально скатились на нее с соседнего холма и без единого выстрела объявили всех заложниками. Народу было немного. У бензоколонки стояло два небольших грузовичка и пять-шесть легковушек. Все машины были заправлены, и трое рабочих в комбинезонах с эмблемами «Тексако» скучали в ожидании новых. Транзисторный приемник был настроен на волну «Вое де Лос-Панчос», которая передавала – вероятно, уже во второй раз – речугу Комиссара.

– Это ж надо такое придумать! – хихикал коренастый коротышка. – Все только и слушают их. А за рекламу наверняка возьмут наценку!

– Это точно! – поддакнул толстяк с отвислыми усами, скромно перебиравший четки.

– Не знаю… Не знаю… – бормотал третий, с крысиной мордочкой. – Очень может быть, что это правда…

Тем временем речь Комиссара подошла к завершению:

– …Мировая антиимпериалистическая революция неизбежна! Мир еще услышит о процветающем и свободном Хайди, идущем по пути к светлому будущему всего человечества – коммунизму!

– Прекрасная перспектива! – дополнил речь Комиссара диктор радиостанции.

– Однако скажу вам, сеньоры, по секрету: «Пейте пиво „Карлсберг“! И пока империализм еще не побежден, требуйте пиво „Карлсберг“ – это доступно, это великолепно!»

– Руки вверх! – заорал разъяренный Комиссар, выскакивая из темноты прямо на бензоколонщиков.

– Я же говорил! – вскричал Крысиная Морда. – Вива Фидель!

Пинок в зад он получил так же, как и остальные. Комиссар загнал представителей рабочего класса в шиномонтажную мастерскую и там запер. Тем временем мы ворвались в бар, где сидело человек девять мужчин и женщин. Вот их-то мы и объявили заложниками. Нам поверили.