— С оружием в руках он будет вести себя хуже чем новобранец, — пояснил Колберн доктору. — Будет стрелять по пенькам и по каждой мелькающей тени. К утру перебьет всех полевых мышей на плантации.
Доктор был втайне взволнован приготовлениями Колберна и даже жалел про себя, что не ушел с вечера в форт или, по крайней мере, не отослал туда Лили. Лили молчала, была очень бледна и предпочла бы, наверно, окопы под Порт-Гудзоном, где ее охранял бы отважный супруг. Колберн велел им обоим скорее ложиться и постараться заснуть.
Во дворе, снаряженные, под седлом, стояли два мула, готовые в случае надобности немедленно тронуться в путь. Колберн вышел проверить упряжь на мулах, потом вернулся домой, надел саблю, пристегнул кобуру, потушил все огни и сел у распахнутого окна, вслушиваясь и пристально вглядываясь в окружающий мрак. Молодой ветеран был совершенно спокоен, хотя и успел принять больше предосторожностей, чем взбрело бы на ум боязливейшему из новичков. Каждый час он ходил инспектировать негров, стоявших в дозоре, потом забирался на насыпь послушать, нет ли шума шагов или конского топота на том берегу рукава, потом направлялся к упиравшейся в лес сахароварне проверить, что слышно в чаще, и вновь занимал свой пост у распахнутого окна. Было два часа ночи, луна заливала белесым светом окружающий плоский ландшафт. Колберну нездоровилось от усталости, да и рана побаливала. Только успел он поклясться, что завтра чем свет они непременно уедут, как две тени быстро скользнули под защиту ограды и дальше — на задний двор. Не дожидаясь доклада негров, Колберн прошел в соседнюю комнату и разбудил задремавших Равенела и Лили.
— Что случилось? — в тревоге спросил доктор, еще не пришедший в себя ото сна.
— Не знаю, — ответил Колберн, — но будьте готовы. — Вошли оба негра, задыхаясь от быстрого бега и от волнения.
— Они идут, капитан, — шепнул ему Скотт. — Быстро идут. Уже слышно коней. В четверти мили, не больше. Очень быстро идут. Дайте ружье, капитан. Я буду биться за нашу свободу, за масса, за мисс Лили.
— Бери, — сказал ему Колберн. — Доктор, вы едете в форт с миссис Картер. Джим поспеет за вами пешком. Мы с майором отправимся к лесу и откроем огонь; попробуем их отвлечь.
Все немедленно повиновались приказу. Когда мулы тронулись в путь своей неуклюжей рысцой, подгоняемые дубинкой шедшего сзади Джима, уже явственно слышался приближавшийся топот копей. Колберн даже зубами скрипнул с досады.
— Как я решился оставить их здесь на ночь? — бормотал он в горьком раскаянии.
— Скотт, нам придется драться, — сказал он негру. — Им ни за что не спастись, если мы не задержим этих мерзавцев. Сперва будем стрелять от дома, потом — перебежка к лесу и снова начнем стрелять. Мы им покажем, чего мы с тобой стоим.
— Слушаю, капитан, — ответил майор. Голос его прерывался, и он весь дрожал, по был твердо намерен сражаться и пасть, если надо, в бою за свободу и за своих благодетелей. Нехватку физической храбрости он восполнял моральной отвагой.
Колберн занял с майором позицию позади господского дома, откуда им было удобно следить за дорогой на Тибодо.
— Слушай меня внимательно, Скотт. Не вздумай стрелять, пока я сам не начну. И не вздумай стрелять, не прицелившись. Выстрелишь только раз, из одного ствола. Потом, под прикрытием ограды, мы побежим к лесу. Если они попробуют гнаться за нами верхом, мы будем скакать через изгородь туда и назад: это им затруднит погоню. Ну, а если они нас прижмут, будем драться. Не унывай, старина. Все это — дело привычки.
— Капитан, я готов драться, — сказал Скотт очень торжественно. — И живым ни за что не дамся.
