Слушательницы рассмеялись и обменялись многозначительным взглядом.
— Предложите им руку и сердце и проверьте тогда, захотят ли они принять одолжение от янки, — сказала миссис Ларю.
Колберн немного смутился, а мисс Равенел сразу зарделась румянцем. Оба были чувствительны к матримониальной проблеме. Оба были в том возрасте, когда этот вопрос воспринимается как очень живая реальность; независимо от того, суждено ли именно им стать женихом и невестой, суждено ли ему или ей пожениться вообще.
— Наверно, мисс Равенел считает, что я получил по заслугам, — заметил Колберн. — Боюсь, если я предложу ей когда-нибудь место в конке, она меня тоже срежет.
Как видите, он избрал в этом случае своей спутницей в конке не Лэнгдонов и не миссис Ларю, а мисс Равенел.
— Можете не бояться, — сказала в ответ ему Лили, — если это не в бальном зале, я всегда предпочту сидеть.
Тема бала снова смутила Колберна. Не обученный в детстве танцам, он потом, уже выросши, постеснялся наверстывать свои светские недочеты. И он не решился сейчас поддержать шутку девушки, подумав, что Лили, конечно, всегда предпочтет иметь дело с искусным танцором. Как нелепы бывают влюбленные!
Так, чуть касаясь то тех, то других вопросов, они проболтали втроем около часа. Колберн печалился, что не сумел застать Лили одну и излить ей хоть малую долю тех чувств, что скопил в тайниках сердца. Он спешил к Равенелам, задыхаясь от радости; хотел выразить мисс Равенел свою дружбу, а быть может, кто знает, затронуть и более нежные чувства. Но присутствие миссис Ларю оказалось подобным льду в бокале шампанского, который мгновенно лишает жизни искристый напиток. И Колберн не столько участвовал сейчас в общей беседе, сколько думал о том, как коснуться заветной темы. Кстати, позволю себе здесь сказать, я совсем не уверен, что, даже застав Лили одну, он решился бы с ней объясниться. Он побаивался мисс Равенел и непомерно ее над собой возвышал; себя же ценил слишком низко и к тому же был очень застенчив.
Лили уже не раз задавалась вопросом, куда пропал ее папа. Наконец, поглядев на часы, она вскричала в тревоге: «Половина восьмого! Где же он, Викторина?»
— У доктора Эльдеркина, где еще ему быть. Ведь мужчины, когда заведут разговор о политике, меры не знают.
— Нет, тут что-то не так, — возразила ей Лили с тем нежеланием слушать резоны, которое мы проявляем, когда боимся за близких людей. — Он не мог так засидеться. С ним что-то случилось. Он обещал мне вернуться к половине восьмого. Он знал, что придет капитан Колберн. Я страшно волнуюсь. В городе очень тревожно.
— Пойду и все выясню, — сказал Колберн. — Где живет доктор Эльдеркин?
— Нет, дорогой капитан, и не думайте, — возразила миссис Ларю. — Вы северный офицер, на вас здесь могут напасть; в эти глухие места патрули не заглядывают. Берегитесь наших canailles[75]. Не волнуйтесь, кузина Лили. Ваш папа — новоорлеанец. Кто его тронет?
Миссис Ларю и впрямь так считала, но взялась отговаривать Колберна главным образом для того, чтобы чуточку с ним пококетничать. Он улыбнулся, услышав, что на него кто-то может напасть, но не внял уговорам тетки, а ждал приказаний племянницы. Мисс Равенел, со своей стороны, решив, что он испугался, глядела на него с нетерпением, почти что со злостью. Огорченный несправедливым укором, сказав, что все выяснит, Колберн спросил адрес доктора и тут же ушел. Завернув за угол дома, он увидел сидящего на приступках крыльца человека. Тот вытирал лицо носовым платком; в свете газового фонаря Колберну показалось, что на платке пятна крови.
— Как, это вы, доктор? — вскричал он. — Вы ранены? Что с вами случилось?
— Кто-то ударил меня. Какой-то мерзавец. Наверно, кастетом…
Колберн подобрал шляпу доктора, помог обвязать платком рану на лбу и взял его под руку.
— По-моему, рана неглубокая, — сказал Равенел. — Как вы считаете? Шляпа смягчила удар. Но негодяй все-таки сбил меня с ног. Я вам очень обязан, Колберн.
— Кто бы это мог быть?
