— Все-таки, папа, они храбро бились у фортов.

— Дьявол тоже храбро бился против создателя, моя дорогая. Но не будем его хвалить. Он тем лишь доказал свою непроходимую тупость.

— Папа, — сказала Лили, чуточку помолчав, — может быть, ты оторвешься на час от своих камешков, и мы немного пройдемся.

— Сегодня уже не стоит, дитя мое. Солнце идет к закату, и, кроме того, мы ведь ждем мистера Колберна.

Через четверть часа он отложил камни и взялся за шляпу.

— Куда же ты? — живо и даже с досадой вскричала Лили.

Этот дежурный вопрос она задавала ему постоянно и в том же обиженном тоне, как только он собирался уйти без нее. Лили терпеть не могла отпускать его одного. Если он все-таки шел, она спрашивала: «Когда ты теперь вернешься?», а по возвращении встречала его вопросами: «Куда заходил?», «Кого ты там видел?», «Что он тебе сказал?» и другими в подобном же роде. Разве только ручной барашек бывает таким неотвязным, да дурная собой молодая жена так допекает, наверно, красавца супруга, как эта нежная дочь допекала своего милого папу.

— К доктору Эльдеркину, — отвечал Равенел. — Говорят, что он спас и любезно хранит до сих пор мою электрическую машину. Когда я зашел к нему утром, его не было дома. Сказали, вернется к шести. Мне не терпится поглядеть на машину.

— К чему это, папа? Ты только и думаешь что о науке. Машина подождет до утра. Просто как маленький мальчик, который вернулся домой и хватается за игрушки.

— Игрушка не из дешевых. Чтобы купить другую, нужно пятьсот долларов.

— Когда ты вернешься, папа? — спросила Лили.

— В половине восьмого, не позже. Пригласи к нам миссис Ларю, чтобы принять капитана Колберна, и пускай он меня непременно дождется.

Когда доктор вышел, Лили приникла к окну и следила за ним, пока он не скрылся из вида. Она по-детски боялась оставаться одна, и в особенности сейчас, в родном городе, где недавно была так счастлива и стала такой одинокой. Потом она вспомнила о капитане Колберне и о том, что она — молодая хозяйка дома. Она пошла к себе в спальню, засветила газ, повернула оба рожка к трюмо, распустила свои белокурое волнистые волосы, сперва примерила розовую ленту, а потом голубую, удостоверилась, какая ей больше к лицу, потом, взяв ручное туалетное зеркало, оглядела себя внимательно в профиль, прихорашиваясь и оглаживая каждое перышко, что твоя канарейка. Надо сказать, что она почитала своим непременным долгом быть нарядной и нравиться гостю. Она не была ни кокеткой, ни синим чулком, а просто молоденькой девушкой из хорошей семьи (из тех, в которых влюбляются) и понимала, что ее светский успех зависит единственно от ее красоты и умения себя вести. Ко времени, когда Лили закончила свой туалет, появилась и миссис Ларю, тоже, как видно, проведшая некое время у зеркала. Каждая дама отметила мысленно приготовления другой, но не проявила ни удивления, ни любопытства. Готовиться к встрече гостя было вполне естественно; пренебрежение этим было бы в их глазах либо неряшеством, либо невежливостью. Миссис Ларю сдвинула голубую ленточку Лили чуть-чуть повыше, а Лили разгладила еле заметную складочку на ее поясе (не поручусь, что дамы носили в тот год пояса, но готов присягнуть, что Лили разгладила на талии миссис Ларю какую-то складочку).

Было бы очень недурно подраматичнее изобразить встречу Лили и Колберна. Красноречивые взгляды их, пылкие объяснения, из которых стало бы ясно, что они оба чувствуют; да и мне это дало бы достаточный повод малость продвинуть их любовные взаимоотношения. Но оба, увы, повели себя самым примерным образом, и ни он, ни она не вывернули своих чувств наизнанку. Мисс Равенел, разумеется, зарозовела своим обычным румянцем, а капитан Колберн, может быть, стал изъясняться чуть поживее обычного; а в прочем они остались все теми же хорошо воспитанными молодыми людьми, дружески расположенными друг к другу и месяца два не встречавшимися. Ни на подмостках, ни в романтической повести герои и героини, конечно, так не ведут себя. Но зато в действительной жизни, хочешь не хочешь, это бывает нередко. Жизнь не всегда балует нас мелодрамой.