Он начал читать молитву, а Колберн тем временем встал за углом, чтобы следить за противником. «Бди и молись», — подумалось Колберну, и он внутренне усмехнулся, — запавшая в память строка из псалма вдвойне подходила к моменту; почему-то в минуты опасности нас посещают самые странные мысли. У Колберна, вовсе не склонного философствовать, это было невольной игрой ума в полном отрыве от чувства. Ну, а чувствовал он в ту минуту сильнейшее беспокойство. Топот копыт, удалявшийся к форту, был, правда, почти не слышен, но поступь коней, приближавшихся к дому, раздавалась все громче и громче. Когда передние кавалеристы подошли на сто ярдов к усадьбе, они придержали коней, а потом весь отряд остановился. Но, должно быть, несколько всадников еще ранее спешились, потому что Колберн внезапно увидел, что четверо пеших солдат появились в воротах дома. Колберн нахмурился, сразу поняв, что противник коварен и опытен, и оглянулся проверить, не отрезан ли путь к отступлению. Лиц солдат он не мог рассмотреть, но то были явно техасцы, высокие и поджарые, в темных мундирах, с короткими охотничьими двустволками. В воротах все четверо замерли, словно к чему-то прислушиваясь, после чего один ткнул пальцем на дорогу к форту и что-то сказал остальным. Колберн рассчитывал, что они направятся к дому и займутся там грабежом. Но, как видно, они услышали топот мулов и решили вернуться назад, чтобы сесть на коней и пуститься в погоню. Значит, нужно немедля действовать: отвлечь, задержать их. Прицелившись, Колберн выстрелил в самого высокого из техасцев. Тот пошатнулся, с проклятием бросил ружье и прислонился к забору; двое других перебежали дорогу и улеглись за насыпью, как за бруствером; четвертый же яростно обернулся и вскинул двустволку, чтобы выстрелить в Колберна. В ту же минуту Скотт с рыком, подобным львиному, выскочил из укрытия, целясь в упор во врага; лицо его было искажено неистовством боя. Выстрелы грянули разом, и оба упали, сраженные насмерть. Последнее, что сказал негр, было: «О господи!»; техасец ответил проклятием.
В свете луны Колберн взглянул еще раз на своего боевого товарища; из раны на лбу у майора шла кровь и вытекал мозг. Колберн поднял взгляд на насыпь, выстрелил, тщательно целясь в широкополую шляпу, прислушался к стуку копыт, стараясь решить, с какой стороны приближаются всадники, с поля или с дороги. Потом повернулся, бесшумно, бегом пересек сад, направляясь к густой и высокой ограде плантации, и, прижимаясь к ограде, кинулся к лесу. До леса тут было не более четверти мили, но Колберн, добежав до него, совсем запыхался, и голова у него шла кругом, — он еще не успел окрепнуть после ранения.
На опушке он сел отдохнуть на поваленный сгнивший ствол. Если конный отряд поскакал по дороге, значит, они осторожничают и не очень спешат; так ли, иначе, пока их что-то не слышно. Не страшась теперь более за Равенелов, Колберн перезарядил револьвер и, обдумав, что делать дальше, двинулся лесом на Тэйлорсвилл. По прямой от усадьбы до форта было четыре мили, но Колберн вышел из чащи только к утру и увидел вдали, в желтоватом тумане, знакомую плоскую насыпь, словно приплюснутый кем-то холм. Ему оставалось пройти четыреста или пятьсот ярдов, но по открытому полю; впереди никакого укрытия, кроме трех деревянных хибар. В этот самый момент, когда Колберн почти уверился, что ускользнул от противника, он вдруг увидел, что справа, примерно в двухстах ярдах, движутся вдоль рукава шесть неясных в тумане фигур. Это скакали техасцы, и они были ближе к форту, чем он. Переменив на ходу направление, Колберн метнулся к реке, достиг ее выше форта и скрылся за дамбой: так он будет невидим врагу, а в случае необходимости сможет отстреливаться. Он не стал следить за врагом и что было сил побежал вперед, рассчитывая, что техасцы придержат коней, чтобы не попасть под картечь фортовой артиллерии. Он уже различал часового в казавшемся темным мундире, вырисовывавшегося на фоне серевшего неба. Колберну даже подумалось, что часовой на валу приметил его и, значит, он может считать себя в безопасности. Возликовав, он решил, что в целом ему повезло: операция удалась, доктор и Лили в форте. Правда, погиб майор Скотт и его очень жаль, но зато они вместе со Скоттом прикончили двух техасцев и, в конце концов, что тут поделаешь, война есть война. Колберн сейчас испытывал в миниатюрных масштабах то, что чувствует боевой генерал, проведший искусную ретираду и нанесший при этом большие потери противнику.