— Не сумею ответить. Приветствие по-новоорлеански. Получив удар, я сразу почувствовал, что я в родном городе. Рассказывают, что один потерпевший кораблекрушение скиталец подплыл к незнакомому берегу и, как только приметил виселицу, сразу сказал: «Здесь живут христиане».
— Завидую вашему присутствию духа, сэр. Из вас вышел бы превосходный вояка.
— Я гражданин своего города. Удар кастетом из-за угла — наш исконный обычай. Нимало не удивлен. Счастье еще, что на голове у меня это нелепое порождение цивилизации — касторовая шляпа. Отныне я буду носить только такие шляпы. Присягаю им в верности так же, как Бейли Джарви[76] присягал своему сукну. Еще надежнее был бы железный шлем. Надо будет наладить выпуск алюминиевых шляп, специально для Нового Орлеана.
— Боже мой, папа! — крикнула Лили, когда Колберн ввел в комнату доктора. Лицо Равенела под сильно помятой шляпой было белым как мел. На переносице запеклась кровь. Лили тут побледнела еще сильнее, чем папа; казалось, что первую помощь придется оказывать ей. Но миссис Ларю снискала восторг Колберна: с такой быстротой и с таким спокойствием она сделала все, что нужно. Бегом принесла воду, губку и бинт, промыла доктору рану, искусно забинтовала и, под конец, налила ему добрый стакан хересу. Дело в том, что ее покойный супруг не раз прибывал домой в подобном же виде; с той, впрочем, существенной разницей, что хереса он выпивал много больше и не после ранения, а до него.
— На тебя, конечно, напал один из этих гнусных солдат? — воскликнула Лили.
— Нет, Лили, — ответил доктор, — один из моих дорогих земляков. Ты же знаешь их импульсивность. Южное сердце всегда пылает огнем. Я не видел его в лицо, но полагаю, что это кто-то из старых друзей. Ударив меня, он сказал: «Получай по заслугам, шпион!» И добавил один эпитет, не буду его приводить, поскольку считаю, что он ко мне не относится. Наверно, хватил бы меня еще раз, но тут раздались шаги капитана Колберна. Поблагодари его, Лили, ведь только что ты обвинила одного из его солдат.
В порыве раскаяния и благодарности девушка протянула Колберну руку. Искушение было чрезмерным, Колберн склонился, прижал ее руку к губам, и побледневшая мисс Равенел враз залилась пунцовым румянцем. Миссис Ларю, усмехнувшись, сказала:
— Да вы настоящий француз, капитан. Вы рождены для Нового Орлеана.
— Нет, он еще не усвоил всех наших изящных обычаев, — откликнулся доктор, как видно, ничуть не шокированный действиями Колберна. — Не научен сбивать с ног кастетом старых людей, если он разошелся с ними в политических взглядах. Северяне ужасно отстали от нас в светскости, миссис Ларю. Самнер, этот вахлак, не догадался шарахнуть плантатора Брукса палкой по голове. Он тупо стоял на своем, что истина рождается в споре.
— Тебе вредно сейчас разговаривать, папа, — вмешалась Лили, — лучше будет пойти и прилечь.
Колберн откланялся, но, перед тем как уйти, спросил:
— А не опасно ли вам оставаться одним?
Лили подарила его признательным взглядом, словно и в самом деле не отказалась бы от охраны; но доктор сказал, что не видит в том надобности.
— Тот, кто напал на меня, убежал в сильном страхе. Больше он не вернется. Спасибо!
Тем не менее всю эту ночь до рассвета солдаты Десятого Баратарийского охраняли дом Равенелов и прочесывали ближние улицы, задерживая каждого, кто шел с тростью в руке и не мог сообщить о себе удовлетворительных сведений. Кстати замечу, что в этот период в Новом Орлеане было куда безопаснее жить, чем за все долгие годы его предыдущей истории, начиная с момента, когда нынешний город еще был деревушкой. Тут же могу сообщить, что незнакомец, напавший на доктора, так и не был разыскан; доктор отделался, в общем, легко, двухдневной головной болью, а мисс Равенел несколько разочаровалась в сепаратистских теориях, защищающих право каждого штата на полную самостоятельность. Дамы, особенно дамы с чувствительным сердцем, в случае если причинен ущерб тем, кого они любят, могут решиться на самые резкие выводы. Если бы сам мистер Сьюард, государственный секретарь, признанный златоуст и непревзойденный знаток конституции, три недели подряд толковал с мисс Равенел, он ничего не достиг бы; но как только какой-то новоорлеанский подонок напал на ее папу, она сразу почувствовала, что мятеж незаконен и что она — за единство республики.