— Вы даже не представляете, как мне приятно встретиться с вами и с вашим отцом, — сказал, поздоровавшись, Колберн. — Будто все мы опять в Новом Бостоне.

Те дни в Новом Бостоне, когда все они были вместе, оставались для Колберна источником сладких воспоминаний.

— Мне тоже приятно, но по другой причине — потому что мы все в Новом Орлеане, — засмеялась в ответ мисс Лили. — Впрочем, наш город почти не узнать, — сказала она. — Здесь кипела веселая жизнь. А вы, патриоты-завоеватели, превратили его в довольно унылое место.

— Лекарство всегда невкусно, — ответствовал Колберн, — но лучше принять лекарство, чем быть больным. Пройдет десять лет, и вы сами увидите, как расцветет и разбогатеет ваш город.

— Боюсь, что это меня уже не порадует. Мы с папой будем здесь совсем одиноки. Наши друзья не вернутся, а тем, кто придет на их место, мы не нужны.

— Все зависит от вас. Если вы согласитесь принять их в свое общество, они будут лишь счастливы. Наполеоновская новая знать искала признания в Сен-Жерменском предместье, у прежних аристократов.[72] То же будет и тут.

Миссис Ларю молчала, разыгрывая милую скромницу. Но, убедившись, что беседа приняла общий характер и ни Лили, ни Колберн не думают объясняться, она дала волю своей разговорчивости.

— Я лично согласна прождать эти десять лет, капитан Колберн, — сказала она, — чтобы Новый Орлеан расцвел заново. Мы потерпели крах. Вы — победители. И я буду рада увидеть плоды вашей победы.

Исполненный патриотических чувств, молодой офицер был в восторге. Он решил, что встретился с дамой из тех пресловутых врагов мятежа в рядах самого Юга, о которых столько трубили оптимисты на Севере и которых, придя сюда, офицеры северных войск денно и нощно разыскивали по всему Новому Орлеану. (На самом же деле этих людей было разве немногим больше, чем вымерших доисторических птиц додо.) Колберн живо пустился в беседу, ероша свою шевелюру, как обычно, когда бывал весел, и хохоча всякий раз, когда к тому представлялся хотя бы малейший случай. (Некоторые из его знакомцев считали, что Колберн смеется в обществе несколько больше, чем полагается светскому человеку.)

— Ваши слова возлагают на меня двойную ответственность, — ответил он миссис Ларю. — И я готов без оттяжек взяться за дело и для начала отстроить для вас кирпичный оштукатуренный губернаторский дом, такой, как у нас в Новом Бостоне. Ведь каждой столице штата полагается губернаторский дом. Но только прошу, не возлагайте на мои труды чрезмерных надежд и не судите меня слишком строго. За десять лет мне придется, я думаю, несколько раз соснуть.

— А также раз или два нанести нам визит, — подхватила миссис Ларю.

— Это уж непременно. И не только по той лишь причине, что я в восторге от ваших патриотических чувств, — заявил в ответ Колберн, пытаясь сделать дуплет и сразить обеих своих собеседниц разом.

Услышав о патриотических чувствах миссис Ларю, Лили едва удержалась от смеха; сама же миссис Ларю скромно склонила головку и улыбнулась самым приветливым образом.

— Должен признаться с грустью, продолжал Колберн, — что новоорлеанские дамы в своем большинстве попросту нас ненавидят. Когда я иду по улице, они так бегут от меня, что, вернувшись домой, я спешу всякий раз к зеркалу и с испугом гляжу, не схватил ли я оспу. Янки действуют им на нервы. Я вспоминаю рассказ об одном господине, очень склонном к простуде: он принимался чихать, едва завидев фургон, в котором развозят лед. Ваши дамы очень нас обижают. Сегодня как раз у меня был весьма неприятный случай с двумя дамами в трауре. Я ехал на конке, когда они поднялись в вагон. Никто из сидевших мужчин не встал, чтобы уступить им место. Тогда я предложил им свое. Они отказались, причем с таким видом, словно я лично оскальпировал всю их семью. Оглядели меня, облили презрением, да так, что мне показалось со страху, будто они великанши и каждой по сто лет. «Никаких одолжений от янки», — прошипели они и остались обе стоять. Я думаю, так прошипеть могла только Рашель,[73] да еще знаменитые гуси, спасшие Рим.[74]